От Цезаря до Августа

Долабелла

Но если новости придали мужества консерваторам, то они удвоили　также деятельность Антония и его друзей. Вероятность соглашения　теперь уменьшилась, следовательно, нужно было готовиться к войне.　

Антоний, начавший терять надежду поднять легионы Децима, покинул Бононию к концу февраля и собрал все свои силы около Мутины, которую он хотел подвергнуть строгой блокаде. Он отдал приказ направлявшемуся к Анконе Вентидию Бассу быстро прибыть к нему с тремя легионами и решился наконец серьезно вести войну и взять Мутину.[426] В то же время друзья Антония удвоили свои усилия, чтобы удержать в Риме Пансу, медленно готовившегося двинуться на помощь к Мутине. Затем в первых числах марта (вероятно, 1-го или 2-го) пришло известие, что Долабелла, вступивший в Азию со своим легионом и корпусом конницы, изменнически захватил в Смирне Требония и после двухдневных тщетных стремлений узнать, где были его деньги, убил его.[427] По крайней мере, об этом рассказывали письма, быть может, намеренно несколько преувеличивающие злодейство Долабеллы. Потеря провинции Азии, главного золотого дна Рима, была несчастьем для консервативной партии, но это несчастье вознаграждалось жестокостью убийства Требония, которое вызвало очень сильное негодование в обществе косвенно возлагало вину на Антония; последний, как все знали, был согласен с Долабеллой. Многие даже обвиняли его в подстрекательстве к этому убийству. Ловкий Кален постарался использовать даже это происшествие, и когда сенат собрался, он произнес суровую речь, направленную против Долабеллы; он говорил, что готов объявить его общественным врагом,[428] но в то же время предложил доверить войну с Долабеллой обоим консулам, после того как они освободят Мутину.[429] Этой речью партия Антония выдавала врагам скомпрометировавшего ее Долабеллу и вынуждала консулов терять время, поручая им готовить новую войну. Предложение вызвало горячий протест: другие сенаторы, напротив, требовали послать против Долабеллы полководца с чрезвычайными полномочиями,[430] а Цицерон сделал еще более смелое предложение, которое стало темой его одиннадцатой филиппики.