Лето, бывший, я

***

Как это будет — близость с Нечаевым? Сколько раз её себе представляла, когда мелким желторотиком расстраивалась, что он так и не пересёк черту, хотя я всячески провоцировала.

Представляла, когда уехала с Карлом и согласилась на предложение потерять девственность в клинике. Будущий жених хотел, чтобы всё прошло “без боли и негативного опыта от интима”, а я просто не видела свой первый раз ни с кем, кроме Лёши. Поэтому раз не с ним, то лучше уж так, под наркозом.

Приехав на стажировку, тоже представляла, особенно когда его черти высовывали свои рожки и хвостики. Представляла, пока это не стало решением. Даже не помню, в какой момент миновала точку невозврата. Я не хотела и не планировала, но по-другому уже не смогу.

Правда, какие бы сценарии ни разворачивались у меня в голове, всё идёт не так. Наброситься друг на друга в машине? Нет. Лёша спокойно помог сесть в салон, вернул на место босоножки, и лишь неподдающиеся непослушным пальцам пряжки выдавали, что он не так спокоен, как казалось. Непрерывно целоваться на стоянке, проходя мимо консьержа и в лифте под камерами? Снова нет. Он лишь переплёл наши пальцы и не размыкал, пока мы не вошли в квартиру.

Но всё это вспомнится намного позже, потому что сказочные танцы на “небе” напрочь лишили меня способности соображать. Я слепо двигалась за Нечаевым, только бы руку не отпускал.

Датчик движения в прихожей включает лампы на потолке, но не замечаю деталей интерьера, цветов, запахов, вообще ничего.

— Можно не разуваться, — неровным голосом произносит Лёша, привалившись в двери.

И не собиралась.

Под его взглядом тонкая органза покидает меня, приземляясь неизвестно куда. Как и юбка. Тяну за пояс и перешагиваю через несколько слоёв упавшей ткани. Остаюсь в перламутре и босоножках на каблуках. Только в них. Пульс разгоняется. Мимолётно всплывает воспоминание, как улыбалась отражению в гардеробной, решив не заморачиваться с бельём и предвкушая реакцию Лёши.

Шумный прерывистый выдох за спиной говорит о том, что я не ошиблась. Чуть повернув голову, кидаю взгляд из-под ресниц и, медленно, стуча каблуками, прохожу в гостиную. Лёша следует за мной, словно привязанный. Так вот оно как — быть дудочником.

В комнате полумрак, света от фонарей из окна и освещения прихожей достаточно, чтобы видеть очертания предметов. Останавливаюсь, опираясь коленом на широкий, низкий подоконник. Спину, бёдра и ягодицы обдаёт жаром мужского тела. Мозг игнорирует посторонние ароматы парфюма, реагируя лишь на собственный запах Нечаева. Он умопомрачительно пахнет. Глубоким вдохом заполняю лёгкие до отказа и, пьянея, не тороплюсь выдыхать.

Два пальца ложатся на мой истерично бьющийся пульс, тихий смешок. Тебе тоже нужно знать, что меня взрывает происходящее, да? Ещё как, Лёшенька, будь спокоен. Если сможешь…

Улыбаясь, разворачиваюсь к Алексею, который за это время успел расстегнуть все три потайных застёжки на топе. Три! Фокусник! “Кольчужка” тяжёлым полотном сползает в его руки, и он удивлённо взвешивает её, оценив, каких жертв иногда требует прекрасное.

Делает шаг назад, чтобы подарить мне взгляд, полный восхищённого безумия. Тот же, что и в примерочной, даже безумнее, потому что можно больше не сдерживаться. Плечи и спина выпрямляются сами собой, открывая грудь. Никакого смущения. В своей наготе я чувствую себя прекраснее, чем в самых изысканных нарядах.

Прямо сейчас мои формы, изгибы и контуры — лишь для того, чтобы он ими наслаждался. И Лёша тоже пьянеет на глазах. Внутри разноцветными лепестками распускается эйфория. Хочу поделиться.

