Крепость в Лихолесье

— Что… произошло? — пробормотал Гэдж. Сердце его сжалось от какого-то неясного и недоброго предчувствия.

— Идём, — буркнул Маурхар. — Нечего тут глазеть…

— А… разве мне не сюда?

Внезапно кто-то цепко схватил Гэджа за плечо, и он чуть не вздрогнул.

Это был Каграт — угрюмый и злой. Его зеленые глазки-буравчики смотрели на Гэджа остро и свирепо, не то с каким-то смутным, неясным ему самому подозрением, не то с хитрым потаенным злорадством.

— Нашлась пропажа! Гаденыш вшивый… Ну, давай, наври мне чего-нибудь поправдоподобнее, пока я окончательно не потерял человеческий облик, не взял дубинку поувесистее и не наделал каких-нибудь чудовищных глупостей. Где тебя леший носил целую ночь?

— Н-на болотах, — пробормотал Гэдж. — Я чуть не утоп… — Он покосился в сторону лекарской каморки. — Что… тут произошло?

— Шарки вернулся, — процедил Каграт, глядя в сторону.

— Вернулся?

— Только ненадолго. Проваландался тут ночку — и тю-тю!

— Что значит — «тю-тю»? — не понял Гэдж.

— А то и значит. Сбежал он, понял?

— К-куда… сбежал?

— Сбежал из Замка. А куда — то мне не ведомо, он мне не докладывал… У визгунов спрашивай, они за ним все утро по Дол Гулдуру гонялись. Ну, у тебя ещё много глупых вопросов?

«Много», — подумал Гэдж. Но говорить он не мог, горло его сжалось до размеров игольного ушка.

Земля перед ним разверзлась.

Он смотрел на черный провал распахнутой двери — и чувствовал, как почва медленно уходит у него из-под ног, расползается, как зыбкая болотная топь, распахивается перед ним тёмной жадной бездной. Саруман был здесь… был! И вновь ушел — пока Гэдж, как последний дурак, дрых в пустой темной умывальне. Исчез, как призрачное болотное видение — и на этот раз уже безвозвратно.

Вот так. Вот так. Ну что за гнусная насмешка судьбы? Неужели он, Гэдж, опять остался один? Опять — один! Он-то думал, что учитель до сих пор далеко на юге, что они с Гархом будут ждать его здесь, бережно храня «эстель», что он, Гэдж, станет жить, как прежде — пусть не счастливо, но деятельно: будет лечить и исцелять, варить снадобья и учиться мастерству, осваивать непростое врачевательское искусство, а оказалось… оказалось, что всего этого уже не будет.

Никогда. Не будет. Никогда.

И… что теперь?

Гэдж до боли стиснул пальцы. В глазах у него потемнело… Он одернул себя: да что с ним такое творится? Ведь, если подумать, всё сложилось как нельзя лучше, так, как он не смел и надеяться. Ведь он намеренно оправил сюда Гарха с амулетом, чтобы «эстель» попал в руки Сарумана! Ведь он так желал, чтобы учитель избавился от ошейника! Отчего же сейчас так паршиво у него на душе? Отчего потяжелело в груди, отчего стало холодно и пусто внутри, как будто сердце провалилось в бездонную чёрную дыру? Ведь он действительно хотел, чтобы Белый маг наконец вырвался из Замка и обрёл свободу, или… не очень-то и хотел? Вернее, почему-то думал, что это произойдёт не сразу — совсем не так и совсем не сейчас… Не сейчас, когда Саруман был Гэджу так нужен! Как учитель, как опора, как надёжный защитник, как последний друг, в конце-то концов!

— Ну чего стал столбом, идем отсюда! — глухо рыкнул Каграт и потянул Гэджа за рукав, но было уже поздно: их заметили.

Из темного нутра комнаты выступила безликая фигура, замерла на пороге. Гэджа обдало волной холода; взгляд назгула был невидим, но ощутим, точно прикосновение ледяной ладони к лицу.

— Ты… — голос фигуры звучал шелестящим шёпотом, — мальчишка! Ты давно знаешь Шарки?

Гэдж сглотнул. Во рту его появился мерзкий металлический привкус.

— Н-недавно, — через силу пробормотал он. Под взглядом назгула ему хотелось стать плоским и полуразмытым, как рисунок на мостовой.

— Всего несколько недель, — хрипло сказал Каграт. — Он ничего не знает… со вчерашнего дня собирал травы и заблудился на болотах… Я сам его накажу, — добавил он, помолчав. Рука его крепко стиснула плечо Гэджа и даже как будто слегка оттолкнула, оттянула от назгула, точно желая — и в то же время страшась — увести подальше.

Назгул не ответил — только стоял и смотрел, стоял и смотрел, и взгляд его размазывал и плющил, выворачивал наизнанку, наполнял тело слабостью и одуряющей покорностью; Гэдж с трудом удерживался от того, чтобы не упасть на колени. Надо было немедленно что-то придумать, какую-то уловку, какие-то пусть даже самые дурацкие слова, чтобы темная фигура хоть на мгновение отвела взгляд и перестала таращиться — но в голове Гэджа было пусто, как в пересохшем колодце… Он молчал, опустив глаза долу, — и тот, кто стоял перед ним, молчал тоже; наконец едва слышно хмыкнул и издал не то странный, долгий всасывающий всхлип, не то сдавленный скрежещущий смешок. Потом отвернулся и вновь ушёл в глубину темного помещения, скрылся там, как рыба скрывается в мутной воде, и дверь медленно, словно бы сама собой повернулась на петлях, закрылась за ним, отсекая то, что было внутри, от всего, находящегося снаружи: от дневного света, улицы, мостовой, легкого ветерка…

И Гэдж вновь остался один.

Перед наглухо закрытой тяжёлой дверью.