Крепость в Лихолесье

Келеборн окаменел лицом.

— Мы сделали все, что могли, полагаю, Радагаст тебе это уже объяснил. Может быть, мы вообще должны были твоего орка пристрелить?

— Ты бы перед этим не остановился, Владыка!

— Ну, будет вам, будет, друзья мои, — поспешно вмешался Гэндальф, тем временем тоже с интересом разглядывавший сарумановы трофеи. — Давайте не будем обсуждать то, что могло бы случиться… или нам не достаточно того, что уже произошло? Раз уж в Крепости Гэдж так и не появился, следует полагать…

— Следует полагать все, что угодно, — яростно оборвал Саруман. — Я даже не знаю, жив ли он сейчас!

Гэндальф и Келеборн быстро переглянулись.

— Значит, есть надежда… — эльф запнулся.

— На что? — с вызовом спросил Белый маг. — На то, что он сгинул где-то на болотах?

— В сложившихся обстоятельствах это было бы для него лучшим выходом, я думаю, ты сам это осознаешь, — чуть помедлив, отозвался Келеборн. — Да и для нас — тоже… И я, конечно, понимаю, Саруман, что длительное пребывание среди орков ни для кого не проходит бесследно, но ты нас весьма обяжешь, если впредь все же будешь сохранять хладнокровие и держать себя в руках. Мне жаль, что с твоим мальчишкой… так получилось, но вряд ли мы сейчас можем что-то с этим поделать. Нам теперь стоило бы подумать не о том, что с ним стряслось, а о том, что́ предпринять в случае, если развитие событий пойдёт по худшему варианту.

Саруман молчал. Сидел, поставив локти на стол и уперевшись лбом в сцепленные «замочком» пальцы, подпирая голову руками, словно боясь вот-вот уронить её на столешницу.

— Ладно, ты прав. Мне нужно прийти в себя. Мне слишком долго пришлось… чувствовать себя водой. — Он рывком поднялся и отступил, отвернулся к окну, то ли наблюдая за тем, что происходит во дворе, где Смоки с невинным видом гонял по загону испуганных кур, то ли просто не желая встречаться с собеседниками взглядом. — Ты отправил гонцов в Ривенделл и Серые Гавани? — спросил он через плечо.

— Да, — сказал Келеборн, — Элронд будет здесь на следующей неделе. Нам нужно собраться в Лориэне и обсудить… все произошедшее.

— Хорошо. К этому времени, полагаю, удастся выяснить, что там все-таки случилось на болотах и чего нам ждать в ближайшее время.

— Ты что, беднягу Гарха вновь отправил на разведку? Туда, в Замок? — негромко спросил Гэндальф. — Чтобы, гм, узнать ответы на насущные вопросы?

Белый маг быстро обернулся:

— А ты склонен полагать это очередным безрассудством?

— Н-нет… Я склонен верить, что твой ворон во всяком случае будет достаточно осторожен.

Саруман по-прежнему стоял возле окна, и в луче света, падающем со двора, не видно было его лица.

— Я уже не знаю, на что надеяться, Гэндальф, и во что верить… и существуют ли ответы на те вопросы, которые я себе задаю. А Гарх… будет осторожен, да. Этот старый валенок — кажется, единственный из тех, на кого я сейчас действительно могу полностью положиться.

***

Обыск оставил на внутренностях лекарской каморки явственный след. Дверцы шкафчиков были распахнуты, занавеси сорваны, лавки опрокинуты и брошены как попало, даже вода из чана оказалась вылита — искали, что ли, улики на дне посудины? — только рядом на полу темнела одинокая лужица. В столешницу был воткнут зубчатый хирургический крючок — так глубоко и основательно, что Гэдж с трудом сумел его выдернуть.

Эорлим смотрел недоверчиво. Ничего хорошего он уже давно и ни от кого не ждал.

Гэдж нашёл на полке остатки мази из цикуты — лекарства и снадобья, к счастью, при обыске не пострадали, по крайней мере, бо́льшая их часть, — и обильно смазал ею распухшую эорлимову пясть. Осторожно прощупал воспаленный палец.

— Болит?

— А ты как думаешь? — нервно огрызнулся Эорлим. — Конечно, болит!

