Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 49

Ушла Степашка с утра пораньше в лес грибов набрать, обещалась не дальше поляны уходить, да и не впервой одна ходила, чай, не маленькая уже! А тут вдруг сгинула, ну точно языком корова слизала.

Захолонуло у Даньки сердце тревогою мрачною, и вспомнился взгляд тяжелый, что с начала года его преследовал. Как во снах являлся – из дома странного, чужого. Вдруг его рук дело?

Степашку, понятно, всем селом искали, бродили по лесу, выкликивали. Травница с учеником не отставали, только – по своему. И с хозяевами лесными и их подручными поговорили – те только руками разводили. Данька и с водяным пообщался, хочь и не любил тот появляться да историю давнюю припоминать. Нигде нет Степки. Как под землю провалилася. Или еще куда подальше.

Два дня так бегали, маменька совсем от беспокойства сплохело, даж отец Онуфрий приходил – вразумлять, что не следовает терять веры да руки опускать, а все равно ж. Страшно до ужаса, до жилочек вовнутри трясущихся, когда дите родное вот так пропадает. Да еще никто и помочь не может, даж те, на кого надеялись. Вякнула-было тетка Фекла, что точно виноват колдун пришлый, да приструнили ее свои же, языком чесучие – с полгода прошло, как тот сгинул, как забрать-то мог? Никак!

Однако ж – запала Даньке идея про колдуна. Ведь ежели никаких вестей и нету, то как не колдовству черному быть? Он-то, в отличие от селян, сам, своими глазами видел до чего оно может довести, что сделать с людями бедными. Вот и зацепился за идею дурную, что как семечко плодородное дало свои всходы. И как настала ночь глубокая, выбрался потихоньку в пристроечку да достал зеркальце заветное. В прошлый раз из него взгляд недобный щурился, вот и сейчас – вдруг вновь заглянуть в него сподобится? Вдруг узнается что про сеструху непутевую.

Присел Даня на чурбачок с собой притащенный, держит зеркальце двумя руками, всматривается, а у самого зуб на зуб не попадает. Не тепло уж ночами, ой не тепло, поутру в лесу уже встретить можно изморозь, тонкими узорами зиму будущую привечающую. Да и страх нет-нет, а внутри появляется. Понимал все ж мальчонка, что опыта у него – кот наплакал, а что делать-то? Вот и вглядывался в отражение свое и свечи, от сквозняка, что под дверь проникал, дергающейся. Смотрел-смотрел, пока в сон клонить не стало. Глядь – а потолок в отражении начал расти ввысь иль наоборот снижаться – и не поймешь толком. А опосля зеркальце-то волнами пошло, бурунчиками покрылось, ну что твоя река осенняя от ветра злого, холод несущего. То прояснится – и прямо стропила над головушкой бедовой, то вновь тенетами серебристыми затянет, а то опять – на миг разъяснится и балки, мхом заросшие кажет.

Так и смотрел Данька, дивился, что за сон такой странный, пока на плечо василиск не выскочил, да яркий такой, ну что алый папоротень-цвет, шипит, огненными каплями плюется. А как одна из капель в шею ужалила, так и понял мальчонка – не сон то, а всамделишно происходит. Да токо вот не успел ничего поделать – как провалился в темноту странную, что зеркальце вдруг явило. Даж вскрикнуть не успел.

Очнулся мальчонка на странной поляне из сна, пожухшей травой заросшею. По ночному времени виделось все вокруг как картинка черно-серая, а от луны огромной, прям посередине неба висящей, все до нереальной, ненастоящей четкости высветлялось. Ну точно как на картинках, тушью нарисованных в книге наставницы. Поднялся Данька, одернул тулупчик, потоптался, оглядываясь, да ногой кротовину, прям на пути вылезшую поддел. С шелестом рассыпалась она землею мелкою, точно засухой до камешков крохотных спрессованною, и вновь над поляной разлилась тишина плотная, в которой ни звука не слышалось. Даже шелеста листьев или трав. И с чего бы им шелестеть, ежели ветра нету, воздух ни капелюшечки не двигается, как неживой стоит, даж запахов нету.

