Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 35

Зима промчалась как тройка коней белых – с вихрем снежным да звоном бубенцовым. Данька и не помнил толком, что после святок творилося, закрутили-завертели дела разные. У других-от зима – время неспешных дел да разговоров под лучину, даже у парней постарше, что с лозой напрашиваются вечерять к девушкам на прядильные посиделки. И побалакать можно, и друг на друга позаглядываться да оценить степень умений будущей хозяйки али хозяина, да и веселее всем вместе-то.

А Даньке приходилось колесом крутиться – то у себя что делает, то у наставницы, то в церкви чем помочь нужно. Не добивался больше ничего от мальчонки отец Онуфрий, никаких откровениев – опосля того, как лекарь в доме настасьином объявился (не одобрял его батюшка, ох, не одобрял!), однако же на разговоры душевные да под чаек продолжал зазывать. Вот и проходили все дни у Дани в делах да заботах. Думал, что когда колдун стылоглазый, на поправку быстро идущий, сгинет от травницы, полегше станет, ан нет.

Где-то через месяцок после святок проводила Настасья Ильинишна ведуна своего подлечившегося, с обозом на юг, по делам его каким-то срочным, что никак отложить нельзя (да так, что ни-ни!), да и вспомнила, что ученик ейный совсем позаброшен оказался – в части науки лекарской, конечно, ну и принялась его учить усиленно. Даже книги из сундучка заветного достала, сказав, что пора пришла за более серьезную науку взяться. Странно, но Степку, что за братом регулярно пыталась увязаться, не гнала, прямо при ней, с полотенечком али еще какой вышивкой в уголке примостившейся, и рассказывала, да еще и картинки показывала.

Данька-то попервоначалу все на рисунки заглядывался – намного интереснее всего остального они оказались. Настолько тонко все выписано-вырисовано, что так и тянет руками потрогать. Да все разноцветное и благородное, куда там картинкам печатным, что на ярмарке продаются! А Настасья Ильинична пояснила, что все тушью рисовано, да не простой, а китайской, из самой Китайщины привезенной – тамошняя тушь самая хорошая. И кисточки тоже непростые использованы, тоже из Китайщины привезенные – от самых тоненьких, толщиной чуть не с волосок, для выписывания прожилок, до толстых и плоских, какими листики купавки вырисовывали. Да так интересно Настасья Ильинична про эти туши да кисти да искусство писания и рисования ими рассказывала, что заслушивался не только Данька, но и Степка переползла поближе, рот от удивления раскрывши. Травница ей даже прозрачный пергамент, каким рисунки защищают, доверила переворачивать. Степашка каждый раз дыхание таила, рот крепко сжимая, лишь бы чего не то не сделать, и медленно-медленно странички переворачивала. Перевернет, выдохнет да на пальцы подует, не дрожали чтобы от волнения. А Настасья так понимающе улыбнется, да давай дальше сказы свои сказывать, ну точно сказки выплетать. Степка опосля долгонько под впечатлением ходила, да все родителям да подружкам пыталась рассказывать и про рисунки, и про травки – как сама запомнила. Данька некоторые ее рассказы как услышал, так чуть сам столпом соляным не обратился – сеструха столько всего понавыдумывала поверх услышанного, что и не узнать-от правду! Поначалу мальчонка даже решил вразумить ее как следует, а опосля раздумал – пусть сказки свои рассказывает про книги волшебные, что у травницы водятся, авось народ от этих сказок подружелюбнее станет. Ходили, конечно, к Настасье с хворями своими, куда деваться-то, а вот от ласковости почитай ничего и не осталося-то, после всех ужасов, что за год последний приключились. Кто боялся ее, кто в спину ведьмой кликал, кто связью с колдуном попрекал. Ежели бы Даня подобное тому, что сеструха делала, начал врать, то и его бы недоверием да злобой клевать начали¸ а Степка – она душа чистая пока, даже на исповедь еще не ходит, такую можно увести, как полуденницы, леший да кикиморы творят, а захомутать на рассказы взахлеб с глазами чистыми – не получится. Так что подумал-подумал мальчонка, да и решил не мешать.

