Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 6

Все начало семицкой недели прошло для села в хлопотах – нужно подготовиться к празднику, всем миром отмечаемому: наварить пива, настоять браги да бузы, для которой гречиху специально откладывали. Мужики, понятное дело, и попробовать все это должны были, так что для них неделя начиналась очень весело. Жены да подруги этому не препятствовали – давний праздник, освященный предками. Их женское время придет чуть позже. Поближе к четвергу нужно было напечь совместно караваев да пирогов, сырников да сочней. Тоже весело время проходило – собирались у кого-нибудь в доме хозяйки, да давай вместе все это лепить, и не просто так, а с песнями и со сплетнями. Дочерей, понятное дело, брали с собой – и совсем малых, и постарше. Те, кто уже ходил березку завивать рассказывали младшим, что да как делать, песни завивальные разучивали, а матушки поддакивали иль поправляли.

Когда Семик пришел, все село толпой веселою повалило на поле невспаханное, отдыхать оставленное на этот год. Все нарядные, бабы да девки лентами да бусами украшенные, в лучших сарафанах, синих да алых, рубахах белых, с обережными узорами по вороту и манжетам красной да черной нитью пущенными. Мужики тож не отставали – у всех рубашки вышиты узорами обрядовыми, у тех кто побогаче даже шелком, штаны по возможности новые. Праздник плодородия – нужно уважить землю-матушку. Все идут-перекликаются, соседей да родню из домов вызывают.

Как за околицу вышли, бабы, несущие все для трапезы, сразу затянули песню про ракитный куст, не срамную, понятное дело – все-таки детишки вокруг. До срамных по темноте дело дойдет, когда детишек всех по нескольким избам запрут, а взрослые ночное празднество продолжат. Мужики подхватили. Ребятня, носящаяся вокруг шустрыми жеребятами с дуделками да самодельными свиристелями, пятками дорогу пылящая, добавляла праздничного шума да гама. То девку какую за косу дернут да так, что она взвизгнет да полотенцем малолетних обидчиков постарается вытянуть (не всерьез, конечно – положено), то кому в ухо как загудят, да так, что оглохнуть можно. Весело да радостно всем было, смех да визг отовсюду раздавался.

Данька тоже не отставал от друзей своих, добавляя и смеха, и визга, и воплей, пока его, раскрасневшегося да с горящими от веселья глазами, не отловила Лисавета Николаевна. Велев поумерить баловство, послала на розыски сестры – та, пацанка, тож умчалась куда-то, вместо того, чтобы как другие девочки держаться рядом с матерью. Упылил мальчонка вновь шнырять, но теперь с целью наказанной. Да и интересно, куда ж Степашка подевалась, что задумала. Долго носился Даня, пока случайно на сестрицу не наткнулся за каким-то кустом. А как наткнулся, так и остолбенел – девчонка больше на березу троицкую походила, чем на живого человека, до того ее лентами окрутили. Ни волосинки не было видно. А когда попытался Данька сказать что с ехидством, то и ему досталось – окружили-завертели его подружки сестрицины плотным кольцом, еле выбрался. Бить-то их нельзя, а как свободу добыть, если окружен кучей девчонок? Хоть и мелюзга, но все-таки. Вырвавшись да отбежав на расстояние, все-таки крикнул Даня, что Степку маменька искала, а сам рванул в другие кусты – ленты из льняных волос снимать. Не дай бог мальчишки увидят – засмеют ведь да надолго запомнят. Слава боженьке, никто не увидел. Развязал Данька ленты, из старой потрепанной алой ткани, наверняка нарезанные из сарафана, вытащенного из сундука с рухлядью, на заплаты оставленной. Потом подумал, свернул и в карман сунул – пригодятся, да поскакал поскорее на поле, чтобы веселье не пропустить.