Поежился Даня, да делать нечего – пошагал к дому, что точно посеред полянки возвышался. Быстренько добрался – не хватал его никто за ноги, наоборот, ну чисто в спину подталкивал, быстрее, мол, ждут тебя там, не дождутся.

С каждым шагом обретал дом черты реальные. Вот ужо и трещинки в камнях виднеются, и каждую ворсинку мха, что по всем стенам расползся, разглядеть можно, и дверь рассохшуюся, на один полосах железных держащуюся. Только тронул Данька ее, как она сама, точно живая отворилася. Ожидал мальчонка, что выпрыгнет на него что из двери-то, даж приготовился, ан нет: так и осталась дверь распахнутой, еле слышно поскрипывая и приглашая заглянуть вовнутрь. Сторожко-сторожко просочился Данька за порог, настороженно оглядываясь да нож в кармане сжимая. Не простой тот нож, заговоренный от всякой нечисти поганой, в трех огнях прокаленный да на двух водах настоянный. Не было больше у Дани оружия, разве что монетка да цветы волшебные, однако ж надеялся, что хватит этого, чтобы сестру спасти, вырвать из лап колдуна. Кому как не ему может такой странный дом принадлежать?

Обошел аккуратно мальчонка весь первый этаж, комната за комнатой, но никого не нашел, только лишь свои следы, в пыли оставленные, видел. Даж духом упал немного – вдруг ошибся?!

Однако ж – нет, не ошибся. Поднялся Данька сторожко на чердак, а там одна огроменная комната, точнехонько посредь которой на кровати Степашка сладко спит. Кулачок под голову подложила, посапывает, как ни в чем ни бывало, улыбается, видать – хорошие сны блажатся. Кинулся к сестре Даня, да ровно в стену какую уперся, идет, а ни шажок ближе не пущает. Из сил выбился, умаялся, а сеструха непутевая все также далече. Да и не непутевая она вовсе, все по привычке мальчонка так сестру кликал, как за науку травницкую принялась, так за ум взялась. А в передрягу попала, получается, из-за него, Даньки!

Но недолго корил себя мальчонка, раздал вдруг из-за спины голос вкрадчивый, мягкий, но до того неприятный, что аж ознобом по спине прошелся.

– Не достать тебе самому сестру. Не получится.

Подпрыгнул на месте Даня, обернулся зайцем порскнутым, глядь – а за спиной и нет никого! Голос же бесплотный издеваться продолжает:

– Не по силам, не по умениям. Не тягаться тебе со мной.

Набычился мальчонка, ножик посильнее сжал и вопросил с упрямостью:

– Отпусти Степашку. Не виноватая она ни в чем!

– А ты – виноват? – рассмеялся обидно голос. – Да если и виноват, мне-то что до этого за дело? Сам виноват, сам и разбирайся. Однако…

Замолк дух, лишь прошелестел по полу сквозняк невидимый, да мышь деловито пробежала, словно и нет туточки Даньки, не стоит столпом, по сторонам озираясь. Пробежала, да прям до кровати, точно и нету никакой стены невидимой, и принялась возле ножки витой нагло умываться.

– …есть у тебя кое-что. Если принесешь мне это – так и быть, отдам тебе сестру.

– Живую и здоровую? – настороженно поинтересовался мальчонка. Знамо дело, колдуну обмануть человека честного – что на воду подуть. Даж сказки да сказы слушать не надобно, чтобы знать об этом.

Ухмыльнулся дух развязно:

– Живую и здоровую. Зачем она мне понадобится может? Мелкая такая.

Сжал со злости кулаки Данька, вспоминаючи истории разные про детей ведьмами да колдунами загубленных, ради колдовства черного на тот свет отправленных. Но не сказал ничего, лишь гнев усмирил свой и страх братский.

– Что я должен принести?