За такими вот делами и наступила Масленица – время веселое да шебутное, к посту готовящее. Зачастую ко времени этому в закромах у многих мыши тока и оставались, но в этом году как-то справно все сложилося. Хоть и засуха, а нагнали поля родимые все недорожденное, словно нашептал кто землице да овсу-пшенице слова правильные, да и яблоки с грушами тоже на загляденье выдались. Так что праздновали Масленицу хорошо да богато. За неделю нужно и блинов напечь и наесться вволю, и ко всем соседям в гости сходить, и наиграться и хороводы наводиться, и чего только еще не наделать! Предков помянуть не забыть, холостяков погонять, стенка на стенку побиться да на санях покататься. А напоследок чучело Марены сжечь, вместе с дымом в небеса отправляя все плохое, что случилось в за год прошедший. Всем селом на костер собиралися, друг друга угощали да «тайком» (при столько глазах втайне-то и не получится) наговоренное в огонь бросали.

Смех, музыка, взвизги да ругань, но над всем этим царило низкое гудение огромного масленичного костра, яркие всполохи языков огненных да снопы блестящих искр, ветром подхватывающиеся и в темные небеса уносящиеся.

Стоял Данька перед костром¸ лицо жарящим, тряпицу в руке сжимая, да думу думал, случившееся за год вспоминая. Что плохого, что хорошего приключилося, от чего избавиться охота. И получалось у него, что ни от чего бы не отказался. Все живы-здоровы, даже ведун, и тот вылечился, а это главное же. Без всего остального – без счастья и тревог, без радости и забот, ничего бы не было. Ни жизни обычной, ни сказок волшебных. Так что подумал-подумал мальчонка, да и кинул в огонь пустую тряпицу, лишь напоследок пожелавши, чтобы у наставницы все хорошо сложилось.

Вслед за зимой, выпроводив ее ручьями звонкими да лучами теплыми, и весна пришла. А с весною и травка первая полезла разная, пока кисленькая, да уже в кашу добавлять можно, чтобы зубами да животом после зимы не мучиться. Да и солнышко пригревает, радует. Хоть и значит это, что скоренько уже работы в огороде да поле начнутся, а все же радует.

Как только снег первый сходить начал, Настасья Ильинична принялась полянки свои заветные навещать и Даньку с собой брала, конечно. А тот и ждал с нетерпением походов этих – и заскучал по лесу-то ужо, и с лешим повидаться хочется, расспросить, что там у суседа-то творится. Зимой-от можно было сбегать, посмотреть, да пока тепло не пробудит нечисть лесную, не понять, что с ней. Вот и маялся мальчонка нетерпением, как уж на сковороде весь извертелся, пока не заметил, как тропочки лесные в зелень ударяться не начали. Да не в ту, что травка пробивающаяся сквозь листву палую, прошлогоднюю дает, а волшба маревом наводит. Воспрял Даня да и принялся выглядывать хоть кого среди деревьев, чьи корни молодым мхом, что пушком покрываться начали. Нечисть-то – она в них любят прятаться да еще из-за деревьев поваленных выглядывать, пужать, иль в кустарнике шебуршиться. Выглядывал-выглядывал, да никто появляться не захотел. Видать, пока травница рядом с ним находилась. Ранней весной все лесные хозяева смурные да нелюдимые, хоронятся от людев и сторонятся их.

Но дождался-таки Даня. Тронул его кто мягкой лапкой на выходе из леса: остановись, мол, погоди. Отговорился мальчонка перед наставницей, что хочет еще на одну полянку забежать, проверить, как дела, да и помчался обратно по тропочке к бурелому приметному. Словно магнитом его туточки тянуло. Прибежал, огляделся да и присел на ствол поваленный – дожидаться.

