Орден Скорпионов

Я всем существом хочу узнать, кто воспользовался ею, когда она была уязвима, но правда в том, что это моя вина.

В кошмаре, который пережила Осет, виноват я, Риалл и Тарек. Когда мы оставили ее в кабинете Дорсина, мы знали, что судьба, скорее всего, не будет к ней благосклонна. Но нам было плевать.

Такова жизнь. У каждого из нас были свои кошмары – таков был порядок вещей, и от этого никуда не деться. Но сейчас, глядя в ее наполенные страхом глаза, видя лишь намек на то, что, как я знаю, ей пришлось пережить, я ненавижу себя.

– Как мне тебя отвлечь? – спрашиваю я, не обращая внимания на все ее попытки извиниться.

Взгляд Осет мечется по потолку, и я практически чувствую, как ужас пытается утопить ее в темных глубинах.

Я перемещаюсь к изголовью стола и наклоняюсь над ней, пока ее глаза встретятся с моими.

– Могу я прикоснуться к тебе? – Я стараюсь говорить тихо, успокаивающе и тут же добавляю: – Только к твоим волосам. – Она встревоженно изучает мое лицо несколько секунд, а затем кивает.

Меня охватывает облегчение, я запускаю пальцы в ее волосы и начинаю водить по коже головы. Снова и снова я мягко, успокаивающе черчу линии по ее голове, провожу по всей длине волос. Моя кровь слегка пачкает некоторые пряди, но сейчас я ничего не могу с этим поделать. Все, на чем я могу сосредоточиться, – это на том, как прогнать страх Осет и показать, что здесь, со мной, она в безопасности.

– Расскажи… расскажи мне что-нибудь, вытащи мои мысли из прошлого, – умоляет она, а я продолжаю водить кончиками пальцев по ее голове и пытаюсь что-нибудь придумать.

Оглядываю мастерскую в поисках вдохновения, но все, что я вижу, – это моя работа и свидетельства прошлого, которое я хотел бы забыть.

– Моя мать, – начинаю я, глядя вниз на Осет. Но ее больше нет – на ее месте лежит избитое, переломанное тело моей матери. – Моя мать меня всему этому научила. – Я указываю подбородком на кузницу, пытаясь отогнать мрачные образы из прошлого и сосредоточиться на настоящем. – Она была королевским оружейником при Полуденном Дворе. Это было семейное дело, но у моего деда не было сыновей, так что он всему обучил своих дочерей. Говорил, что это лучшее решение, которое он принимал в жизни. Так мама рассказывала. Он умер задолго до моего рождения, – говорю я ей, слегка пожимая плечами. Ее спутанные волосы застревают между моими пальцами, и я осторожно распутываю пряди и вновь мягко поглаживаю их. – Мама была настоящей профи в своем деле. Она возглавляла гильдию оружейников, занимавшихся оснащением королевской гвардии и армии, и она работала непосредственно с королевской семьей.

– Должно быть, это была большая честь, – говорит Осет, но в ее словах нет почтения.

Я усмехаюсь ее комментарию и тому, что королевская семья Полуденного Двора не производит на моего Лунного Лучика ни малейшего впечатления. Однако я замечаю, что ее рваные вздохи затихают, а дыхание замедляется, – и мне кажется, что мой рассказ работает.

– Клянусь тебе – в том, чтобы быть бастардом короля, нет никакой чести или привилегии, – заверяю я Осет. – Риалл и Тарек скажут тебе то же самое.

– Подожди, – перебивает она и серьезно смотрит на меня. – Твой отец – Король Дня? – Осет кажется одновременно шокированной и встревоженной.

Я широко улыбаюсь ей – обычно одной такой улыбки хватает, чтобы продемонстрировать задающему вопрос об отце наше с ним сходство. Цвет волос мне достался от матери, а вот все остальное – от отца. Но Осет смотрит на меня пустым взглядом, и до меня доходит – она не знает, как выглядит Король Дня. И что-то откликается во мне на это. Ведь всякий раз, когда я раскрывал информацию о своем родителе в прошлом, все видели только того ублюдка с короной на башке. А Осет видит только меня – и мне это нравится.

– Но не только мой отец носит корону, – отвечаю я, смеясь. – Отец Тарека – король Рассвета, а Риалла – Король Сумерек. Мы – Орден Скорпионов, но с таким же успехом могли бы зваться Орденом Королевских Незаконнорожденных Сынков, – дразнюсь я, но Осет не смеется.

