Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 50

На утро проснулся Данька с тяжелой головой, насилу смог с печи сползти да за стол усесться. Неудивительно после ночных приключениев-то! Хотелось, прям до жути закрыть глаза и потрясти головой изо всех сил, сон дурной прогоняя. Однако ж все случившееся не было сном, и до сих пор ясно и четко вставало перед глазами: и как он в ужасе тряс сестру, как Степашка плакала, что просто хотела пить, тряпица словно сама собой соскочила, а горшочке, незнамо зачем прихваченном, заплескалась вода. Как потом обнимал шмыгающую носом в плечо сеструху, сжимающую в кулачке насильно врученную плакун-траву, с ужасом ожидая, что вот-вот случится нечто, что не поправить, не исправить никак не получится.

Сколько так простояли – неведомо, токо замерзать начали. Испуганная Степашка ничего даж не говорила, только меленько подрагивать начала, да и руки заледенели. Очнулся тогда Даня от страха своего, вытащил из кармана клубочек заветный – тот и довел быстро до дому. Степка на него раскрывши рот пялилась, пришлось взять с нее обещание никому-никому не говорить и пообещать показать другие волшебные сокровища. Сеструха даж не обиделась, что от нее подобное скрывали, но Данька полагал, что еще вспомнит обо всем и попытается дуться. А пока оба настолько уставшие были, что молча до села дошли, взявшись за руки. Только договорились, что не будет Стешка про дом колдовской говорить, только про то, как сон сморил и скажет. А более – ниче.

Маменька с папенькой всполошилися, конечно, заобнимали-защупали, даж за Настасьей Ильнишной сбегали – чтобы нашедшуюся дочь глянула, но Данька уже не видел этого – отговорился усталостью и на печи заснул мгновенно.

Непривычно пусто было в избе, даж Бандит – и тот куда-то убег. Тишина, тепло, пирогами свежими пахнет да березовыми полешками, в печи тлеющими. Налил себе Даня кое-как чаю и призадумался, что же делать. От родителей да остальных отговорится – мол, заплутал леший Степашку, да не по злобе, а недоразумению, в следующий раз не случится такого. Но с самой сеструхой непутевою что сотворить? Просто ждать – мочи нету, а травница, даж если ей рассказать, ничем не поможет. Токмо ведун сможет сказать что определенное, а нет никого сейчас в округе, кто помог бы.

Вздохнул Данька и отпил еще глоток чая ароматного, липовым цветом приправленного.

Ведун – иль Азель. Даже мысленно старался он боле не называть его «чертом». Раз не нечистик, то и не следует так говорит. Так что токо «Азель» либо «он». Ведь когда думаешь, понимаешь прекрасно о ком именно, ни с чем не спутаешь.

Только как с ними поговорить-то? Всемил с весны появляется, а черт… Подпер Даня кулаком щеку и задумался. Почитай, год почти прошел, как они последний раз во сне свидились. И с тех пор – молчок. Ни разговоров неспешных странных, ни приветов аль еще чего, через других передаваемых. Невольно страх сердце сжимает – а что если потерял Данька чистоту эту, вот и не желает его больше видеть Азель? Или случилось что? Хотя – что может случиться с тем, кто в мире странном, волшебном живет, в замке заговоренном, да чертей не боится? Ничего, наверное? Но энти мысли маятные затмевались беспокойством за сеструху. Вроде все в порядке с ней – ни черноты с гнильцой, что у всех ведьм чуялась, не видать, ни василиски не появляются, сама с утречка поднялась да убежала куда. К наставнице, видать. Ну и ему надоть – еще раз глянуть на Степку и рядышком быть. На всякий случай.

Так и порешил.