Невольготно пока в лесу-то. От сугробов ноздреватых, в корнях деревьев таящихся, холодом так и тянет. Хоть и последние, а словно последний рубеж держат, все никак отпустить не желают, все глубже в тени забираются, но не сдаются. Травка молоденькая еще коричневую, мертвячного вида сухую листву не забила. Ветви голые чернеются. А все ж таки – живой лес, настоящий и словно чем теплым изнутри, из сердцевины своей дышит. Как изразцы узорчатые на печке – печка давно остыла, а ладонями да пальцами к ним прижмешься – и тепло-тепло становится. Вот так и тут. Сидишь, на снег смотришь, а все равно теплом оглаживает.

– Здрав буди, молодой хозяин, – лесной батюшко появился внезапно, как из-под земли вынырнул, Данька даже вздрогнул чуток, но тут же подхватился и земно поклонился, как положено. Все ж таки, хоть и выглядит как человек с бородой зеленою, не простая нечисть, а сам хозяин леса. Его даже кикиморки побаивались копировать, завсегда лик попроще выбирали.

– Здравствуй, батюшка!

– Дай-ка я на тебя гляну, – загудел леший да принялся вертеть Даню, словно маленького, хоть и вытянулся он изрядно. – Хорош стал! – заявил лешак уверенно, на стволе устраиваясь да оставляя Даньку в недоумении. – Догадываюсь, зачем звал, – покивал лешак, с хитринкой поглядывая мальчонку. – Благодарность тебе велено передать.

– Ох, хорошо-то как, божечки! – выдохнул Данька облегчением, улыбаясь – получилось! Не погиб тот, чужой леший! Не останется лес без хозяина! А ведь лес без хозяина – это беда. И травам, и зверью плохо, и людям. Некоторые думают, что без лешака можно будет безбоязненно в лес ходить, деревья рубить, зверье ловить, однако же даже мыслишки не возникает, что без хозяев все зверье лесной между собой перессорится да подерется. Вот наладились две птичьи семьи на одно дерево, ругаются, отношения выясняют, чириканье стоит да перья летят. Кто их запросто успокоит? Токо лешак – и приструнит, и поругает, и разведет. А ежели вот так не одна семья птичья, а все? А если не токо птицы? Тут и призадумаешься. Или вот, что будет, если вырубят излишне лес? Если ему не помочь, то умрет лес. Да и травок настоящих лечебных – тож не будет. Так что пользителен леший для всех.

– И подарочек тебе тож велено передать, храни его бережно, ведь это плакун-трава, – протянул с этими словами леший Даньке цветочек невзрачный, засушенный. Принял его мальчонка в ладони сложенные, с благоговением разглядывая. Вроде как обычный зверобой, только цветочки синенькие, как василечки разлапистые. И тяжеленький, как иван-да-марья лесным хозяином даденная. Пожалел мельком Данька, что не может так невредимыми хранить травы, что сам собирает, и легонько потрогал цветочек небесный. А тот под пальцем прогибается, словно живой, и пахнет даже. Подивился Даня очередному чуду да запрятал осторожно за пазуху.

– Благодарствую, вовек не забуду! – ответствовал мальчонка, руки к груди прижимая да словно чуя дар богатый, цены которому нет.

И ведь действительно нет. Плакун-трава – она всем травам мать и родилась из слез самой Богородицы! Оберегает она и от дурных глаз и желаний, и от несчастий с болезнями. А еще сказывали, что она может сохранить и уберечь от ведьм и колдунов – и колдовство злыдней снимает, и с глаз пелену колдовскую убирает, даже дьяволу, черту самому главному, силы противиться дает! Потому и хранится в каждом доме пучок травки этой, только выглядит она совсем не так, как Даньке дадена, и силы-от не имеет.

– Ты от участи, что хуже смерти вашей, спас. А это многого стоит, – поглядел лешак строго – запомни, мол! – Так что это так, подарок малый, пока он в силу не вошел еще. Из сохранов взял. А как силу вернет, так по-нормальному и поблагодарит.