Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Глава 7

Не знал мальчонка, сколько времени он пролежал без сознания, только очнулся от того, что тормошит его легонько тонкая женская ручка, и зовут так жалобно-жалобно:

– Молодой господин, молодой господин…

Тяжело открывал Данька глаза – ну словно кто камушки положил на веки. А как открыл – все вокруг зеленоватое да расплывчатое, будто в тумане страшном, сказочном находишься. Принялся тогда мальчик моргать – авось слезы очистят взгляд. Так и случилось, но как только мир из тумана выплыл, сердце страхом так и схватило – сидела перед ним русалка, которой голову-то отрезали когтями! Только голова у нее была на месте, даже шрама не осталось. И смотрела так печально-печально.

Принялся мальчонка в панике отползать от нее потихоньку, отталкиваясь от земли сырой локтями да пятками – сам не понял, как на спину перевернулся. Отползает, во все глаза смотрит да молитву шепчет. А русалочка вдруг бухнулась на колени и руки к нему протянула:

– Простите меня, молодой господин, простите, – запричитала водная дева жалобно. – Не знала я про указание, не знала! Ежели не простите, меня водяной накажет, гулять больше не пустит! А мне еще до Духова дня ходить можно! Простите! – а сама голову к земле склонила, да так, что волосы зеленые узорами перевитыми рассыпались, и руки с мольбой протянула.

Огляделся Данька тайком. Сидел он возле той березки, откуда русалки его похитили, а песен-смеха не слышно. Видать, ушли уже девушки, что березу завивали, по домам. Да и то верно, пора – вон рассвет белым да алым небо красить начал.

Глянул мальчонка на деву несчастную, да стало ему жалко зеленицу – и душа загубленная, и радости в этом году не будет.

– Ладно. Только ты не заманивай никого, посевы не топчи, пряжу не порти.

– Молодой господин! – русалка подхватилась и вновь на колени бухнулась – в этот раз рядом с мальчиком. Руками его ноги обхватила, да так бережно, как святыню какую али икону, и говорит: – Вовек не забуду доброты вашей!

А Даньке-то неловко и стыдно – за обнимания такие да за слова русалочьи, так и хочется ноги поджать иль еще как прикосновений избежать. Дева речная как почуяла: вскочила да в воду как бросится и ушла – без всплеска, будто и не было ее. Только венок с торчащими травинками, что мальчику днем подарили и который он на кумление отдал, на волнах качается.

Перекрестился Данька дрожащей рукой, да домой со всех пяток побежал. Там его Лисавета Николаевна наругала, конечно, да выдрала, но не сильно – все ж понимают, куда на Семик мальчишки пропадают. Поблагодарил Даня маменьку за науку, поклонился, как полагается (чай, не маленький, чтобы плакать да вырываться!) и на печку полез. А там тепло и уже сестра сопит, уютно так. Только все равно озноб его бил – касание русалочье все чувствовалось, да как глаза закроет, сразу вспоминается обряд рядом с березой бесовской, да как голова русалки прочь катиться. Ну и страх свой, когда дыхания нет, и кажется, что помрешь сию же минуточку, тоже вспоминался, не без этого.

Маялся-маялся Данька, да все ж задремал-таки, но ненадолго. Подхватился даже раньше Степашки, бочком слез с печки, да рванул к тетке Настасье – расспросить про русалок. Маменьку предупредил, конечно, тем более что во время русалочьей недели вообще одному ходить не след – нечисть разная вылазит, не только девы водные.