Тянулся день точно дорога без конца и края. Хоть и просидели они со Степашкой все время у травницы, хоть и пыталась наставница занимать чем полезным – а все равно. Все, как в тумане прошлось, ничего не запомнилось. Токо как сеструху отварами разными поили – вроде как от простуды и для спокойствия, да видел Даня, как Настасья Ильинична особые травки туда подкладывает, которыми сглаз изгоняют, да молитвы шепчет. И Степка все понимала. Хоть и малая, а не дура, вот и глотала послушно да все кулачок на груди сжимала, где цвет плакун-травы висел, рядом с крестиком пристроенный.

А ночью очнулся Даня в палатах знакомых, на кровати богато убранной. Оглянулся, себе не веря, разглядел и узоры серебряные, по стенам текущие да картинки разные показывающие, и убранство, золотом шитое, вдохнул запах почти позабытый, тонким запахом благовоний сладковатых напитанный, и словно камень с сердца рухнул.

Подхватился, хотел было побежать, но остановился, придал себе степенности, да так и пошел, волнение радостное усмиряя и сдерживая невольные опасения, что не ждут его, что самозванцем пришел. Однако же – ждали. И стол оказался уставлен разными пирогами да яствами, и самовар желтобокий радостно попыхивал трубою, и самое главное – Азель за столом сидящей да с пытливой веселинкой на гостя смотрящий. Словно не было всех этих месяцев молчаливых, сомнений полных.

Поклонился Данька да и замялся, не зная, что дальше делать.

А черт глянул этак весело, фырнул, словно насмешило его что, и улыбнулся:

– Ну здравствуй, суженый. Что стоишь, как неродной? Садись, чаевничать сейчас будем.

Выдохнул Даня окончательно – нет, не сон это, что со страху за сестру приснился, по-настоящему все, и не гонят, сладится все, значит! С мыслями этими и с радостью на стул барский, с ножками и спинкой затейливо гнутыми, и опустился. Тогда только и заметил, что одежа его изменилась, праздничной стала. Рубаха белая, узорами алыми по горлу да подолу вышитая, штаны да сапоги сафьяновые синие – ну ровно все в точь, как в прошлый раз было. И даже уже дивиться сил нет.

А Азель на него поглядывал, хозяйскую роль исполняя: чай наливая, аж до ночной темноты черный, водой горячей разбавляя да гостю вручая. А как вручил, утвердил руки на столе, переплел пальцы и глянул на Даньку с прищуром.

Вырос, возмужал тот, все больше обликом меняясь да приближаясь к нужному. Фигура из подростковой, угловатой в мужскую постепенно переливалась, как металл под ударами молота правильную форму принимает. Не мальчик уже – юноша. А голос все такой же звонкий и силой радостной наполненный, точно берег кто от ломкости взросления. Волосы из соломы в белизну уходить принялись, а глаза в синеву, что радовало и давало надежду на будущее.

– Вижу я, много вопросов накопилось у тебя. Задавай с главного.

Сжал Даня чашку фарфора до того тонкого, что чуть не ожегся, и выдохнул:

– Что с сестрой моей случилося?

Всем вопросам вопрос, главный и самый значительный, от которого душа болит. Все остальные за ним прячутся, опосля выйдут на свет, как этот решится.

Помолчал в задумчивости Азель, слова выбирая да взвешивая, а у самого точно огонь в глубине глаз черных горит, желтым пламенем переливается. Испугался бы раньше Данька дива такого, однако ж вырос уже, почти чертова дюжина лет сладилась, да и повидал за последние года столько, сколько не всякому взрослому мужику доведется, так что только заворожился чуток необычностью.

– Ведуньей теперь сестра твоя станет, если выдюжит.

Опешил Данька, оторопел, головой воздух боднул.

– Как – ведуньей?!

Вздохнул Азель глубоко да поудобнее устроился – объяснять случившееся.

– Видишь ли, Даня, ведьма, чью силу в горшочке ты схоронил, от черта ее получила. Но они не могут взять колдовскую силу из ниоткуда, вот и берут ее из мира, только искажают, проклинают, делают черной – под стать душе проклятой. Потому ведьма и умерла, когда ты ее силу очистил. А теперь эта сила досталась сестре твоей. Сможет с ней сдюжить – ведуньей станет. Не сможет…

Замолчал Азель, вдугрядь выбирая, перебирая слова точно камешки в отвале в надежде найти даже не змеевик, а малахит драгоценный.

