Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 10

Вздрогнул Данька от голоса этого и подхватился на звук, как чем ударенный, чуть с лавки не свалившись. Да так и застыл – со ртом открытым то ли для крика, то ли для вопроса, столбом соляным на печь уставившись. Да не просто на печь, а на сидящего на ней небольшого очень лохматого человечка с топорщащейся во все стороны бородой, в белой рубахе, полосатых штанах да онучах. Сидел тот себе спокойно, жмурящегося Бандита за ухом чесал и на Даньку чуток недовольно поглядывал. А мальчонка так и стоял, рот открывши, да на этого чудного дедка во все глаза глядя.

– Рот закрой, а то галка залетит, – проворчал, наконец, человечек, а Бандит басовито мявкнул, будто подтверждая сказанное. И от этого как очнулся Данька и почти крикнул:

– Вы кто? – голос у мальчика до того высоким да писклявым получился, что Даниил даже смутился и покраснел – ну девчонка прямо.

Дедок крякнул как с досады, но ответил, продолжая кота степенно гладить:

–Домовой я тутошний, молодой хозяин, Захар Мстиславович кличут.

Данька-то очередным вопросом или возгласом и поперхнулся и переспросил:

– Как – домовой?

–А вот так! – дедок сурово взглянул на мальчика и похлопал Бандита по башке. Тот понятливо, как будто не животное неразумное, а человек, кивнул и спрыгнул с печи, неторопливо направившись куда-то в угол. Данька икнул, провожая кота немного обалделым взглядом, и вздрогнул, когда домовой басовито продолжил отвечать: – Хозяйство тут у вас блюду, слежу, чтобы все в порядке было. Дворового гоняю, за банником присматриваю.

Дедок замолк и тоже покосился в угол, откуда доносилось шебуршание.

–За мышами и тараканами вот слежу.

И как доказательство этого, около печи появился жутко довольный Бандит, держащий в зубах полузадушенного грызуна. Данька вздохнул – опять ведь маменьке принесет к постели, а та ругаться будет и полотенцем грозить. Страсть как не любила Лисавета Николаевна дохлых мышей.

Взглянул Данька на домового и такая слабость вдруг на мальчонку накатила, что чуть ноги не подкосились. Присел он на лавку да с Захара Мстиславовича все глаз не сводит. Сколько он так просидел, Даня и не упомнил, но подумалось, что год назад черта вот чаем поил, сейчас с домовым разговаривает. Странно это. Да и все, творившееся за последний год, тоже странно.

А домовой все кота поглаживал, сидящего с довольным видом рядышком да держащего в зубах мышь, и поглядывал на мальчика. Очнулся Данька в конце концов и поинтересовался со вздохом:

– Чаю не откушаете со мной? – именно так маменька к старосте, отцу Онуфрию да и другим гостям обращалась, когда те заглядывали. Конечно, маменька говорила «с нами», но Данька-то сейчас один был.

Захар Мстиславович довольно огладил окладистую бороду – с понятием растет малец, это хорошо – и кивнул:

– Откушаю, отчего же не откушать-то.

Пока домовой ловко спускался с печки, Данька, преодолев слабость, занялся самоваром, благо дело знакомое. Ну а всякие пирожки-выпечки, что маменька наготовила, уже давно были на столе, прикрытые белым вышитым полотенцем. На всякий случай.

Поставил мальчонка чашку перед Захаром Мстиславовичем, что устроился в торце стола, подвинул поближе тарелку со сдобой, полотенце убрал, присел сам рядом, и заробел. Сидит, за чашку держится, смотрит на домового и не знает, что и сказать-то. А тот довольно на чай дует, хвалит за вкус малиновый да пирожки один за другим ест. Тут и Бандит, запрятавший куда-то мышь, подкрался, да на лавку забрался – урчать и башкой лобастой в плечо тыкаться.

Данька как очнулся и тоже за пирожки принялся, на домового поглядывая. Поспрашивать страсть как хочется, да боязно. Непонятно как с ним, с домовым-то, разговаривать. Посидел-подумал мальчонка, но все ж таки решился.

– Захар Мстиславович, а почему у меня не получилось?

Спросил, а сам как маков цвет залился краской – от смущения, да еще от чего-то непонятного, загадкой тянущего в груди.

Посмотрел в ответ домовой строго так, будто на нерадивого, да ответил степенно, не переставая чаек прихлебывать:

– А что тебе сказано было? Ты хоть помнишь?