Примчался, значит, он к лекарке, а та так задумчиво сидит на крылечке, да в сторону плеска водного поглядывает. Хоть и не видно реки, а волнение ее странное было слышно. Плюхнулся Данька на попу перед крылечком – так сидеть интереснее, поздоровался с наставницей, да давай ее пытать. Удивилась, конечно, лекарка, но много чего рассказала – и как русалками становятся, и почему на русалочьей неделе работать в поле нельзя – осерчавшие русалки все посевы вытопчут, а ежели не работать, то хоть и будут бегать русалки по полям, урожай на тех полях случится хороший. Мешают им работающие на посевах развлекаться, вот и мстят речные девы таким. Белье стирать нельзя – неуважение это к воде, и постиранное белье русалки обязательно измажут и истопчут. И купаться нельзя тож – обязательно уволокут к себе. Прясть нельзя, потому как русалки сами это дело любят. Проберутся в дом, и давай прясть – да только плохо у них получается из-за когтей, все поперепутают да обслюнявят. И они в отместку пряжу, уже сплетенную хозяйкой, себе заберут. Нельзя глиной мазать дом али печь – русалкам можно глаза замазать, они обидятся. Поэтому же шить нельзя – глаза зашить можно нечаянно. Полотно красить и сушить нельзя – обязательно русалки себе на одежду заберут. Русалки ведь голые, а когда вспоминают жизнь свою человеческую, наряжаться хотят.

Рассказала Настасья Ильинична и почему нельзя одному в лес – когда вдвоем-втроем сложнее русалкам заманить на качели свои. Русалки ведь страсть как любят качаться – на ветках дуба али березы качаются, на венках троицких и даже качели мастерят. Вот туда точно лезть не след – живым оттуда не слезть. Про то, что русалки хороводы любят – как закружат вокруг какой березки, так там потом желтый вытоптанный круг на все лето останется.

Данька кивал головой, запоминая, особливо про хоровод – решил проверить-то березку, вокруг которой вчера с русалками был. Если есть круг, стало быть, не только в том странном зеленоватом мире завивание проходило. Стало от мысли этой мальчонке страшно – ведь это наверняка означает что-то, но вот только что?

Рассказывала тетка Настасья и про то, как уберечься от русалки – краюшку хлеба нужно за пазухой держать али острое что с собой иметь. Креститься или сквернословить помогает, как и против всякой нечисти. А еще лучше: заключить себя в круг, обведенный железным предметом, ножом иль серпом. Страсть как не любят русалки железа.

Данька очень хотел выспросить, почему водные девы его «молодой господин» называли – какие-такие у них господа водятся? – но побоялся. Расспрашивать ведь наставница будет, откуда такие вопросы, а что ей ответишь? Что русалки забирали березку завивать? Вот и решил мальчонка молчать – авось все само поймется или разрешится.

День быстро пролетел. Не все время у крыльца просидели: Настасья Ильинична и поесть справила, и Даньку накормила, и за водой сбегать послала. Там-то мальчик и услышал новость – Манька вчера не вернулась домой. Девки как березку завили да покумились, домой гурьбой двинулись. Как к селу подошли, хватились, а Маньки-то и нет. Бегали ее, искали, да бесполезно. А у Дани комок в горле встал из-за такого известия, дышать мешает, и не сглотнуть его. Кинулся он со всех ног к тетке Настасье – рассказать. Та выслушала и только лишь печально головой покачала. И от этого скорбного взгляда уверился окончательно мальчонка, что плохое что-то с Манькой, красавицей и хохотушкой, произошло. Рукам-ногам стало так холодно, а голени жгло прикосновением русалочьим.

Попрощался Данька с наставницей, да домой со всех ног кинулся. Там на печку забился, лежит весь в трясучке-лихорадке. Маменька даже забеспокоилась, хотела тетку Настасью позвать, да отговорил ее мальчик. Само, мол, пройдет к завтреву точно.

А на завтра, во время службы, где отпевали «заложных» покойников (*), во все глаза смотрел на родителей Маньки – Тимофея Сергеевича да Алефтину Николаевну. Те стояли бледные, и Данька душой чуял, как просят они, чтобы доченька их единственная, что к свадьбе скорой готовилась, оказалась жива. Сердце мальчика все сильнее сжималось железными обручами тревоги и было готово лопнуть, как плохая бочка, сделанная бондарем-неучем.

