Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 44

Суть да дело, а лето совсем на нет сошло, забирая с собой тепло и заботы посевные да обработные, оставляя сладкий дух Яблочного Спаса да других урожайных праздников. Да только вот не у всех урожайная пора наступает осенью. Травники да знахари всю весну да лето свои сборы ведут – нужно ведь всю силу трав, а не их плодов получить. Вот и получалося, что Данька со Стешкою все лето в лесу пропадали, маменьке почти в огороде и не помогая. Вроде и мелкая пока Степашка, а подмога от ней шла ой какая! Намаются по лесу бродити, сеструха как придет, так сразу спать падает, а Даня пытался хоть как-то помогать, не гоже родителев без помощи бросать. А опосля придумал вещь одну. Приходит на огород да с травкою разговаривает, просит не расти у них на грядках, а у околицы жити. Странно-не странно, а помогало чуток. У других как упустишь, так сразу лебеда ползет – зеленая, наглая, а у них с опозданием, вроде как сомневается, нужно ли ей это али нет. Хвощ вообще извелся, ну ровно не нравится ему в этом огороде. Чудны дела твои, господи… А яблоки – те наоборот, загляденье уродилися. В церкви, как святили на Спас, завистливых взглядов насобирали множество. Раньше-то лучше всех со священнического сада яблочки были, а теперь вот – с данькиного. А все потому, что Даня попросил. Ласку-ить не токо люди да животины любят, но и прочие живые существа тож. Так что урожай удалось собрать хороший, и не только яблок. Весь подпол набили, даж продали чуток. Вот так вот и жили.

А там и осень подоспела с ее заботами, лешаки спать ушли, а тут и излом наступил, а с ним день рождения Даньки. Двенадцать лет – странный возраст. Вроде и не мальчик уже, но и не взрослый пока, даже голос не переломался да ус расти не начал. Очень ждал Даня этого момента, когда взрослость в нем проявится, да втайне опасался, что подарок Алконост-птицы пропадет. Вроде и ничего страшного, а привык Даня к нему да к песням радостным.

Аккурат на день рождения, как и положено, мороз ударил, землю покрыв трескучим ледком. Так что засыпал мальчонка, полнясь ожиданиями радостными, под вой ветра в печной трубе да вкусный запах пирожков с повидлом и горящих полешек березовых.

Проснулся Даня в палатах чертовых. Давненько туточки не бывал, а помнится все – ну точно как вчера в гостях находился. Погладил покрывало расшитое нитями золотыми, да так плотно, что даж пальцы чуть царапает, подхватился, да сдержал свое нетерпение. Волосы пригладил, рубаху праздничную, узорами по вороту и подолу расшитую, одернул. Специально в ней лег спать, не все же перед чертом оборванцем являться, нужно и гордость знать! Хочь и не чета его одежонка красе да богачеству окружающему, да не оборвыш и не замарашка какой.

Толкнул Даня двери да и очутился в коридорчике волшебном, со зверями живыми, по стенам скачущими. Не удержался, застыл полюбоваться чуток на семейство беличье, дупло обустраивающее, да так потешно, ну словно люди ругающиеся да препирающиеся из-за ореха громадного.

– Нравится?

Мальчонка чуть не вздрогнул из-за голоса внезапного, со спины раздавшегося, однако же узнал сразу. Повернулся и поклонился, как положено:

– Здравствовать вам!

– И тебе здравствовать, суженый, – улыбнулся Азель мягко и со значением, да так, что Данька даж сомневался, все ли в порядке, все ли так понимается. – Ну так как – нравится?

Не стал отпираться мальчонка:

– Нравится! Еще как! Они такие забавные!

А белочки тем временем запрятали орех в дупло подальше, хвосты распушили да и поскакали парочкой по веткам, из глубины проявляющимся, точно тонким искусным пером по серебру рисуемым.

– Хочешь, подарю? – поинтересовался черт, а сам так внимательно глянул, ну точно острой иглой ткнул, да тут же взгляд загасил.

