Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 26

Поежился Даня от слов таких – дюже не желалось ему, чтобы знахарь этот странный возвращался. А с другой стороны как червячок сомнения какого точил изнутри – а не связан ли Всемил этот с Азелем? Да и благодарность за наставницу нужно высказать, а то все волком да исподлобья общался, нехорошо.

Запутанно все слишком оказалось для мальчонки, да и переживаний стока, что не каждый-от и справится. И за себя, и за Настасью Ильиничну, и за батюшку. Даж за Стешку, сестру свою бедовую.

Обхватил колени Данька да и на речку уставился. А та течет – ласково да медово, на солнце поблескивает, стрекозами да мушками жужжит, песнь девичью протяжную на своих волнах приносит, щедро дарится. И так хорошо становится – как большой кто да теплый, с весь мир размером, гладит и утешает.

Рядом травница сидит, и от нее спокойствие да принятие жизненное разливается такое, как бывает, когда поймешь, что жизнь – она не просто так испытания дает, а проверяет – поймешь али не поймешь, сдюжишь али нет, да испытаниями этими на путь верный, тебе назначенный, и подталкивает. И вот когда на него вступишь, обретешь под ногами тропиночку настоящую, вот и опускается на душу благодать настоящая, какая только в храмах и бывает. С такими людьми рядышком хорошо да спокойно завсегда бывает, не то что рядом с мерзкими да завистливыми.

Вздохнул Данька глубоко, подвинулся поближе к наставнице, по-детски совершенно, хоть и стыдно чуток как ребенку себя вести, да спросил:

– А когда он учить-от придет?

– Не знаю, Даня, – неторопливо покачала головой Настасья и приобняла ученика своего как дитенка, какого у ней никогда не было, да и вряд ли теперь будет. – Ждать надо.

– Надобно – подождем, – кивнул в ответ мальчонка, совсем как взрослый.

После всего, что летом этим случилось, да после рассказов откровенных, он себя ответственным за Настасью Ильиничну почувствовал. Вроде как мужчина в семье единственный. Хотя и не семья вовсе, да и годков всего одиннадцать вскорости исполнится, а вот поди ж ты.

Странны дела твои, господи, да все на благо.

Покатилося время дальше – то шустро, то медленно, как всегда и бывает и до Ерофеева дня, что еще «змеиным» кличут, и докатилося.

На сам Ерофеев день пошел Данька в лес – с лешим перед зимовкой попрощаться, да за все поблагодарить. Один пошел, без наставницы, даж тайком от нее. Дюже боялся, что заругает. Нельзя-ить к лесному батюшке ходить в это время, уж больно он сердитый, за лес беспокойный, да и напоследок дюже зло проказливый. Не дай бог что супротив его воли скажешь – осерчает, так что иии! Как говорится, леший – не брат родной, кости переломает не хуже медведя.

Но все ж пошел Даня – не след после всех милостей, подарков да слов правильных не поблагодарить. И дары прихватил, что леший любит: яички пестренькие, круто сваренные, хлебушек да соль, в беленький отрез ткани завязанную.

Долгонько в этот раз по лесу пришлось бродить, пока тропиночка заветная, в кущу лешего ведущая не появилася. Да и то – темная какая-то, как черным политая. Был бы заместо леса человек, Данька бы сказал, что как сглаз али порчу на него кто наложил, однако ж лес – не человек. Все ж струхнул мальчонка, но поворачивать не стал – так сторожко и пошел, под ноги да по сторонам поглядывая, лесавок, аук да кикимор выглядывая. А те подевались куда-то, как корова языком слизала. Только лес шумит да деревья качаются-гнутся – недобро так, смурно да темно. Даж поежиться хочется, да в кафтан поплотнее запахнуться.

Нелегко в этот раз добирался Данька до места заветного, где чащоба в сказочную, глубинно-изначальную обращается. Сколько раз казалось – вот-вот тропиночка выведет куда надо, а она раз! – и повернет в сторону. То ли пускать его не хотели, то ли проверяли раз за разом на что-то. Дане-то по малолетству токо первая мысль в голову приходила, от чего неуютно становилось. А вот обида так и не возникла, что странно.