Как прошла сама Троица мальчонка помнил плохо – все как в тумане случилось. И как березку срубали, чтобы в церковь отнести, пока бабы да девки душистые травы рвали. И как березки потом по стенам расставляли перед службой, а пол устилали травами. И как пел, держа в руках березовую веточку. И как убег потом до вечера в лес, а опосля за столом праздничным, богато уставленным перед Петровым Постом, сидел. Вот будто и неправда все, ну точно сон морочный. Правда ни одного указания от батюшки о неправильном пении или подзатыльника от маменьки за поведение не досталось – значит, выглядел нормально и делал все правильно.

Вслед за воскресеньем наступил Духов день, и все село готовилось «гонять русалок» – провожать их обратно в воду, чтобы можно было начать работать без страха. Конечно, пропажа Маньки огорошила да огорчила, но праздник есть праздник – если русалок сейчас не выпроводить, то они весь год мешать будут. Вот и готовились.

На роль изгонямой «русалки» хотели взять Маньку – а оно вона как вышло! Пришлось срочно выбирать другую, да рубаху новую ладить – негоже брать старую, неизвестно ведь что с Манькой-то стало. Выбрали Лиду – тоже девушка ладная, есть на что посмотреть и подержаться, да и хозяйка справная.

Ближе к вечеру устроили проводы-гуляния.

Начали как обычно – с центра села. Лидка, одетая в одну длинную рубаху, русалку изображающая, села на кочергу, взяла в руки помело да «поехала» прочь, из села. Вслед за ней колонной все бабы пристроились, да не просто так, а с печными заслонками, в которые колотили всю мочь. Да еще и песни орали. Мужики вслед за ними – и тож песни подхватывали. А вокруг еще дети носились, кричали: «Русалка, русалка, пощекоти меня!». Кто постарше и посмелее и не боялись помелом по хребтине получить, даже за кочергу хватали. Грохоту, гомону, писку – жуть просто!

Вышли все за околицу, дошли до первого поля, а «русалка» как бросит все из рук, да как кинется на толпу – выхватить жертву да защекотать. Русалки-то, они ведь такие – не убивают просто так, а до смерти щекочут, а как помрет молодец, забирали себе слугой под воду. Все, конечно, врассыпную кинулись, но Лидка словила-таки одного мальца. Народ тут же обратно кинулся – отбивать у «русалки» ее добычу. А та за второго, за третьего… Тут уже все девки на щекотку перешли, да так, что парни от них бегали, как чумные. И все со смехом до колик в животе, с визгом, с шумом, с гамом, что аж до самой реки доносился.

Данька точно знал, потому как стоял около березки четверговой, да смотрел на реку – как в воду русалки неторопливо да печально входят, чтобы весь год не удаляться больше от стихии своей родной. Только ведь на пару шагов смогут отойти теперь. А девы, как доходили до березки, кланялись ему. Хоть и прятался Даня за деревом, но зеленицы все ж видели его – не был тонкий белый ствол с черными отметками им помехой. Кланялись – и погружались в воду, без шума и плеска, ну точно растворяясь с концами. Одна за другой. Жутко, а оторваться невозможно просто.

Последней Манька оказалась. Смотрел на нее мальчонка во все глаза – такой же осталась, только волосы зеленые да глаза пугающие, русалочьи. А на голове венок. Тот самый, ею Даньке подаренный.

Не выдержал Даня. Выскочил из-за березки, из круга охранного, что сам начертил, помня наставления Настасьи Ильиничны. Выскочил и к Маньке бросился. Зачем – он и сам не ведал, лишь страх все больше сердце терзал-кровавил.

– Мань, – остановился Даньке, не смея прикоснуться к девушке. – Ты как русалкой стала?

Улыбнулась мальчику уже не Мария Тимофеевна, а сила нечистая в ее облике, глазами сверкнула, да голосом напевным, ласковым ответила: