Крепость в Лихолесье
- Автор: Ангина
- Жанр: Фанфик / Самиздат, сетевая литература / Магическое фэнтези / Приключенческое фэнтези
Читать книгу "Крепость в Лихолесье"
Ни Каграта, ни кого-либо из пленников в пыточной не имелось. По крайней мере, папаша закован в колодки не был и на дыбе не висел, но Гэдж был так растерян и выбит происходящим из колеи, что никак не мог решить, что́ это может значить, и как ему, Гэджу, сейчас сто́ит к этому относиться.
Усаженный на крепкую, привинченную к полу деревянную лавку, он смотрел в стол прямо перед собой, не слишком-то желая встречаться взглядом с дознавателем, которым (предсказуемо) оказался не Кхамул — какой-то другой субъект в темном одеянии и темном плаще. Гэдж не знал его имени, а представиться назгул не удосужился. К тому же дознавателю отчего-то не сиделось на месте — он медленно ходил по помещению от стены к стене, опустив голову на грудь, заложив руки за спину и ступая так твердо и тяжело, точно при каждом шаге вколачивал в пол по гвоздю. Наконец, словно припомнив о существовании Гэджа, остановился напротив него:
— Что ты можешь рассказать о Шарки, мальчишка?
Орк по-прежнему не поднимал глаз от тёмной, испятнанной кляксами поверхности стола. Шелестящий голос назгула так неприятно скреб слух, что у Гэджа щемило зубы, будто от глотка студёной воды. Внезапно вспомнилась тесная каморка Шмыра, страх, холод, жуткий, раздирающий темноту и самую ткань мироздания нечеловеческий вопль, горячий и лихорадочный шёпот Гэндальфа: «Не поддавайся ему! Не поддавайся, ради Творца!»
Если бы это было так просто — не поддаваться…
— А что вы… хотите услышать? — спросил Гэдж, с трудом заставляя себя ворочать вялым, как тряпочка, языком.
Дознаватель внимательно смотрел на него. Как и у Кхамула, у назгула не было лица — то, что имелось под капюшоном, было закрыто металлической маской, — и это внушало страх, сковывающий, обессиливающий трепет, болезнетворной волной разливающийся по телу. Всё внутри Гэджа стыло под этим взглядом — и в то же время окружающее воспринималось как-то опосредованно, отстранённо, точно происходило не с ним, а с кем-то другим, каким-то не особенно умным, не слишком везучим и не вызывающим никакого сочувствия персонажем дурацкой сказки с предсказуемым и несчастливым финалом.
— Вопросы здесь задаю я, — наконец сказал дознаватель — очень веско и подчёркнуто спокойно. — Но у тебя весьма интересный… ход мыслей. Ты всегда говоришь собеседнику то, что он хочет услышать?
— Не всегда, — пробормотал Гэдж.
Мёрд едва слышно хмыкнул из своего угла.
Назгул молчал. Отступил в дальний угол, к полочке со всяким пыточным инструментом, взял орудие, похожее на когтистую лапу, ловко крутанул его в руке, задумчиво тронул пальцем острие одного из «когтей». Вновь перевёл взгляд на Гэджа:
— Шарки говорил тебе что-нибудь о себе? О своем прошлом? О своих планах?
Гэдж сглотнул наполнившую рот вязкую слюну.
— Нет. Он мне… ничего не говорил.
— Совсем ничего?
— Он просто поручал мне варить снадобья и делать… всякую необходимую работу. Больше ничего… А что с ним случилось?
Глупо улыбаясь, он поднял глаза на собеседника — и вновь поспешно устремил их в стол, напоровшись на взгляд назгула, будто на острый нож. Дознаватель несколько секунд молчал, потом бросил крюк обратно на полку, рывком шагнул вперед и положил на стол перед Гэджем несколько исписанных бумажных листов.
— Чья это работа?
Гэдж поперхнулся.
Он сразу опознал свою руку: обрывочные врачебные записи и вчерашний унылый опус про Прекрасную Деву и Странствующего Менестреля. Видимо, спрятанные под соломенный тюфяк бумаги нашли при обыске… И что теперь было делать? Честно признать содеянное? Или уйти в отказ: ничего не знаю? Попытаться соврать, состроить дурачка? Сказать, что это принадлежит Шарки? Но образец саруманового почерка у назгулов наверняка есть, а попытка солгать может быть расценена не в его, Гэджа, пользу…
— Моя, — прошептал он едва слышно. — Это… мои записи.
Назгул не удивился. Металлическая маска надежно скрывала от мира все его чувства — которых, возможно, у него и вовсе не имелось.
— Кто научил тебя грамоте?
Гэдж попытался припомнить, что́ он говорил Каграту — тогда, еще при первом знакомстве, на дороге через болота. То, что известно папаше — наверняка известно и визгунам… Требовалось собраться с мыслями и быть откровенным с назгулом до такой степени, до какой это только было возможно.
— Тот… человек, у которого я жил до того, как попал в Крепость.
— Какой человек? — Маска говорила, не разжимая губ. От этого становилось холодно в животе, и Гэдж старался на собеседника не смотреть.
— Старик, что живёт в лесу. Тут, неподалёку.
— Как его зовут?
— Он велел называть себя Радагастом.
— Как давно ты у него жил?
— Давно… С тех пор, как себя помню.
— Как ты оказался в Дол Гулдуре?
— Случайно… Я вышел к краю болот и попался на глаза оркам… Они привели меня сюда.
— В качестве пленника?
— Получается, так.
— Каграт о тебе не доложил.
Гэдж по-прежнему изучал трещинки на поверхности стола.
— Он признал во мне… родича. Может быть, поэтому…
Назгул медленно наклонился, протянул руку и, пальцем взяв Гэджа под подбородок, рывком вздернул его голову, чтобы заставить смотреть себе в лицо — в бесстрастную, как щит, металлическую маску.
— И ты никогда не хотел вернуться? Туда, в лес?
Гэдж замер. Глотнул. Палец дознавателя упирался в его подбородок, как железный штырь. Орк с трудом удержался от того, чтобы не зажмуриться — взгляд назгула, пристальный, исходящий из прорезей маски, леденил и одновременно обжигал, точно прикосновение к коже выстуженного клейма.
— Хотел, — сказал он хрипло — и, кажется, почти равнодушно. — Поначалу.
— А потом?
— Потом Шарки взял меня в ученики.
— Почему именно тебя?
— Не знаю… Тот старик, Радагаст, немного учил меня врачевательству… на животных. Наверно, поэтому.
В очаге с треском лопнула еловая шишка. Гомба с чавканьем пожирал свой обед, хрустя не то капустными кочерыжками, не то чьими-то костями.
Дознаватель шумно вздохнул… или, скорее, втянул в себя воздух — с хрипом, сипом и присвистом, словно испорченная волынка. Неторопливо выпустил Гэджа и отстранился — то ли высмотрев в скудной душонке орка все, что ему было нужно, то ли решив, что там и высматривать-то, в сущности, особенно нечего.
— Ты замечал за Радагастом какие-нибудь… странности? Способности к магии? — он небрежно пропускал сквозь пальцы длинное гусиное перо. В горле его по-прежнему что-то едва слышно хлюпало и клокотало, как будто там, внутри назгула, открывался и закрывался неведомый механический клапан.
Гэдж осторожно перевёл дух. Он ощущал себя подвешенным на ниточке бумажным человечком, трепещущим на ветру — того и гляди ниточка оборвется, и ураган унесёт его, рваного и скомканного, в ближайшую помойную канаву на радость лягушкам.
— Ну, он умел успокаивать испуганных животных и как-то их понимать, если вы об этом. И они его слушались…
— А, скажем, зажечь щелчком пальцев огонь он мог?
Гэдж запнулся.
— Я… не видел. Но, наверное, мог. А что в этом удивительного?
— По-твоему — ничего?
— Трудно чему-то удивляться, живя на краю болот, — пробормотал Гэдж. — Здесь всё вокруг кажется… странным. И то, что вы называете «волшебством», тут вообще повсюду. А Радагаст и не скрывал, что не чужд магии… что он умеет ладить с птицами и зверями и радеет за их судьбу…
— Вот как?
— Ну да. Он часто бродил по лесу и находил там питомцев — хворых и покалеченных… приносил их в дом, лечил, кормил, разговаривал… Наверно, поэтому он взял к себе и меня.
— Ты тоже казался ему животным?
Гэдж счел за лучшее пропустить насмешку мимо ушей:
— Ну, наверное. Ему нужен был помощник по хозяйству.
— Тем не менее он обучил тебя грамоте.
— Я был смышленым животным. А долгими зимними вечерами просто особо и нечем заняться.
Гэджу казалось, что это не он, а кто-то другой говорит его голосом — ровно, безучастно, временами даже вызывающе. Его даже не особенно интересовало то, насколько правдоподобно все это звучит.
Тем не менее назгул, кажется, был доволен.
— Ты хочешь казаться тупее, чем ты есть, орк. Но у тебя это не слишком хорошо получается.
— Я стараюсь, — хрипло сказал Гэдж.
— И совсем ничего не боишься?
— Мне нечего бояться, — пробормотал Гэдж. Это было правдой: всё, чего он действительно мог бы бояться, уже, кажется, произошло.
— Всегда есть то, чего можно бояться, орк, — медленно произнёс дознаватель. — Страдания, смерти, боли… утраты. А вот если мы тебя сейчас сунем в колодки и запытаем до свинячьего визга — ты будешь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
В горле Гэджа пересохло. Он разом, без малейших усилий представил себя распятым на дыбе — и смыкающиеся на рукоятях поворотного круга крепкие волосатые пальцы Гомбы.
— Вы думаете, что в таком случае мои… признания… будут сильно отличаться от того, что я вам только что рассказал?
— Не думаю, что «сильно», — спокойно проговорил назгул. — Но кое в чем, пожалуй, будут. Скажи: этот твой Радагаст поддерживал отношения с эльфами?
— С какими эльфами?
— С теми, что живут на западном берегу реки.
— Я не знаю… Он мне ничего не говорил про эльфов. Он иногда уезжал на несколько дней, но не объяснял, куда… Мне было запрещено выходить со двора. Он говорил, что меня убьют, если я сунусь в лес в одиночку.
— Но ты все-таки вышел на болота.
— Мне было… любопытно. Когда он надолго пропадал, то запирал меня в доме. Но я прокопал лазейку в подполе… и, когда он уехал в очередной раз, сбежал…
— Не боясь ни наказания, ни того, что твой воспитатель может оказаться прав?
— Ну… я сделал вид, будто собираю травы… чтобы Радагаст не очень ругался, если я не успею вернуться до его возвращения. А потом я попал сюда.
У Гомбы вдруг что-то произошло; с коротким взрыком он привскочил, пинком отшвырнул корзину и принялся лихорадочно шарить и шлепать руками по полу рядом с собой, точно ловил кого-то юркого и увертливого. Раздался испуганный писк; тролль, кровожадно щерясь, выудил из темного угла огромную извивающуюся крысу, и, потрясая добычей в воздухе, торжествующе взревел, ухая, топая, подпрыгивая на месте и издавая резкие и отрывистые, похожие на чаячий крик хриплые вопли.
— А ну уймись! — тихо, сквозь зубы, приказал троллю Мёрд. Протянул руку и поднял лежавшую рядом длинную палку с пикой и крюком на конце, измазанным чем-то темным и засохшим. Гомба при виде этого орудия присмирел, прекратил прыгать, ухать и топать, с ворчанием отступил в свой угол, шмякнулся на пол и всунул крысу в пасть. Крыса, полузадушенная, была еще жива, еще протестующе пищала и дергала задними лапками; но тут же раздался отвратительный хруст, и тельце её обмякло, а по подбородку Гомбы потекла кровавая струйка. Тролль, плотоядно урча, пожирал несчастную крысу целиком, чавкая, причмокивая и хрустя костями, пальцем всунул в рот безжизненно свисавший хвост, смачно перемолол его мощными челюстями. Потом с сожалением хрюкнул, оглядел свои лапы, разочарованный тем, что лакомство так быстро закончилось — и принялся обсасывать и вылизывать измазанные кровью лопатообразные ладони.