– Не говорить никому, не целоваться, ложе не делить, – пробормотал Данька, становясь уж совсем красным, до кончиков ушей.

Домовой в ответ фыркнул:

– Эх, молодежь! Все у вас мысли об одном! – а вслед продолжил строго, посверкивая глазами да поглаживая бороду, отчего та топорщиться не перестала: – Он сам за тобой придет. Сам. И звать его не след. Захочет прийти – сам даст знать. Понятно тебе, отрок неразумный?

Мысли мальчика были, конечно, совсем о другом, чем сказал Захар Мстиславович, но все равно конфузился Даня изрядно. Он вроде как и не думал ни с кем целоваться-то, тем более ложе делить, а поди ж ты – стыдно и все.

Домовой еще повздыхал чуток да все оставшиеся пирожки под эти вздохи и умял, а вслед поднялся, покряхтывая, и поманил мальчика за собой:

– Пойдем-ка, молодой хозяин, я тебя еще кое с кем познакомлю.

Данька послушно потопал за домовым в сени, дивясь как в том поместилось целое блюдо пирожков. Да и маменька наверняка заругается и допытывать будет, куда все пирожки делись – пеклись ведь на все праздники, чтобы себя заботой поменьше загружать. Выдохнул тяжко Даниил, уже представляя, как его драть будут. А еще придумать придется куда же все-таки пирожки делись…

Тем временем Захар Мстиславович ловко выудил откуда-то из-под лавки маленький тулупчик, но не детского вида, а вполне такого взрослого, только небольшого росточка. На него самого, короче говоря. Следом вытащил валенки и быстро натянул все на себя. Данька лишь рот разевал, глядя на такое чудо – не было ничего под лавкой-то никогда! Сам проверял!

– А ты чего столбом соляным стоишь? – напустился сурово на мальчонку домовой, завязывая толстую веревку на талии навроде кушака или пояса. – А ну, одевайся!

Даня ожил и кинулся тоже одеваться. Крещенские морозы суровые ведь, даже по нужде не выбежишь – все отморозишь. А домовой тем временем сидел на лавке да неизвестно откуда взявшегося Бандита поглаживал, косясь на мальчика. И как только тот оделся, Захар Мстиславович соскочил с лавки, вышел во двор и направился к баньке, что была пристроена прямо к дому.

Данька на минуту задержался – оглядеться вокруг да красотой полюбоваться. Трескучие морозы да нечистая сила разогнали всех по домам, даже собаки не брехали, и звонкую, почти звенящую тишину нарушал лишь скрип валенок домового о наст. Светились желтым окна домов. Снег мягко серебрился под светом огромной луны, видящейся белой, очень огромной и какой-то ненастоящей. Как из сказки. Такими же ненастоящими казались и огромные ели за околицей, что взметались черными тенями почти до самого брюха луны. Мерцающие звезды заполонили угольно-непроглядный небосвод и подмигивали, будто заманивая или завлекая куда-то…

– Степан! – Данька вздрогнул от резкого крика и оглянулся. Захар Мстиславович, привстав на цыпочки, колотил невесть откуда взявшейся суковатой палкой в закрытую ставню бани. – Степан! Просыпайся давай! Слышь? Кому я говорю! Отворяй! А то худо будет!

Пока дивящийся мальчик топал до бани, оконце отворилось и из него выглянул худущий мужичок с длинной белой бородой в застиранной, когда бывшей синей рубахе, порванной в вороте. Данька в очередной раз замер, открыв рот.

– Опять ты, Захар, пришел! – принялся ругаться мужичок визгливым голосом, что подходил больше сварливой бабе. – Ну сколько можно! Договорились же уже – не вылажу я из бани, не вылажу!

– Да погоди ты! – степенно прервал вопли мужичка домовой. – Я не по этому поводу. Вот, молодой хозяин, – Захар Мстиславович повернулся к мальчику, – это банник наш, Степаном кличут. За ним я тоже слежу, чтобы не озоровал, – и домовой сурово поглядел на мужичонку. Тот ойкнул и пригладил остатки волос, что венчиком торчали вокруг плеши. «Точно баба, – вновь подумал Данька, неловко поклонившись баннику в приветствии. – Хорошо, что за ним Захар Мстиславович присматривает».

