Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать...

Выплетал Азель рассказ свой неторопливо да со значением, точно каждое слово свой вес имеет и свое место, нарушать которое не след, и взглядом горящим в рассказ утягивал. И видел Данька, как наяву, как бродил одиноким «черт» по дворцу своему да как запустение пядь за пядью охватывало палаты богатые. Как становились они точно пылью да пеплом запорошенные. Как гасли солнце да звезды, потолок украшавшие, и даже свечи не могли разогнать туман серый, облаком в воздухе висящий, с каждым годом становившемся все плотнее. И не в грозовое облако это обращалось, что прольется дождем полезным и злаками напоит, а в испарения болотные, ядовитые, жизни и рассудка лишающие. Даж страшнее, чем на берегу Забыть-реки, где древний волхв заблудился и себя потерял, и блуждал, пока Данька его не вывел. И не поежиться, и не сбросить хмарь эту, ибо не сон, а самая, что ни на есть, настоящесть, только не Данькина – Азеля.

– И тогда я захотел во чтобы то ни стало найти себе суженую. Послушалось меня зеркальце – разломилось, открывая проход мне к той, что заглянет в него да пожелает узнать, кто же станет ей мужем. Только пришлось мне пожертвовать своим зеркальцем, своей возможностью наблюдать за моей женой будущей. Исчезло оно, чтобы выходом служить к суженой.

Сомкнулись пальцы тонкие на рукояти узорчатой. Глянул Азель задумчиво в зеркальце, отпуская из плена воспоминания юношу, и улыбнулся.

– А теперь ты мне его вернул. Значит, верно судьба дорожку выстроила и ничто уж помешать не в силах.

Резанул взгляд черта кинжалами острыми, по сердцу прямо.

– Только ты сам.

– Я? – пробормотал Данька, от чего-то страх испытывая великий.

– Только ты, – отложил Азель зеркальце и продолжил, как ни в чем не бывало. – Если откажешься – не приду за тобой. Только – от всего отказаться придется, от всех даров, а не только от участи назначенной.

Сказал – и как по больному ударил. Сколько Даня раздумывал ужо об этом, даж пытался представить свою жизнь без волшбы, и уже – никак не мог. Чужим себя чувствовал даже в доме родном, а здесь, в палатах у не-черта – дома, точно не было места лучше и правильнее.

– Нет, – затряс головой Даня, – не откажусь. Никогда.

– Вот и славно, – теплом улыбнулся Азель, становясь похожим на себя обычного и придвигая к гостю пирог. – Попробуй, ты такого еще не ел.

– А что это? – с любопытством протянул Данька, рассматривая оранжевую начинку, стекающую крупными, сладкими даже на вид каплями.

– Пробуй, пробуй, – с ласковой усмешкой кивнул Азель. – Потом скажу…

С каждым словом, с каждой минутой, с каждым смехом стирался из памяти силуэт, одиноко шагающий по серому, туманному дворцу, да не стерся окончательно. Приходил он к Дане опосля во снах, заставляя подскакивать, хватая воздух пересушенными губами, и с желанием поскорее избавиться от неизбывной тоски, иглой острою пронзающей сердце. Слава богу, нечасто сны подобные приходили.

А там и весна подоспела.