Крепость в Лихолесье

— Сиди здесь. Я скоро вернусь. — Дверь за орком со скрежетом захлопнулась, и в замке лязгнул ключ.

И Гэдж — наконец-то! — остался один.

От обилия дум, чувств, впечатлений, впитанных за этот долгий сумбурный день, он чувствовал себя совершенно больным. Всё так странно и причудливо изменилось в одночасье, что происходящее никак не желало укладываться у него в голове, представлялось скорее бредом и болезненным вымыслом, нежели грубой действительностью. Подумать только: ещё несколько часов назад он беспечно разговаривал с Радагастом и мирно лечил несчастного барсука, потом привычно бродил по лесу и по болотам — и вдруг, точно по власти какого-то недоброго волшебника, все так необычайно исказилось, он внезапно словно перенёсся в какой-то другой, незнаемый, непонятный мир — странный, чуждый, вывернутый и временами пугающий… мир, в котором живут его сородичи и соплеменники, его отец… Гэдж с трудом мог заставить себя собрать раздробленные мысли хоть в какую-то неуклюжую крепь и вновь обрести душевное равновесие.

Он огляделся. Каморка, в которую втолкнул его Каграт и которая, по-видимому, служила орку постоянным местом обитания, была невелика. Здесь имелся низкий лежак с кучей тряпья и чьих-то неопознанных шкур, лавка, колченогий столик, хозяйственно подпертый поленом, и пара табуреток, имевших такой вид, словно помимо непосредственного назначения им ещё приходилось играть роль наиболее весомого довода при всевозможных спорах. В углу уныло скучал покрытый пылью очаг, тут же рядом, в небольшой каменной нише, закрытой занавеской, находился ларь с углем. На настенной полке была грудой свалена жестяная посуда, огарки свечей, оселки, засохшие хлебные корки и прочий мусор. В единственное узкое окошко, закрытое ставнями, робко просачивались серенькие вечерние тени.

Гэдж подошёл к окну, сбросил металлические крючки, осторожно приотворил одну ставню. Внизу открылся двор, на котором по-прежнему кипела бурная невнятная деятельность, гоношились орки и бродил по куче отбросов ободранный рыжий кот. Где-то на стенах однотонно перекликались часовые. По брусчатке прогрохотала телега, остановилась возле дверей подвала, к ней подбежали «козявки», принялись разгружать мешки и бочонки. Уруки, обрадовавшиеся новому развлечению, вяло покрикивали на них и норовили дать замешкавшимся пинка, но снаги, не прекращая работу, визгливо огрызались и уворачивались с завидной ловкостью; всё для всех было обыденно, рутинно, привычно, в порядке вещей. Один из «козявок» неуклюже оступился, выронил мешок — и кто-то из уруков под улюлюканье дружков наподдал ему кнутом по ногам…

Смеркалось. Каграт не возвращался. Гэдж ждал его, сидя на лавке возле окна, положив голову на руки, и мозги его пухли от мрачных дум, точно перепревшая каша. Что теперь со мной будет, спрашивал он себя. Куда я попал? Какая судьба мне отныне уготована — мне, чужаку, совершенно домашнему и ручному кутенку, оказавшемуся в стае настоящих волчар — диких, свирепых, беспощадных, живущих по своим, волчьим, законам?.. Он вздохнул; Каграт все не появлялся, и, когда стало совсем уж темно, Гэдж порыскал на полке в поисках свечи или масляной лампадки. Нащупал свечной огарок, поставил его в жестяную миску и запалил найденным тут же огнивом. По стенам каморки расползлись уродливые рваные тени — будто жалкие клочья его былых наивных мечтаний и представлений о мире…

Внезапно он вспомнил — Гэндальф! Ведь волшебник сейчас тоже находится где-то здесь, в Дол-Гулдуре, может быть, не так уж и далеко от Гэджа… Пусть он никогда ничего не узнает о своём непутевом спутнике, пусть не подойдёт к Гэджу, не пожмет ободряюще его плечо, не скажет, посмеиваясь в бороду, несколько добродушно-лукавых слов, — но от одной мысли о том, что Гэндальф находится где-то тут, рядом, в этих же стенах, орку стало теплее и спокойнее на душе…

Громко скрежетнул ключ в замке. Отец?