– Не сможет – найдутся те, кто забрать пожелают.

– Как колдун? – осипшим голосом поинтересовался Даня, уже не чуя, остыла чашка или все также продолжает руки обжигать.

– Не совсем, – тонко улыбнулся черт. – Колдун желал себе забрать силу ведьминскую, темную, не догадываясь, что очистилась она. Зрил, что убил ты ведьму, а силу взять то ли не смог, то ли побоялся, вот и решил получить сам. И даже если бы получил, не смог бы воспользоваться.

– Значит, зазря он Степашку похищал и заимку заколдовывал? – Данька даже растерялся от неожиданности.

– Выходит – зря. Так что колдунов, силы жаждущих, Степаниде можно не опасаться. И если не сладит с даром новым – станет прежнею. И все.

Выдохнул Даня и на радостях чая хлебнул так рьяно, что чуть не закашлялся. Даж покраснел чуток – вот сраму-то было бы, скатерть забрызгать нечаянно.

– А теперь что? – поинтересовался и тишком на пальцы подул: слегка ожег-таки, впредь на будущее наука будет.

– Теперь Всемил будет двух будущих ведуний обучать.

Точно обухом новость по голове ударила, в еще большую растерянность и непонятливость вогнав. И Настасья Ильинична, и Степка, и обе не просто лекарки – ведуньи станут, науку тайную постигая. Хоть и радостно, что все обошлось, но и червоточинка зависти проклюнулась. Вроде и дадено самому Даньке много чего, однако ж его никто обучать не собирается, только травкам да делу лекарскому. Чуток даж горько стало от этого, вот и поторопился со следующим вопросом, горечь неправильную, ненужную убрать подальше.

– А колдун? Что с ним? Надо же поймать, чтобы не вредил боле?

– Верно, – кивнул Азель, не сводя с паренька взгляда огненного. – Через неделю Всемил объявится, вот и разберетесь с колдуном.

– Мы? – поразился Даня. – Вдвоем? Но я ж…

– Вы, – подтвердил черт, не давай возможности отступить назад или что другое выбрать. – Может не только вдвоем.

– Ух ты ж!

Ох, не зря Данька каждую встречу ждал с нетерпением – не только помощь от не-черта получал, но и столько всего, что жизнь меняло, узнавал, что только диву даваться оставалось. Вот и сейчас всхолонулась надежда увидеть еще кого-нибудь, умениями одаренного, посмотреть, познакомиться, узнать что новое, что поможет разгадать загадку зеркальца и пришедшего через него почти пять лет назад. Всего или целых – это смотря с какой стороны глянуть. Но жизнь у Дани другой обернулась, не той, что с рождения пророчили и что не слишком прельщала своей одинаковостью.

– Вот так, – вновь улыбнулся Азель. – И не огорчайся, что без науки остаешься. Не пришло пока твое время.

Смутился Даня – точно раскрытую книгу его читали, мысли некрасивые и неправильные выведывая и разъяснения давая. И благодарен вроде бы, и не слишком приятно подобное. Особенно когда таким понимающим взглядом смотрят, ну точно в душу.

– А когда… ну… придет? – словно нехотя поинтересовался Даня, чашку наполовину опорожненную вертя и глядя на бурунчики – лишь бы в глаза не смотреть.

– Через год придет.

Следовало бы добавить «если ничего не случиться», но не следовало еще больше пугать или раздумьями смущать, наоборот, уверенности в себе и в силах своих добавить. Вот и промолчал Азель, надеясь, что за следующий год ничего в плохую сторону не изменится. Да и приятно смотреть было, как обрадовался и засиял Данька.

– Вот тогда и поймешь, почему пока в травниках ходишь.

– А можно мне ну… – запнулся Даня стеснением, не желая навязывать свое общество. – Приходить иногда?