– Кого? – непонимающе моргнул Даня.

– Да хотя бы – вот его.

Коснулся Азель жестом хозяйским стены, побежали от пальцев волны, точно от камня брошенного, а вслед за ними из стены птица чудная всплывать начала. Сама небольшая, ну точно курица, только шея длинная и тонкая, зато хвост – такой огромный, что раза в три больше тела, и на каждом перышке словно глаз круглый прорисован, а от него по кругу в разные стороны – реснички. Да еще и хохолок на головке торчит, ну точно барыня кокетливая себе в пучок веточку с гроздью рябиновою воткнула. Видел Данька такое на картинках, токо не понял, зачем. Правда на той картинке ягодки из каменьев драгоценных сделаны, ну точно капельки блестящие и прозрачные. Дорогущая, наверное. Тока Даня так и не понял, зачем же ее в голову втыкать было. А у птички этой хохолок вроде как из перьев торчал, но таких тонюсеньких, что аж качались под весом собственным. Странная птичка. Ну как та барыня. Да только развернула птица хвост веером, мальчонка только и ахнул, да про картинки и барынь позабыл от красоты такой.

Птица вся вроде серебряная быть должна, а вот нет – потихонечку перышки колышутся, да словно цвета ото всюду ловят. То синим хвост отливает, то зеленым, а то и вовсе – ночью глубокою.

– Его? Мне? – пробормотал мальчонка, не решаясь коснуться то ли рисунка ожившего, искусного, то ли птицы, в стене заточенной. – А как?

Ничего не ответил Азель, улыбнулся токо и вновь стены коснулся. Глядь – а птица та так важно из стены вышагнула, да прямо на руку, в бархат черный одетую, и уселася. Большая оказалась, не чета клуше, вся такая же серебряная и переливающаяся. И хвост аж до пола свисает.

– Это павлин, – произнес черт да погладил птичку по голове, ну точно кутенка. А птичка глаза закрыла, жмурится, ровно страсть как нравится ей ласка такая.

– А можно… – мальчонка и сам не заметил, как руки протянул к птице волшебной.

– Держи. Только крепко, – предупредил Азель, аккуратно ссаживая красоту такую Даньке на руку. Не успел тот поинтересоваться, что значит «крепко», сам прочуял. Тяжеленькая оказалась птица! Руки аж задрожали, да ничего, не опустилися.

– Ну так как, берешь? – весело переспросил Азель, да только в глазах веселья-то и не было.

Покачал Даня головой отрицательно, птицей любуясь.

– Нет, не возьму.

– А что же так?

– Не место ей у нас, – пояснил мальчонка, а сам решился и сторожко птичку по головке погладил. Та кивнула благосклонно: «Давай, мол, еще», и Данька с радостью продолжил.

– Почему же? – тихонечко поинтересовался черт, словно опасаясь спугнуть настроение гостя званого и жданого.

– Она же вона какая! – выдохнул Данька с восторгом скользя пальцами по мягким перышкам. – Не в курятнике же ей жить! Ей во дворце жить надобно. Вот как у вас.

– И то верно, – улыбнулся черт, ну сейчас теплее. – Пойдем-ка, суженый, чаевничать.

– А павлин? – протянул мальчонка до того жалобно, что аж сам смутился.

– И павлина возьмем, – со всей серьезностью отозвался черт.

Павлин тот, ну точно почуяв, что речь о нем идет, важно на плечо Даньке забрался, да там и застыл изваянием, гордо вокруг посматривая. Вот так и пошли.

Пытался опосля Даня вспомнить, о чем же далее разговор шел, да все никак не мог. Смутно виделся и стол праздничный, расспросы да смех помнился, даже, вроде сад тот странный яблочный. Но в том ли сне, в другом ли – неведомо.

Да только вот проснулся мальчонка на следующее утро с пером павлиньим на подушке – таким же серебряным да мягким, как у черта в палатах.