Рассмеялся колдун меленько да так странно, что как живой вдруг представился: как бороденка черная, жиденькая трясется, как руки сухонькие потираются да лоб залысинами блестит. Даня даж от удивления моргнул, морок прогоняючи, да еще больше застыл изумлением: мышь, что рядом с кроватью нагло глазками поблескивала, пропала, медленно в воздухе истаивая. Была – да исчезла, только хвостик махнул из ниоткуда.

Сглотнул Данька по-быстрому да на всякий случай в угол уставился. Видал колдун странность энту, знал о ней – неведомо, но ежели не знал, то лучше и не показывать.

– Принеси мне горшочек с водицею. Да не простой, а тот, что у тебя запрятан от других подальше. Как принесешь – отдам тебе сестру. А не принесешь – уж не обессудь, не вернется она домой. Родители, наверное, убиваться будут, да? Себя корить и честить. Или травницу, что послала девицу малую одну в лес, как думаешь? А там недолго и греха дойти, если все вдруг мыслью этой озаботятся, да?

Но не слушал Данька издевательства колдуна, брови насупив смотрел не знамо на что, пока вдруг не осенило догадкою – в развесистой паутине в углу паук появился. Большой, деловитый такой. Появился, да и принялся сеть подновлять. А то уж старая совсем стала, давно не чиненная, провисла да клочья пошла. Токо – откель пауку вдруг взяться, а? Глянул мальчонка в другой угол, а там во мху белый цветок ветреницы проклюнулся. Странное что-то с домом творится началось, а важное, нет ли – неведомо. Но чутье нутряное шептало, что не след колдуну знать об этом.

– Принесу! – уверенно рубанул Данька, переминаясь с ноги на ногу, озираясь по сторонам да желая убраться побыстрее из места этого странного.

– Вот и чудненько! – обрадовался голос, дребезжа радостью меленькой, точно бабский. Словно не чаял так быстро уговорить гостя своего званого на подобное. – Завтра в полночь в зеркальце посмотри – опять здесь очутишься. Отдашь мне горшок – получишь сестру. А пока – ступай.

– Куда? – невольно огорошился мальчонка.

– На полянку ступай, – со снисходительностью, как неразумному, пояснил колдун. – Оттуда домой и вернешься. Только помни – если слово кому скажешь, не видеть тебе сестры больше!

Попятился Даня, провожая спящую Степашку взглядом, пока о лестницу не запнулся. Чуть не свалился, но бог миловал, удалось ухватиться за перила. Ссыпался сухим горохом по лестнице и побежал к дверям скрипучим. Нырнул – и в пристроечку вывалился, больно коленом о полешко ударившись. И здесь обманул, злодей проклятый!

Ох и тяжко дался Даньке следующий день! И ночью уснуть не смог, и по теплому солнышку, как нарочно радостно вызолотившему все листву, маялся, прячась от всех подальше. И не скажешь ведь ничего никому! Застращал колдун-от, запугал совсем – до дрожи. Не за себя боялся мальчонка – за сеструху свою да маменьку с тятенькой. Что с ними будет, ежели она домой не вернется? Ох и страшно, ох и ужасно. Даж в церковь зайти – помолиться, и то не смог. Сидел в церковном саду на скамеечке, как некогда Настасья Ильинична, да деревья с небушком рассматривал, ну точно силясь найти какие подсказки там.

И досиделся – незнамо как, возник рядом с ним Николашка, домовой отца Онуфрия. Да так тихонько подсел, что Даня не заметил даж, лишь по прошествии времени обнаружил соседа странного. Сидит, в душегрею черную безузорную закутанный, руками лапоточки свои обнимает, тож на сад пялится. Растерялся Данька от неожиданности. Нелюдимый Николашка-то, от всех прячется, даж со своими редко когда общается, а тут – натути, появился вдруг.

– Здравствуй, Николашка. Случилось что?

– И вам здравствовать, молодой хозяин, – поерзал домовой на скамеечке, точно от неудобства, но с места не тронулся. – У меня-то ничего не случилося, а вот у вас горе, вижу я.

Поджал мальчонка губы – об их горе все село знало, и напоминать о нем не слишком хорошо было. Прям горечью хинной окатило, аж до сердца. Но не просто так завел домовик разговор, ой не просто!