Все ж таки дошел Даня до дома лешего – упрямо да уперто бредя по извивающейся змеей тропинке. И, видно, не зря змей по пути припоминал, ой, не зря! Вся поляна заветная как ковром ими устлана – и ужики безвредные, и медянки рыженькие, и даже гадюки. Все вертятся вокруг большого белого ужа, а у того коронка на голове, как из двух золотых листиков сложенная, поблескивает. Обмер мальчонка весь осознанием, что самого змеиного царя увидел! А змейка каждая подползет к царю своему, потрется о него, извиваясь, чешуйками и дальше отправляется – в нору черную, за змеем белым зев свой распахнувшей, да и пропадает там с шипением. Видать, не зря говорят, что вместе с лешими и змеи почивать отправляются. Собираются в клубок один огромный, да так и зимуют, а весной обратно расползаются.

Засмотрелся Данька, столпом застывши, на творящееся, даже не заметил, как на плечо ладонь-лапища, корой облепленная, опустилась. Мальчонка аж вздрогнул от неожиданности, обернулся быстро да выдохнул с облегчением – лесной батюшко это оказался. Да какой-то весь смурной да сумрачный, как и лес вокруг.

– Пойдем-ка отсель, негоже тебе на это смотреть, – леший сжал покрепче плечо Дани да и повел прочь. Тот не утерпел, оглянулся через несколько шагов. Змеи так и продолжали свой странный ритуал с еле слышным завораживающим «шшшурх-шшшурх-шшшурх». Постоять подольше – и не очнешься сам, ежели не растолкают.

Густо окруженная деревьями да кустами крохотная полянка, куда привел Даньку лесной батюшка, оказалась вся усыпана прелыми, пряными листьями, из-под которых виднелись крепенькие шляпки боровичков да развесистые алые поля мухоморов. Хоть и не по сезону, но лешак на то и лешак, дабы управлять силами лесными как ему вздумается. Уселся мальчонка робко на заросший зеленым мхом пенек, узелок с подарками на коленях пристроил, да на лешего и уставился. А тот туда-сюда рассерженно расхаживает, волосы и бороду свою, итак измочаленную, все больше лохматит. Надо бы Дане сказать что, да как-то боязно и в рот словно кислицы вяжущей кто засунул.

Кашлянул Данька с надеждой голос вернуть себе, а леший вдруг остановился, брови свел да и говорит:

– Чую – неладное что-то творится, молодой хозяин. Не у меня – у меня тут каждая травинка да ягода посчитана да в порядке содержится. Там где-то.

Махнул батюшко рукой в сторону, а перед глазами у мальчонки деревья все будто расступились, тропочку, залитую солнцем образовав, а что в конце этой тропочки – не ведомо. Ярким солнышком, совсем не осенним, и даже не летним все залито, аж глаза слепит, глядеть невозможно.

Прикрыл Данька глаза рукой в страхе ослепнуть, а лешак еще больше нахмурился и рукой опять – раз! – и пропало то свечение.

– Неладное, недоброе, – загудел леший. И не смеется, как в прошлую встречу-то, и от этого неспокойства добавляется. – На покой мне пора собираться уж, а присмотреть за моим лесом некому будет.

Леший говорил да вышагивал, а сам все выше и выше становился, в плечах раздавался. Вот уже и не кафтан на ем, а кора дубовая, и не руки, а ветки костлявые, и не глаза, а плашки белые светящиеся. Впору бы испугаться, да видел Даня уже батюшку в таком виде, при самом первом знакомстве, так что сидел смирнехонько, глядел во все глаза, слушал да на ус речи наматывал.

Повернулся вдруг лешак к Даньке да руки-ветки протянул. Растут они прямо на глазах, кажется, еще миг – и оплетут, да так, что не вырвешься. Стоит чуть-чуть сжать и… Чуть не порскнул мальчонка в сторону зайцем испуганным, да удержался чудом каким-то. А леший положил ему руки на плечи:

– Присмотри за моим лесом, молодой хозяин. Вовек тебе благодарен буду.