Хорошо первей сестрицы своей встал, та бы не отвязалась расспросами да любопытствами своими – да что, да как, да откель такое чудо дивное. С померанцем еще отговориться удалось, убедить все в тайне держать, даже шкурки все собрали и в печку кинули. Ох и дух от них необычный пошел! Яркий, горьковато-терпкий, как от самих «яблок» заморских рыженьких, токо еще острее, хорошо догадался тишком от маменьки все сделать. А с таким перышком, какое не у каждой барыни бывает, вжисть не отвяжется!

Так что встал Данька тишком, спустился тихой сапою с печки, да и в пристроечку – прятать перышко волшебное. Хоть и выглядело оно как обыкновенное птичье и на ощупь мягонькое-мягонькое, а все едино – волшебное, от черта доставшееся да от птицы колдовской, в стене живущей. И от мыслей энтих – ух, как странно становилося!

Достал Даня свои богачества, разложил, а сам сидит, рассматривает их, перышко сквозь пальцы пропускает, да думу непривычную думать продолжает.

Попривык он уже за годы последние и с домовыми общаться, и лесных да водных охранителей видеть и на поклон к ним ходить. Страсти разные, вроде спасения леса да изгнания щупальцы ведьминой делать. Стало подобное даж чуток привычным, и не представлял Данька себе жизни уже без всяческих волшебных дел. Токо вот – ненормально все это для селянина-то. Стока времени проводит с травницей да в церкви, что и с другими поговорить почти не о чем стало. Попытался мальчонка припомнить, когда ж в последний раз с другами своими не просто песни за околицей пел иль в крепости снежной бился – да и припомнить не смог. Жутковато от этого вдруг стало – ну точно вновь очутился в страхолюдине какой, богомерзкой да незнакомой. Да и признаваясь себе честно, как отец Онуфрий завсегда наставлял, не интересно ужо ему с другими мальчишками.

Из детской поры все уже повыбрались, у некоторых даж ус пробиваться начал, так что юношами становиться начали, а опосля и мужами, и интересами зажили разными. Кто в обучение попал, как Данька, кто по стопам родительским пошел, вот и разговоры все сводиться начали к почти взрослым – посевам да урожаям, да к девчонкам. Те тоже в пору зрелости повходили, вчерашних подружек, босоногих да голопятых, потихоньку сватать уж начали, между родичами сговариваясь. А Даньке от подобного общения тоскливо на душе становилось, особенно от обсуждений женитьбы на девчонке с соседнего двора. Хочь и не коснется его свадьба подобная, а поди ж ты – воротит с души от мысли одной, и ничего не поделаешь с этим.

Да и остальные разговоры пустыми и ненужными виделись. Вроде и как взрослые общаются – а все ж нет ни опыта, что с годами набирается, ни степенности, ни сказов интересных, жизненных. Насколько интереснее послушать сходы мужичьи да рассказы травницы иль рассуждения отца Онуфрия – и о боге, и о жизни. Даже с лесавками, поди ж ты, и то интереснее зачастую становилося!

Ох и странно от этого, ох и муторно на душе! А делать-то нечего. Умения – они ж не за просто так даются, чем-то и жертвовать приходится. А Даньке черт много чего дал, и получается – забрал тож немало. Не зря Захар Мстиславович так повторять любит, что не человек уж молодой хозяин.

Перебирал мальчонка перышко, а сам мучительно понять пытался – ежели не человек, то кто? Знахарь? Волхв? Так они ж люди по всем сказам выходили. Или же нет?

Так и просидел, пока дом оживать не начал, а как услышались первые шумы, так убрал побыстрее Данька перо и все остальное обратно под половицу, да в дом побежал, дабы разговоров всяческих поменьше было. Не хотелось расспросов, на голову-то и душу, в разброд пустившихся.

Странный подарок ему черт в этот раз подарил, ой, странный! Может и не думал вывести на мысли подобные, а вот поди ж ты. Хотя может для этого и подарил, чтобы Даня о себе призадумался, о странностях, вокруг творящихся, о месте своем в мире, да засумлевался во всем. Кто ж их, чертей знает…