А там уже все гурьбой да дым коромыслом – и яичницу, с утра сготовленную, и все накануне да заранее напеченное разложили, и пиво-брагу открыли, и песни поют, и венки из травы-цветов плетутся. Даньке тоже венок достался – огромный, колосками торчащий, от Маньки, живущей через два дома, одной из первых красавиц на селе. Да не просто достался, а со словами, что за такие глазки большие не только венка не жалко, но и поцелуя. Да и чмокнула после этого в щеку. Мальчонка застыл, выпучив глаза, а Манька, закинув толстую черную косу за спину, со смешком умотала к жениху своему, быком стоящему неподалеку. Подразнить ей парня захотелось, но не сильно, чуть-чуть. Так что поцелуй и жениху достался да в придачу еще и взгляд многозначительный, обещательный такой.

Данька проводил красавицу-хохотушку взглядом, шмыгнул носом, да и решил не снимать венок – лестно. Так и бегал с ним, хоть и кололся тот стеблями-колосками и щекотался травами-веточками, «петушками» в народе прозываемыми. Зато по обычаю-обряду положено, чтобы у всех венки были, девушками подаренные. Вон, у тех мужиков да парней, у кого есть, лица довольные донельзя, а у ребят – только у него, Данька. Вот и не снимал мальчонка венок.

Почти весь день провели все на поле, умотались-умаялись, хоть и отдыхали. Ближе к вечеру стали взрослые, ребятня да парни собираться по домам – продолжить празднование с новыми силами, а девушки в лес засобирались – березку завивать да русалок прогонять.

Данька тоже со своими пошел было, да с полдороги в лес свернул. Страсть как интересно посмотреть на обряд, да и как девушки целуются во время кумования тоже. Знал он, что другие мальчики тоже подсматривать собираются, но все поодиночке – нельзя, чтобы кто-то узнал, обряд-то женский! Потом нотаций да сраму не оберешься.

Пробирался он, пробирался по лесу, а тот как живой – будто сам дорожку указывает. Даньке насторожить нужно бы было, ан нет! Интерес все пересилил, да и пиво хмельное, которое ему в первый раз в жизни как взрослому налили, в голову пузырьками ударило. Вот и шел он, пока песню не услышал:

Не радуйтесь, дубы,

Не радуйтесь, зеленые;

Не к вам девушки идут,

Не к вам красные;

Не вам пироги несут,

Лепешки, яичницы,

Ио, ио, Семик да Троица.

Радуйтесь, березы,

Радуйтесь, зеленые!

К вам девушки идут...

Обрадовался Данька, рванул на звук побыстрее. А вокруг уже темень, хоть и не зашло еще Ярило-солнце, а деревья доступ свету закрывают. Да и сыростью потянуло – значит, речка близко, что и правильно – издревле повелось, что девушки березку на берегу реки выбирают. Добежал мальчонка до места, где девичьи голоса да хихиканье слышатся да и выглянул осторожно с желанием рассмотреть как можно лучше.

А девушки-то уже начали: одна стоит, плетет веточки, лентами перевивает, будто действительно косу березе плакучей делает, а остальные хороводом вокруг нее идут, новую песню ведут:

Березка, березка,

Завивайся, кудрявая!

К тебе девки пришли,

К тебе красные пришли,

Пирога принесли

Со яичницей.

Данька глазеет, а сам про себя песню задорную повторяет-поет. Тем временем доплели березе первую косу, а весь хоровод как ринется с визгом к деревцу зеленому, мальчонка аж вздрогнул от неожиданности. А Манька, которая первая добежала и коснулась, гордо встала да начала новую косу, а остальные девушки опять в хоровод выстроились да песню затянули.

А Данька вдруг услышал над ухом протяжный, медовый голосок:

– Надо же, какой хорошенький мальчик. Хочешь с нами пойти, красивенький? – и узенькая ручка цап его за плечо.