Говорит, а сам с каждым словом на шажок приближается, в росте уменьшаясь, да обратно в человека обращаясь. А как договорил, так обратно людской облик и принял, только зеленоватый какой-то, как кикиморы его.

Удивился Данька немеряно – кто он, а кто лесной батюшко! Да и неудобно от такой ответственности, на него вдруг наложенной, подвести испугался до ужаса, а все ж кивнул, обещаясь.

– Вот и славно, – отпуская мальчонку выдохнул леший с облегчением, как груз тяжелый с плеч снимая. – Меня ж до первой весенней капели не добудишься, а кто поможет, если не хозяин. И ему благодарность тоже передавай.

Закивал Данька болванчиком китайским, узелок свой в потных ладонях сжимая, а потом и ляпнул:

– Кому?

Расхохотался леший – как тогда, летом, и враз будто полегчало всему вокруг. И лес уже не страшно-смурной, а просто пасмурный, и дождинки на паутинках заблестели-засеребрились, лесавка из-за пня замшелого выглянула, даж белка, уже в серый цвет на зиму перекрасившаяся, любопытничая, со ствола дерева спустилась, но тут же сторожко обратно вверх по веткам кинулась.

– Ему, молодой хозяин, ему, – хитро подмигнул лешак, да волосы мальчонке растормошил по-свойски. А Данька весь зарделся, ну чисто девка, а поделать с собой ничего не может. Так и пришлось, краснея чище листьев палых, протянуть подношение лесному батюшке.

– Хорошо, передам. А это вам. Вот тут вот, чуть-чуть, спасибо… – замялся Даня, потерялся, не зная, что и как сказать. Отблагодарить-от – это тоже умение особое, вот и застеснялся окончательно.

Принял леший подарочек, начал с любопытством разворачивать, а сам обратно в страхолюдину обращаться начал – притомился за весну-лето за лесом глядеть да травки волшебные выращивать, вот и не держит уж форму, из одной в другую плавно перетекает, стоит отвлечься. Одна половина у него еще людская, а вторая потихонечку черты лесные обретает. Жутко и одновременно глаз не отвесть.

Усмехнулся лесной батюшко, увидав подарочки, покачал головой да и говорит:

– Благодарствую, молодой хозяин. А теперь тебе домой пора, заждались тебя, – и кивнул в сторону проявившейся тропиночки к окраине. Она вроде как обычная, да потом ускоряется, истончается, а в конце махонькая Настасья Ильинична виднеется, возле кромки леса мечется – прям как в сказке, когда в тарелочке разное показывается, и чтобы поместиться, крохотным видится.

– Ишь какая, догадалася, где тебя искать, – по-доброму усмехнулся леший в бороду уже не зелеными листочками покрытую, а сухостойную, как и положено дереву всякому, зелень по осени сбросившему. – Так что иди, не задерживайся.

Подтолкнул батюшко Даньку легко в спину, а тот мгновенно на тропиночке и оказался. Что ни шаг, то ближе наставница, а в спину, словно ветер, промозглый, донеслось:

– Присмотри за лесом, молодой хозяин…

А Настасья Ильинична даж не наругала ученика, просто посмотрела так, что застыдился он, да обняла, от страха и опасений избавляясь. Смутившийся Данька забормотал, что ничегошеньки бы ему не сделалось, а неловко от поступка своего – страсть как. Хотел засекретиться и никого не заволновать, а оно вона как получилось. Не всякое, выходит, хорошее намерение добром оборачивается. Вздохнула только травница в ответ слова ученика да головой покачала.

Ввечеру уже, когда совсем стемнело, перебирая травки для настойки от хворей разных, на ерофеев день делают, а потому «ерофеич» и кличут, задумался крепко Данька, как же ему за лесом-то присмотреть. Пока Настасья Ильинична мяту и анис перетирала да с душицей мешала, Даня перебирал зверобой, веточки нужные, лечебные выискивая. Вслед тимьян да донник, тысячелистник да полынь пошли, да все под песнь о царе змеином да невесте его. А наставница его слушает, помалкивает да дивится – откуда ее подопечный песнь такую услышал. Сама она ни разу не слышала сказа такого.