Гэдж вздрогнул и оглянулся — он, оказывается, задремал, скорчившись на лавке возле окна и уронив голову на скрещенные на подоконнике руки.

Дверь как-то нехотя, с судорогой распахнулась, и в каморку ввалился Каграт — и сразу, казалось, заполнил собой крохотное помещение до краёв. Орк шумно отдувался, топал сапожищами, задевал за все углы и выступы, качался и пошатывался, от него за милю разило едкой винной кислятиной, и Гэдж с неприятным холодком в груди понял, что папаня пьян в дрова… Сочно рыгнув, Каграт по дуге пересёк комнату и рухнул на табуретку возле стола. Гэдж замер, обхватив плечи руками. До сих пор, сидя в темноте и одиночестве, он жаждал, чтобы отец наконец вернулся и развеял все больше овладевавшие им тоску и уныние — а сейчас отчего-то не менее горячо возжелал не попадаться бате на глаза… и хорошо бы Каграт вообще никогда не вспомнил о его, Гэджа, существовании! Увы. Некоторое время орк сидел возле стола, тупо глядя прямо перед собой, почесывая свалявшуюся колтунами шевелюру и что-то невнятно бормоча под нос, потом поднял голову — и увидел Гэджа.

— А-а… т-ты здесь… леший! — прохрипел он словно бы с удивлением, точно, изрядно прополоскав горло сивухой, уже начал считать Гэджа чем-то вроде досадного бесплотного видения, которое примерещилось ему в тумане болотных испарений. — Ну-ка, п-поди сюда.

Гэдж, с трудом переставляя вялые негнущиеся ноги, подошёл.

— Значит, гришь, ты у волшебника до сих пор жил, м-м? — грозно вопросил Каграт. — И он тебя учил… вс-сяким штукам?

— Ну, учил, — осторожно ответил Гэдж.

— Чему учил? — Каграт насмешливо всхрапнул. — На пальцах с-считать, что ли?

Гэдж пришёл в замешательство:

— Ну, математике… Грамоте. Ещё медицине.

— Дрессировал, как медведя, ха! — Каграт добыл из-за пояса и хлопнул на стол засаленную бумажку, в которую, судя по запаху, недавно был завернут кусок копчёной рыбы. — Ну-с, давай, читай! Пс-смотрим, какой ты грамотный.

Текст, к счастью, оказался написан тенгваром. С трудом разбирая на промасленной бумаге едва видные буквы, Гэдж начал читать — что-то про доспехи и про то, как следует с ними обращаться, — но, не успел он одолеть и пары предложений, как Каграт, коротко взрыкнув, вырвал бумажку у него из рук и швырнул её в холодный очаг.

— Ладно, в-вижу, читать ты и вправду умеешь, — хмуро проворчал он. — Нах-хрена, хотел бы я знать…

— Что нахрена? — не понял Гэдж.

— Нахрена тебе читать, в-вот что. — Каграт фыркнул. Успехи Гэджа его явно не впечатлили, хотя сам он с трудом мог изобразить на бумаге даже собственное имя. — Грамотей! П-понабили тебе в мозги всякой дряни…

— Почему это — дряни? — голос Гэджа дрогнул от негодования. — Разве разуметь грамоте — это плохо?

— Плохо, не плохо… Кхакого лешего тебе эта грамота, объясни? Доносы с-строчить? Радбуг вон тоже грамотный — и ш-што, ему от этого легче? Заруби себе на носу — здесь тебе ф-фы… фуфыриться не придётся. Ты — урук, а не какой-то там п-пршивый писака, понял? Так что не высовывайся — целее будешь. Усёк? — Каграт сердито сплюнул. Достал из-за пазухи кожаную флягу, зубами вытянул пробку, глотнул, поморщился, потом вдруг ещё о чем-то покумекал — и бросил на Гэджа пронырливый взгляд. — С-смотри!

