Кукум

Круг

В 1950-е годы они наконец закрыли католический пансион в Форте Джордж, в который отправляли наших детей. Но непоправимый ущерб за эти тридцать лет уже был нанесен. Только пожилые люди еще говорили на языке инну-эймун. Они общались на нем между собой, по-стариковски, как говорят белые люди.

Бывшие воспитанники пансиона стали взрослыми. У них самих есть дети. Но пансион, всячески старавшийся убить в них индейца, так и не смог научить их быть родителями. Все, что у них осталось, – это печаль в сердце и липкий страх в душе. Их дети выросли у озлобленных родителей.

Через несколько лет после того, как был закрыт пансион в Форте Джордж в заливе Джеймс, они осмелились открыть еще один такой же здесь, в Пуэнт-Блё. На сей раз они привозят сюда юных индейцев племени атикамек, дабы быть уверенными, что те находятся подальше от своих родных домов, оторваны от семей и лишены корней. Дети прибывают поездом из Вемотаси, Манавана или Обедживана, отдаленных общин. Они выходят с тем же испуганным взглядом, с каким наши дети смотрели на прилетавшие за ними самолеты.

Ходило много всяких разных сплетен насчет того, что на самом деле происходило в этом пансионе, например то, что священники якобы ведут себя агрессивно по отношению к мальчикам и девочкам. В те времена у нас многие родители не верили своим детям, когда те рассказывали об ужасах, которые творили с ними белые священники в Форте Джордж. Люди инну, столь благочестивые, не могли представить себе, чтобы духовные особы до такой степени злоупотребляли беззащитностью малышей. Но на сей раз все это происходит у нас на глазах, а никто даже и шевельнуться не смеет. Да что там говорить – кто стал бы нас слушать?

В Пуэнт-Блё дети носят одежды, купленные в магазинах, люди теперь живут в домах с центральным отоплением и водопроводом, – но в моем доме этого нет. Мне все еще достаточно старого бочонка и помятой цинковой кружки, так и болтающейся на веревке.

Но та ярость и, быть может, скорбь, что была испытана нами единожды, уже никогда больше не оставит нас. Мы научились жить с нею. Наверное, именно это делает нас настоящими инну. К несчастью.

Меня успокаивает, когда я, как нынче утром, прихожу посидеть у озера, ибо оно напоминает мне, кем мы были и кто мы есть навсегда. Восточный ветер приносит запахи с Перибонки. До тех пор, пока все это есть в моем сердце, оно еще живет.

Пекуаками. Бывает, я говорю себе: это ты сохранило меня живой и вдохнуло силы преодолеть все испытания, расставленные судьбой на моем жизненном пути.

Пекуаками. Ровная гладь вод твоих сливается с горизонтом вдали в это утро, солнце отражается в ней как в зеркале, и оно возвращает мне все мои воспоминания.

Бабушкой – кукум – зовут меня внуки и правнуки. Я стала тем, кем и мечтала стать. Иногда я тревожусь за них. Сегодняшний мир куда более жесток, чем тот, который ты преподнес мне в дар, Томас.

В деревне поговаривают о том, чтобы в школах учить языку инну-эймун. И я замечаю в глазах малышей тот гордый блеск, какой был у Малека, Даниэля, Марии, Кристины. Это вселяет в меня надежду. Все вы один за другим оставили меня. И мое время тоже подходит к концу; ибо с годами становишься вместилищем всех ран, которые постепенно убивают нас…

Альманда Симеон у двери своего дома

Томас. Ты не предупредил, что уйдешь, тем ледяным утром, когда болезнь, сожравшая твои легкие, наконец унесла тебя с большим порывом ветра, оставив меня одну у твоего охладевшего тела. Двадцать лет прошло. Не могу поверить, что прожила столько лет, ни разу тебя не обняв. Я так и не смогла ничем заполнить пустоту, оставшуюся после твоего ухода.

И все-таки здесь и сейчас, закрыв глаза и всеми легкими вдыхая прибрежные запахи с озера, я чувствую, как твоя рука гладит меня по щеке. Она скользит по моему затылку, нежно ласкает тело, прижимает меня к тебе. Соль твоей кожи, твои напряженные мышцы, твой трепет и возбуждение. Забвение. Головокружение. Заниматься любовью. Что есть сил. И до самого конца.

Оставить меня – это было твоим единственным предательством, Томас. Но ты был прав, любовь моя. Жизнь – это круг. И он вернет меня тебе. Навсегда.