Кукум

Ков (Куинстаун), Ирландия, 1875

Все, что у них было, лежало теперь в дорожном сундуке, и Джон Кармичел сгибался под его тяжестью. Извозчик помог поднять и донести его. Эбби с ребенком на руках уселась рядом с мужем. В последний раз она быстро обернулась. Окна их лавки были забиты досками крест-накрест. Сердце у молодой женщины сжалось.

– Но-о!

В воздухе просвистел кнут, и лошадь покорно пустилась в путь. Телега медленно тащилась по улицам, ухабистым и почти пустым. Проезжали мимо разбитых ставен и порушенных фасадов – многие такие же, как они, уехали еще раньше, решив попытать удачу в других местах.

Эбигейл с мужем долго отказывались уезжать. Оба любили красивые ткани и рассчитывали, что деловая жилка Джона и волшебные пальчики его жены помогут им пережить кризис. Уже начали было появляться ободряющие знаки, дающие надежду на то, что скоро станет легче. Эпидемия, десятилетиями уничтожавшая урожаи и вызывавшая небывалый голод, наконец прекратилась. Но Ирландия, обескровленная, все еще пыталась подняться с колен, и повсюду царила нищета.

С неизбывной тоской в душе чете Кармичел пришлось, как и многим ирландцам до них, решиться закрыть торговое дело и все бросить, надеясь начать заново по другую сторону Атлантики. Эбигейл колебалась из-за своего малыша, которому было всего три года.

– Не слишком ли он мал для такого путешествия, Джон?

– Оглянись вокруг, Эбби, – отвечал он, не сводя с нее своих голубых глаз. – Люди умирают с голоду. Надо уезжать, и как можно скорее.

Они продали последние запасы ткани и то немногое из мебели, что еще оставалось в доме, чтобы оплатить переезд. Эбби сшила теплую одежду для малыша, чтобы предохранить его от мороза на том континенте, который считали диким. Предыдущие дни она провела в лихорадочном возбуждении, собираясь, и теперь, когда она сидела в телеге, все происходящее казалось ей нереальным. Ей хотелось другой судьбы – однако в те нищие годы в Ирландии несчастье не щадило никого.

В порту царило лихорадочное оживление. Пароходы, чьи трубы извергали клубы закопченного дыма, отплывали рядом с парусными судами. На палубах суетились экипажи. Внутрь входили последние пассажиры – у многих багаж состоял только из того, что на них было надето. Старый парусник, на котором им предстояло плыть, ждал, пришвартованный на краю набережной, напротив вереницы тесно жавшихся друг к другу домиков. Надо было поторапливаться. Извозчик помог Джону втащить на палубу дорожный сундук. Мужчина с серым лицом приветственно кивнул им. Скольких пассажиров он уже повидал на этом судне.

Моряки отдали швартовые, ветер задул в паруса, заставляя их хлопать. Джон держал на руках ребенка. Жена прижималась к нему. Город, в котором они столько прожили, понемногу удалялся из вида. Его предки, сколько он их помнил, всегда занимались торговлей. Это помогало им выжить в голодные годы. Но начиная с 1845 года сотни тысяч ирландцев покинули свою страну, изгнанные из родных домов голодом, и великое множество их прошло через Ков. Некоторое время экономику подпитывала портовая деятельность, но дела пришли в упадок.

Видя, сколько народу уезжает, Джон Кармичел тоже решил попытать удачу. Массивные очертания собора святого Колмана, построенного на высоком холме над причалом, были последним образом родной земли, оставшимся в его памяти.

Парусник спустился по реке Ли, а потом взял курс на запад, погоняемый попутным ветром. Им сказали, что путешествие займет от пяти до девяти недель. Пароходам требовалось меньше времени, но им удалось найти себе местечко только здесь. Эбби, зажав рукой висевший на груди крест, прижималась к мужу. С тяжестью в душе смотрели они, как Ирландия постепенно исчезает с горизонта, понимая, что больше никогда не увидят родной земли.

Трансатлантические компании, переправлявшие канадскую древесину в Англию, часто на обратном пути забирали ирландских эмигрантов, которые кучами ютились в грязных трюмах. Джон с семьей плыли на старом трехмачтовике, вовсю трещавшем от накатывавших волн. Чета Кармичел вместе с другими устроилась в кладовой. Джона мучил вопрос, правильно ли он поступил, когда вовлек жену и единственного ребенка в эту авантюру. Но разве жизнь оставила ему выбор?