Помертвел мальчонка – все, теперь все узнают, что он подглядывал, не оправдаешься, стыда не оберешься. А с полянки опять визг раздался, да под этот визг разноголосый обернулся Данька и обмер. Не девушки перед ним стояли, ой не девушки! Не бывает у живых такой кожи прозрачной, белой да светящейся, таких глаз да волос зеленых, да рук таких тонких. Да и без одежи только они могут ходить – русалки. Утонувшие или утопившиеся девочки да девушки, нецелованные, ласки мужской не познавшие. Как молотом ударило Даньку – ведь Семик пока не закончился, не задобрили еще девки русалок, теперь все, утащат в реку или защекочут насмерть. Замер беззвучно – помирать страсть как не хотелось, а ведь не вырвешься. Даже если попробовать убежать, голосом своим обратно вернут, да так, что сам не поймешь, как в их объятиях окажешься. А девы водные тем временем попереглядывались и давай хихикать. Та, что его за плечо держала и спрашивает:

– Что же ты тут забыл, господин молодой? – а сама заулыбалась, нос забавно заморщила, словно ей пушинка-смешинка туда попала.

Данька давай лепетать, что на обряд хотел посмотреть да как девки целуются. Говорит, а сам все краснеет и краснеет. Тут русалки не выдержали, как засмеялись все и окружили его хороводом зеленым.

– Ну это, – вдруг сказала поймавшая его дева, – мы тебе можем показать.

Обхватила она мальчонку, закружила, тот сам и не понял, как оказался около березки, почти такой же, как девушки с его села завивали. Только все вокруг призрачным зеленым светом сияло, ну точно неживое! Заосматривался Данька, странности подмечая. Вона коряга как коряга, но если краем глаза глянуть, то у нее глаза проявляются, круглые такие, белые, неморгающие. И за тобой следят, будто съесть хотят. Или вот березка, около которой его поставили. Березка как березка, только веточки совсем не шевелятся, хоть и ветерок есть, но и не безжизненно висят, а чуток словно извиваются. Жутко, но не как в лесу заповедном, куда его тетка Настасья водила, а по-другому. И страх есть, и руки трясутся, да только кажется, что ничего плохого не будет. Так же было, когда черт приходил… Вытер Данька пот холодный, который прошиб его с мыслью этой, а русалка, что перенесла в странное место, в спину подтолкнула, да вроде как объясняя:

– Заплетай березку, хозяин молодой, – а сама вытащила из кармана мальчика ленты, что он утром с волос своих снял, да в руку ему вложила.

Данька пальцы-то дрожащие сжал и застыл столбом. Русалки вокруг него хороводом уже приготовились. Вытер мальчонка еще раз пот и пробормотал голосом дрожащим:

– Так ведь березку девки плетут.

Захихикали-засмеялись русалки зеленые, голышом вокруг стоящие. Затряслись у них груди округлые, ради которых многие парни постарше все на свете забывают. Данька лишь смущенно потупился, чувствуя как с телом что-то странное творится. От стыда и страх куда-то почти весь подевался.

– Ты, – откликнулась одна из дев водных, – теперь в жены отданный, так что березка теперь твоя покровительница, уважь ее, расчеши да заплети веточки.

– Тебе, – подхватила вторая, – теперь береза-матушка вдвойне покровительница.

Перепугался Данька с этих слов – страсть! Береза ведь еще проводник душ мертвых, дерево, что тропиночку в загробный мир держит. Подумалось ему, что помер уже, да до того этот страх на лице отразился, то вызвал новый взрыв смеха русалочьего.

– Нет, господин молодой, – донеслось с другой части хоровода, – живой ты, не бойся, не опасайся, не страшись. Долгонько ты еще не умрешь, жизнь тебе долгая предстоит да славная. Только предназначение свое выполни будущее.

– Заплети березу-матушку, – запел медленно идущий русалочий хоровод, да так слаженно, что Данька перестал понимать, кто из русалок что говорит. – Заплети родимую. Ты теперь в жены отданный, силу пробуждай нужную. Готовься к браку, да не к простому. Заплети березоньку, – все быстрее кружились девы речные, трясли зелеными распущенными волосами, взмахивали белыми прозрачными руками, упрашивали ласковыми медовыми голосами. Мальчонка и сам не понял, как взял в руки первые ветки, наложил первую ленту. И как только это произошло, грянула веселая песня, на берегу уже подслушанная: