От Цезаря до Августа

Первая филиппика

Антоний своими угрозами не только испугал Цицерона, но и нанес ими оскорбление самому знаменитому лицу сената и притом так, что оратор, несмотря на возраст и слабость, не мог не отомстить обидчику. И действительно, несмотря на страх, внушенный ему Антонием и его ветеранами, месть Цицерона вылилась в убедительную и полную достоинства речь, которую он написал в тот же день. Это была первая из тех речей против Антония, которым в память Демосфена он дал позже частично в насмешку, частично серьезно[272] название филиппик, сохраненное за ними до сих пор. В этой речи он сначала объясняет свое путешествие и свое отсутствие в предшествующий день. Он жалуется на выходки Антония, но кратко и с известной суровостью, как если бы ему трудно говорить о вещах, так мало соответствующих его достоинству. Затем он переходит к рассмотрению положения в государстве: он осуждает политику Антония, но умеренно и с особой точки зрения, ибо обвиняет его в нарушении указов и законов Цезаря и как бы говорит ветеранам, что желает, чтобы Антоний искренне уважал волю диктатора. Наконец, он осуждает законы Антония не за их содержание, а за их неправильное проведение и советует Антонию и Долабелле одуматься, отбросить преступное честолюбие, применить на практике классическую конституционную теорию Аристотеля, популяризатором которой он был: libertate esse parem ceteris, prindpem dignitate — быть первым гражданином в республике среди равных граждан.[273] В общем, этой речью он выражает готовность принять извинения, если захотят их сделать.　

Но 2 сентября Антоний не появился в сенате.[274] Быть может, он боялся красноречия Цицерона, как последний боялся его ветеранов, и думал, что не найдет немедленного ответа. Его отсутствие во всяком случае было для Цицерона новым оскорблением. Из сената он вышел уже открытым врагом Антония, при встречах перестал с ним здороваться,[275] называл его, правда, не публично, а в письмах, безумцем, гладиатором и потерянным человеком;[276]он обвинял его в подготовке серии убийств сенаторов и других знатных лиц, которая должна была начаться с него,[277] и подозревал в подкупе всех тех, кто не объявлял себя открыто врагом Антония.[278]