И действительно хорошо – ведь банники обычно совсем недружелюбны к людям. Могут и кипятком плеснуть, и запарить до смерти, и задушить-задавить, и из бани не выпустить. А иногда и просто так пугает – по злобе душевной да чтобы посмеяться.

Так что все старались задобрить банника подарками: мыло ему оставлять, веничек особый, водицы горячей да ни в коем случае не крестить углы бани перед уходом – отплатит ведь банник в следующий раз, ох, отплатит! Опять же, как и вся нечисть банник хлебушек с солью очень любит, так что и им банника тоже баловали.

Ну и заветы банные соблюдали, чтобы не случилось ничего. К примеру, нельзя ходить в баню по праздникам или ночью. Нельзя париться в последнем пару – его всегда нужно оставлять для банника. Нельзя торопить друг друга в бане – не любит этого банник, обязательно кого-нибудь из торопыг задавит. И спать нельзя в бане тоже – нечистое она помещение, не освященное, самое то место для чертей всяких, что ночами приходят. И попроситься перед входом в баню нужно обязательно.

А, не дай боженька, в баньке будет жить не банник, а баба-обдериха… Та еще хуже – та запросто так может с человека кожу снять! Особенно девок молодых любит она обижать. Хорошо хоть появляется в бане только когда там сорокового младенца только что рожденного обмоют, так что за банями на селе старались следить.

А банник тем временем сварливо покосился на домового:

– Ну все?

– Все, Степан, я вас только познакомить хотел, – ответил Захар Мстиславович и развернулся спиной к бане. Окошко сразу захлопнулось – как и не было никакого банника.

А домовой, затянув потуже веревку на животе, принялся по сторонам оглядываться, бормоча про себя что-то про «вот сейчас найду и поймаю». Не успел Данька поежиться от пробирающегося под наспех одетый тулуп холода, как Захар Мстиславович вдруг прыгнул в сторону, да так далеко, что мальчику опять оставалось только рот разинуть. И тут же в том месте, где домовой приземлился, снег взметнулся чуть ли не в рост Дани, да покатились кубарем два сцепившихся тела. Остолбеневший мальчонка наблюдал широко раскрытыми глазами за клубком, что с визгами и рыками мотался по двору, пока тяжело дышащий, но очень довольный домовой не приподнял над землей за шкирку что-то не очень большое и похожее на жутко лохматую кошку.

– Вот, это наш дворовой – Гринька.

Дворовой вздохнул и грустно поник, не пытаясь вырваться из цепких пальцев Захара Мстиславовича.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Данька и шмыгнул носом. Домовой еще раз довольно взглянул на пойманного и велел:

– Гринька, поздоровайся с молодым хозяином!

Дворовой помахал лапкой и еще раз печально вздохнул.

– Ты теперь его также как меня будешь слушаться, понятно? – сурово вопросил Захар Мстиславович, чуть встряхнув для убедительности существо. То еще раз вздохнуло и потерло нос лапой, зеркально отобразив жест Даньки. Тот даже чуть смутился.

– Ну вот, – довольно проговорил домовой и аккуратно поставил на снег дворового, который тут же шмыгнул куда-то под крыльцо. А Захар Мстиславович, поманив за собой мальчика, направился к дому, поясняя по пути: – Молодой он у нас еще, плохо еще все понимает, приходится по несколько раз повторять. Устаешь от этого, конечно. Но с другой стороны, – продолжил домовой уже в сенях, стаскивая с себя тулуп и валенки и упихивая их под лавку, – и не озорует сильно. Так, только косички лошадке заплетает. Кстати, – Захар Мстиславович уже переместился в комнату и по-хозяйски наливал чай, – передай батюшке – гнедых лошадок Гринька любит. Если купите гнедую, долго она у вас проживет, хорошо о ней Гринька будет заботиться, – и всунул в руки Даньки чашку, в которую бухнул несколько ложек малинового варенья. – На-ко вот, выпей, а то еще заболеешь. Так вот, – довольный домовой уселся на скамейку и принялся тоже отхлебывать чаек. – О гнедой лошадке Гринька позаботится хорошо, а вот белую – ни за что не покупайте! Понял? Кстати, ты теперь всю домашнюю нечисть, – при слове «нечисть» домовой почему-то гордо огладил свою огромную бороду, – видеть будешь. Даже на других дворах, пригодится тебе. Так вот, про лошадок…