Он вытащил из-за пояса короткий нож, подбросил его в руке, секунду примерился — и стремительно, почти без замаха метнул нож в дверь. Нож зазвенел, на добрых полдюйма вонзившись в крепкое тёмное дерево.

— Сумеешь так? — Каграт, хитро посверкивая глазами, весело ухмылялся.

— Нет, — мрачно сказал Гэдж.

— Где уж тебе, с-сопливцу. — Лоснясь от самодовольства, орк взмахнул кнутом — и кожаный кончик шлеи, со свистом распоров воздух, ловко сшиб с полки жестяную кружку — она подскочила, крутанулась, и, сделав замысловатый кульбит в воздухе, с дребезгом нырнула точнехонько в пустое ведро. — А так?

— Не смогу, — процедил Гэдж сквозь зубы.

— Глоб! Ладно, не с-скули. Научишься. Я тебя научу, гуул раздери! — Каграт громко рыгнул в приливе воодушевления. — Я из тебя сделаю… настоящего орка, а не п-пршивую книжную крысу! Ш-шоб было что Визгуну предъявить… без вопросов. Завтр-ра же… и сделаю! П-понял? Дубина… — Он тяжело поднялся, сделал вперёд два нетвердых шага и тяжело повалился на свой лежак. — Спать давай, слышь! — рявкнул он на Гэджа. — С-спать! Я сегодня устал, как распоследний «крысюк»… — Он вдруг что-то сообразил, смахнул с полатей ворох тряпья и швырнул его Гэджу. — Вот тебе постель… ложись х-хде-нибудь там… на лавку. Параша возле двери, коли приспичит, с-смотри не промахнись! — Он заржал. Потом безвольно упал на лежанку и почти тотчас же захрапел, приоткрыв рот, разбросав по полатям могучие руки-ноги, распространяя вокруг себя целый букет сложносочиненных ароматов…

Гэдж, растерзанный впечатлениями, потерянно стоял посреди комнаты, глядя на спящего. Сколько же всего на него свалилось сегодня — болота, его сородичи, Каграт, гуулы, тролли, Чёрный Замок и эта мрачная, сырая, тёмная конура, где ему, по-видимому, отныне предстоит жить… И что же ему теперь делать? Что? Оставаться здесь с… отцом? И позволить Каграту «сделать» из него «настоящего орка»? Или все-таки попытаться улизнуть, вернуться в тот, оставшийся где-то за кольцом болот мир, где ему все так привычно и знакомо, где он провел пятнадцать лет своей жизни и где, в общем-то (он только сейчас с отчетливой прямотой начал это осознавать), он был так безмятежен и счастлив? О, Гэндальф, Гэндальф, в смятении думал Гэдж, где же ты, помоги мне, Гэндальф, как мне сейчас нужен твой совет, твоя поддержка, просто твоя твёрдая и надёжная рука… Скажи, как мне отсюда бежать? Как вырваться из этой мрачной дыры? Как просочиться сквозь стены, миновать запертые ворота, пройти мили и мили вражеских земель и проклятые топи, кишащие гуулами, и как при этом не дать батяне меня изловить?..

Тут Каграт как будто услыхал его мысли; храп внезапно прекратился, и в наступившей тишине орк произнёс — глухо, но свирепо, совершенно твёрдым и ясным голосом:

— Вздумаешь удрать — пеняй на себя! Поймаю и ноги отломаю, понял!

Гэдж понял. Молча взял брошенное ему тряпье, расстелил на широкой лавке, улегся, зарывшись лицом в вонючее шмотье. «Силы небесные, — промелькнула у него в голове неожиданная мысль, — да ведь он даже не спросил, как меня зовут!» Впрочем, он был слишком подавлен и обессилен, чтобы думать ещё и об этом; плотно зажмурил глаза и закрыл голову рукой, чтобы не видеть ничего вокруг и не слышать молодецкого папашиного храпа…

Эта ночь тянулась для него бесконечно.