— Было бы хуже, если бы не болело, — сухо сказал Гэдж. — Омертвение тканей, по крайней мере, ещё не началось. — Он взял ланцет, прокалил его над огнём свечи, вскрыл гнойник — аккуратно, как по-писаному, — вычистил рану и присыпал её порошком из зелёной плесени. Эорлим терпеливо сносил все манипуляции, лишь всхлипывал временами и тоненько подвывал сквозь сжатые зубы. Мазь из цикуты слегка «заморозила» его раздувшуюся кисть, но, как ни старался Гэдж действовать осторожно, чуть ли не ласково, воспаленная плоть отзывалась на любое прикосновение ланцета и рук лекаря дергающей болью.

— Ты из Рохана? — спросил Гэдж. Не то чтобы его сильно интересовал ответ — белобрысая масть бедолаги говорила сама за себя, — но надо было чем-то отвлечь парня от упоения собственной ролью безвинного мученика.

Перекошенное лицо Эорлима болезненно передернулось.

— Ну, из Рохана, — пробурчал он. — А тебе какое дело?

— Просто спросил, — пробормотал Гэдж, — спросить нельзя? Придёшь завтра на перевязку, — добавил он, закрыв рану корпией, завернутой в льняной лоскут и пропитанной коричневым раствором. — И смотри не отлынивай! От этого твоё будущее зависит, понял?

«И моё тоже», — добавил он про себя. Интересно, что́ именно визгун имел в виду под намёками на «если заслужишь»? Чем вообще можно было «заслужить» милость Башни, уж не успешной же попыткой оставить вшивого кузнечного подмастерья при полном наборе конечностей?

— Будущее? — Эорлим горько скривил губы. — Оно тут вообще есть хоть у кого-то, это «будущее»? У того, кто не орк?

— Каким бы ни был завтрашний день, всё равно лучше оказаться в нем с рукой, чем без руки, — резонно возразил Гэдж. — Или хочешь, чтобы я её тебе и вовсе отрезал?

— Ну конечно, тебе бы лишь что-нибудь отрезать… мясник! — процедил Эорлим — и во взгляде его было всё, что́ он думает о само́м Гэдже, всём орочьем роде в целом и предках/родичах Гэджа до седьмого колена в частности. — Дорвался, да?

Дорвался… Словечко было вроде ожидаемое и не обидное, но колкое, вонзившееся под кожу, как кусочек стекла.

— Ага, — бесцветным голосом сказал Гэдж. — Дорвался. Буду резать, буду бить, буду ножичком пилить.

Эорлим взглянул на него мрачно — и ушёл, покряхтывая, прижимая искромсанную руку к груди, наверное, ненавидя Гэджа до глубины души. Ну и пёс с ним, сказал себе орк, пусть ненавидит, лишь бы не забыл завтра явиться на перевязку… Впрочем, говоря по совести, деваться-то ему особо и некуда…

…Был уже поздний вечер, преддверие ночи. Гэдж хотел выгрести золу из печки, но оказалось, что в этом нет надобности, печка была пуста — должно быть, там искали сожженные бумаги. Гэдж затеплил огонь, собрал в кованую подставку разбросанные поленья, расставил по местам зелья и разложил инструмент, выброшенный из ящиков. Смел мусор веником в старое ведро…

Кто-то едва слышно поскребся в углу под окном. Наверное, мышь.

Гэдж взял лучину и зажег свечи. Завтра нужно будет разобрать снадобья и зелья, определить, что осталось в сохранности, пополнить запас кипяченой воды и злосчастного немейника… рассортировать инструмент… и дальше жить так, как будто ничего не случилось, не было ни этого полубезумного дня, ни такой же бредовой ночи, Шарки не появлялся в Крепости, и ничего из ряда вон выходящего не произошло… вот совершенно ничего…

Если оно для Гэджа наступит, это «завтра».

Оно тут вообще есть хоть у кого-то, это «будущее»? У того, кто не орк?