Быстро выяснилось, что жизнь на борту парусника очень трудная. Три сотни пассажиров, зажатые во чреве старого суденышка, задыхались в полумраке. Их окружало зловоние, не было никаких санитарных удобств. Вонь на корабле впитывалась даже в кожу плывущих на нем путешественников.

Прошла неделя, и западный ветер, до этого так бодро подгонявший их, утих. Корабль дрейфовал в спокойном море. Еле переносимые жара и влажность подрывали моральный дух. Все судно словно сочилось влагой.

Первым болезнь скосила пожилого мужчину, уже и так ослабевшего. Его охватила сильная лихорадка, и он не мог даже вставать. Вскоре по его телу распространились красные пятна. Все узнали симптомы ужасной болезни, вызвавшей столько смертельных случаев в Европе. Немного погодя этот путешественник умер, и его тело сбросили в море. Но на борту корабля разразился тиф, и всех охватила паника. Эбби при любой возможности выводила ребенка на палубу. Она надеялась, что свежий морской воздух очистит ее легкие и предохранит от болезни. Но капитан приказал пассажирам оставаться в кладовом отсеке, а там болезнь бушевала все яростней.

Когда Эбби увидела первые пятна на коже мужа, у нее перехватило дыхание. Джон, недомогавший уже несколько дней, скрывал это, чтобы не тревожить жену. Эбигейл, сжимая распятие, молилась Творцу о спасении Джона, но пятна покрывали теперь все его тело. Темной ночью его жизнь унесла лихорадка. Эбби плакала, крепко обняв мужчину, с которым она, несмотря на лишения, испытала столько счастья. На рассвете она бессильно смотрела, как моряки сбрасывают в океан его труп.

Спустя несколько недель невыносимого ожидания ветер снова задул, и парусник опять поплыл по забурлившему морю. Появились и другие случаи тифа. Но потом эпидемия утихла, будто чистый воздух открытого моря прогнал недуг. Прошло почти девять недель, и вот показалась земля. Об этом возвестил громкий крик с палубы.

Вскоре корабль поплыл между двух рядов деревьев. На юге Эбби разглядела города и деревни, окруженные полями. На севере непролазной изгородью возвышался хвойный лес. Каким он был, этот странный край, в который они приплыли изможденными, но все-таки полными надежд?

Корабль бросил якорь в Гросс-Иль. Карантин для переселенцев был обязателен. После душа и стирки в соответствии с правилами пассажиров препроводили к местам размещения. Эбби с ребенком предоставили маленькую опрятную комнатку. Льющийся из окна свет приободрял ее. Ей не хватало Джона. Ему бы так пришлись по душе эти пейзажи – зеленые холмы в обрамлении вод, напоминавшие их родной край.

Поесть Эбби выходила на пляж. Разжигала огонь и разогревала еду, которую им выдавали. Молодая женщина чувствовала, что понемногу оживает у этих бескрайних вод, над которыми плыло благоухание солей и трав. В послеобеденные часы она водила ребенка в лес порезвиться среди деревьев.

Каждый день обитатели Гросс-Иль должны были проходить процедуру тщательного мытья и медицинское освидетельствование. Во время одного из таких осмотров врач увидел пятна на спине молодой женщины. Когда Эбби услышала диагноз, ей показалось, что она получила удар кулаком под дых. Тьма дохнула ей прямо в лицо.

Ее вместе с ребенком перевели в другое крыло, где держали заболевших, – мрачное, с облупившимися стенами и крайне скудной меблировкой. Ее сразила неукротимая горячка. Эбби умирала. Иногда в бреду ей являлся Джон, и она протягивала к нему руки. Но муж не слышал ее призывов, и ею понемногу овладевал страх. Остаток сил покидал ее. Она с трудом дышала. В последнем усилии она едва смогла взглянуть в лицо дочери и в ее глаза – такие же умиротворяюще синие, как у Джона.

«Что я натворила? Зачем привезла тебя сюда? Что с тобой будет, дитя мое, в этом диком краю? Что с тобой будет, Альманда?»