Тянусь к пуговицам на тёмной рубашке, чётко осознавая: прелюдия, длившаяся несколько недель, окончена….

Конечно, мне позволяют в своём темпе, неторопливо расстёгивать каждую пуговицу, пряжку ремня и застёжку на брюках, но кожей, поднявшимися волосками я ощущаю, как сгущается воздух. Дыхание Лёши то становится шумным, то пропадает совсем, когда вытягиваю ремень, провожу руками по гладкой груди к шее, и по плечам, сбрасывая рубашку. Большими пальцами обвожу кадык — тот сразу дёргается, глажу острый край подбородка и губы… Так хотелось потрогать арочку.

Мне позволяют всё: играться с коротким ёжиком на затылке, гулять пальцами по венкам предплечий и рельефу пресса, на сантиметр нырнуть под резинку белья, совсем рядом с горячим, и сбежать на спину — проведать ямочки на пояснице. Я жутко тактильна и только Нечаев кормил меня досыта, отдавая себя с таким кайфом. Вот и теперь он стоит, не двигаясь, хотя напряжение, кажется, уже рвёт ему мышечные волокна. Ещё чуть-чуть потерпи, мне так нужно…

Обхожу сзади и прижимаюсь полностью. Он раскалённый, а я трясусь, как от озноба, глажу носом между лопатками, дышу им и принимаю удары часто бьющегося сердца. Обнимаю руками, обволакиваю собой, хочу, чтобы больше не чувствовал ничего, только меня — я рядом, я близко, я с ним.

Тихий стон, пробежавшая судорога и на мои кисти ложатся его ладони, сжимая до хруста. Развернувших в объятиях, он жадно кусает за шею. Срываясь с катушек, целует до головокружения от гипоксии, не в силах заставить себя оторваться. Голодные руки, от которых я видела только нежность, сейчас требовательно сминают до боли — желанной и острой. Словно ему мало меня, ещё недостаточно близко.

Поцелуи-укусы на рёбрах и на груди, он сочно целуется с моим сердцем и выступающими косточками на бёдрах, точно будут следы, но хочу их — как подтверждение, что всё реально. Потому что это больше похоже на наваждение, на один из моих бесчисленных снов, в которых я была его.

Влажно прикусывает живот и спускается ниже, заставляя меня теряться в координатах, искать опору и несдержанно стонать. Лепестки эйфории закручиваются в стремительный вихрь, чтобы рассыпаться мелкой дрожью удовольствия по всему телу.

Следующим кадром абсолютно неадекватный Нечаев сажает меня к себе на бёдра и мощным движением соединяет нас в единое целое. Один стон на двоих, одна темнота в глазах, одна сверхчувствительная кожа и одно пламя, в котором горим. Одно потрясённое удивление от крайней степени близости, будто у нас обоих это впервые.

— Лиза… Лиза… — шепчет Лёша задыхаясь. Крепко сжимает веки и качает головой, как после нокаута. Не справляется.

Прижимаюсь губами, целую, даю ему воздух- запускаю сердце своим, выпрыгивающим. Нечаев жаждуще принимает, неистово терзает губами, вжимая в себя, будто это необходимо для выживания. Обнимает крест накрест и дальше без амплитуды, жёстко, на грани грубости частыми толчками заполняет меня собой. Не остаётся ни одной пустоты — только он.

Каждым движением, каждым выдохом моего имени Лёша рушит стены, которые я так тщательно возводила, пробивает защиту, незаметно ставшую тюрьмой. Освобождает. И чёрт с ним, что это несущие стены. Только сейчас понимаю, насколько в них было тесно.

Тесно чувствовать, тесно жить и невозможно любить.

Время остановилось. Чувствую влагу на щеках — слёзы? Мне невыразимо хорошо, я, наверное, превратилась в иной вид, ведь люди просто не могут чувствовать так. Давала себе слово не сравнивать и не нарушила обещание, потому что всё, что было до этого, теперь кажется пустым и искусственным, суррогатом.