Я вот, например, орк, сказал он себе, а оно у меня имеется, это будущее? И — какое? Если уж и не совсем мрачное, то все равно начисто лишенное ярких красок, грубое и серое, точно кусок мешковины…

Вновь от окна послышался едва слышный шорох и осторожный стук, словно кто-то тихонько постучал по карнизу крохотным молоточком. Нет, это явно была не мышь… Гэдж, секунду помедлив, подошел к окну и чуть приоткрыл деревянную ставню.

Ворон, черный, как ночь, втиснулся в открывшуюся щель и опасливо покрутил головой туда-сюда, оценивая обстановку. Тяжело перелетел с подоконника на край стола.

— Ты с ума сошел! — прохрипел Гэдж. — Тебе… нельзя тут! За мной могут следить… — он беспомощно умолк. Просто дыхание у него перехватило и воздух в груди закончился — разом, будто в горло орка кто-то внезапно вбил невидимый клин.

Гарх покосился на него исподлобья, потом вытянул шею и осторожно заглянул под лавку, точно ожидал увидеть прячущегося там назгула с мечом наперевес.

— Ну-ну, за кого ты меня принимаешь, за желторотого птенца? — Убедившись, что в каморке, кроме них, никого нет, он самодовольно выпятил грудь. Энергично встряхнулся — он был весь покрыт серыми клочьями пыли, паутины и частицами какой-то трухи, которая тотчас веером разлетелась в разные стороны. — Будь уверен, меня никто не видел. Двор пуст… Я несколько часов поджидал подходящего момента. Прятался в какой-то дыре — там, под карнизом дозорной башни — и ждал, пока стемнеет. В темноте меня трудно заметить.

Гарх явно полагал себя прожженным ловкачом и опытнейшим лазутчиком, умеющим при случае процедиться в игольное ушко, и посматривал на Гэджа слегка свысока — орк вместилищем сообразительности и шпионской сноровки ему определённо не представлялся.

— Шарки прислал меня узнать, что с тобой стряслось. — Глазки его посверкивали хитрыми серебристыми искорками. — Ну, ты, по крайней мере, жив и на свободе — уже кое-что.

— Ну да, на свободе… пока, — без особых чувств признал Гэдж. И неохотно добавил: — Визгуны хотят, чтобы я остался тут лекарем…

Ворон как будто пришел в замешательство.

— Э-э… правда? Это хорошо или плохо?

— Не знаю… Наверное, лучше, чем могло бы быть.

— Ладно, не дрейфь, — Гарх, к чему-то прислушиваясь, настороженно оглянулся. Торопливо добавил: — Он… Шарки… что-нибудь обязательно придумает, чтобы тебя отсюда вытащить.

Гэдж опустился на лавку — колени у него внезапно ослабли.

— Да зачем? — спросил он почти равнодушно — и сам подивился своему безучастному голосу. — Разве меня там ждут?

— В Росгобеле? Ждут.

— Кто? Келеборн, которому я едва не проломил голову? Радагаст с его зверьем? Эльфы? Гэндальф, их разлюбезный дружок?

— Не говори глупостей. Кому надо, тот и ждет.

— Брось… Что теперь можно сделать? Во-первых, это опасно. А во-вторых… — он запнулся.

— Во-вторых? — Гарх смотрел подозрительно.

Гэдж молчал. Вспомнился Эорлим с его воспаленной рукой, которую завтра нужно будет вновь обязательно обработать и перевязать. Рябой мужичок из «дровяной артели», страдающий опоясывающим лишаем. Другой мужичок — с приступами удушья, облегчение которому приносило лишь вдыхание паро́в отвара определённых трав. Возчик-вастак с отеками и водянкой непонятного происхождения, парень-красильщик с опухолью под подбородком, живущий на снадобье из немейника; «козявки» из подвалов с неизменными болями в суставах и желудочными коликами от дурной еды; уруки с их вечными паразитами и боевыми ранами; «крысюки» с невнятными лихорадками, «чёрной немочью» и грудной жабой — все эти недужные, болезные и скорбные духом, слабые, больные и бесправные, измученные, истощенные, зачастую здесь, в Замке, лишённые всякого ухода, задвинутые в дальний угол и брошенные на произвол судьбы…

…Постарайся быть в этом «худе» хотя бы крохотным добром, пусть никто и не скажет тебе за это спасибо…