Новой открытой собой хочу пробовать всё — его кожу, вкус, запах. Прикусываю шею в том месте за ухом, где в диком ритме бесится венка. Лёша глухо стонет ещё ускоряясь, будто бы это возможно. Лихорадочно шепчет, что даже представить не мог, что так не бывает… Да-да? Ты тоже это почувствовал? Отрываюсь, заглядывая в глаза Нечаеву, и чистейшее пламя, яркое до одурения, обжигает сетчатку. Жмурюсь, на в силах вынести, и растворяюсь.

Волна за волной меня сметает обрушивающимися ощущениями. Нас утягивает в темную глубину, словно мы хакнули какой-то самый важный предохранитель, не подумав, что человеку он выдан не просто так. Мне критически не хватает дыхания, я где-то грани. Мир кружится, будто взлетела на рампе и никак не могу остановить вращение и приземлиться.

Судорожно хватаю воздух, в панике слепо цепляюсь за Лёшу, держусь, как за единственную опору, последнюю возможность не перестать быть. Боги, какая же дура, думала, что не разобьюсь. Да я уже вдребезги!

Вместе с восторгом от близости в открытое сердце на полном ходу влетает одиночество, в котором я прожила эти семь лет, не понимая, почему даже в самой жаркой стране у меня подмерзают ноги, и почему греет душу только архитектура — моя настоящая любовь. А за одиночеством сразу следует страх — страх, что я могла бы прожить всю жизнь, так и не узнав, как бывает по-другому. Настолько по-другому!

Горько всхлипнув, пытаюсь освободиться из сильных рук. Мокрые веки покрывают частые поцелуи. Он тоже ощутил этот страх и прижимает к себе с удвоенной силой, а меня всё топит и топит болезненным осознанием, что я больше не дам прикоснуться к себе никому другому, даже ему не дам.

Лёша перехватывает за затылок, целует глубже, но с обидой не совладать никак. Особенно сейчас, когда поняла, как это — быть к кому-то действительно близко. Мы ведь могли не потерять это время, остаться вместе… По-детски глупо и так же отчаянно хочется отомстить, причинить ему боль.

С размаху прикладываюсь ладонью к его скуле, отбивая пальцы. Ошарашенный Лёша перестаёт дышать и на миг ослабляет хватку. Мне достаточно, чтобы скрыться за дверью ванной, запереть замок и свернуться на пушистом ковре калачиком.

В голове пульсируют мысли, сквозь которые едва пробиваются его сбивчивые уговоры:

— Лиза, Лиз, не закрывайся, моя хорошая… Пусти меня… Пожалуйста…

Пустила уже… Идиотка. Слёзы с громкими всхлипами выкатываются из-под ресниц в высокий ворс ковра. Пустила и не знаю, что с этим делать. В этот раз я уж точно не выберусь…

Хочется прокричать, чтобы не трогал, но не могу, горло перехватывает — вырываются только новые всхлипы. Сиплый голос Нечаева теряет горячечную суетливость и обретает глухую твёрдость:

— Я войду… не пугайся…

Да вашу мать, оставь же меня в покое! Думаю так, когда передо мной опускается совершенно нагой Лёша. Когда аккуратно убирает ладони от лица и, наклонясь, закладывает их себе на плечи. Когда нежно обнимает за талию и сажает себе на руки. Когда гладит всё тело ладонями от макушки до пальцев, прижимаясь губами ко лбу. Когда согревает до самых косточек теплом своей кожи, горячей душой, пылающим сердцем.

Ломаюсь, чувствуя, как он растекается во мне. По артериям, венам, капиллярам. Рыдаю, оплакивая всё, что не случилось и… не случится. Засыпая в его руках, даю себе время до утра, а потом — прочь от него. Может, не успею привыкнуть и тогда, наверное, как-то смогу жить дальше.

Попробую…