– К-как? Но почему? – заикается она, и ее недоумение кажется мне забавным.

Но Осет все же немного расслабилась, и я прячу облегченный вздох за веселым фырканьем.

– Остальные пусть сами расскажут тебе свои истории, когда придет время. Но если ты думаешь, что бастарды – часть этого мира и нужны ему, то мы трое – доказательство того, что ты ошибаешься, – продолжаю я рассказ. – Королю нравилась моя мать. Супругой ему она не стала, но, когда родила меня, король оставил мне жизнь – так что, думаю, с его стороны была какая-то привязанность к нам. Однако после ее смерти мне было сказано, что я слишком на нее похож, а это причиняет королю боль. Так что, меня выгнали за городские ворота и велели идти своей дорогой.

Что-то исчезает из глаз Осет, но я не знаю, что именно она скрывает от меня.

Наконец, она спрашивает:

– Сколько тебе было лет?

– Тридцать или около того. Мой голос только начинал ломаться, а тело перестраиваться. Я был достаточно молод, чтобы представлять интерес для торговца плотью. Он встретил меня, пока я бродил между королевствами один-одинешенек.

На этот раз я первым отвожу глаза. В ее серебристом взгляде мелькают безмолвные вопросы, на которые, как мы оба знаем, я не отвечу.

Да, я пережил мучения, но не хочу возвращаться к ним. Даже ради Лунного Лучика, которая смотрит на меня с пониманием – и мне бы хотелось, чтобы мы оба ничего не знали о насилии.

– А что стало с твоей матерью? – Мягко спрашивает она, и я расслабляюсь от того, что она предлагает мне отвлечься.

Я поглаживаю большими пальцами виски Осет и смотрю на нее сверху-вниз пару секунд, ожидая, пока отголоски переполняющих меня эмоций не утихнут так, чтобы я вновь оказался в том состоянии, в каком был до того, как мы с Осет начали обсуждать трагедии наших жизней.

– Ее убили во время восстания. Похоже, жители Полуденного Двора не обрадовались тому, что король устроил пышный бал в честь рождения законного ребенка, пока они голодали, страдали и наблюдали, как их собственные дети болеют и умирают из-за этих торжеств. – Я покачал головой в отвращении. – Я был в кузнице моей матери, точил наконечники для стрел и хотел сделать все, чтобы заслужить ее одобрение. Она встречалась с гильдией, чтобы прикинуть, что нужно сделать в следующие пару месяцев. И они стали первыми, кого разорвала толпа.

Осет кивает, но, к счастью, ничего больше не говорит. Мы оба знаем, что это бессмысленно. Все сложилось так, как сложилось, и никакие жалость или сочувствие этого не изменят.

– Я забрал чакру, которую мы нашли в твоем желудке, – внезапно выдаю я.

На ее лице мигом появляется недоумение – так же быстро, как в моей груди рождается удивление. Понятия не имею, зачем я вообще ей в этом признался, но теперь уже ничего не поделаешь, так что я продолжаю:

– Я хотел расплавить его и использовать для твоего оружия. Еще не знаю, что именно я сделаю – посмотрим, во что превратится металл, – но я подумал, что ты должна знать.

– О, – только и говорит Осет, словно не зная, что на это ответить.

Она смотрит на меня, ее дыхание снова стало ровным, а глаза ищут что-то. Я надеюсь, что в моих глазах она нашла повод доверять мне, но я знаю, что заслужить ее доверие будет сложнее, чем мне хотелось бы.

– Что нас не убивает, делает сильнее, – мягко говорю я.

Мы смотрим друг на друга, теперь я глажу ее медленнее. Мне кажется, что какая-то ее часть тянется ко мне, и что-то во мне хватается за нее и клянется никогда не отпускать.

– Мы можем взять эти вещи… – Мой голос становится глубже, нас теперь связывают особое отношение и общая цель. – Затем расплавить их и переделать так, чтобы они работали на нас, а не против. Затем, когда у нас будет оружие, а не раны, мы заставим этих ублюдков заплатить за то, что они с нами сделали.

Я наблюдаю, как мои слова разжигают в Осет что-то первобытное. Неуверенность исчезает из ее глаз, и остается только яростная решимость. Сила, которую она демонстрирует, стойкость, они отзываются в каждой клетке моего тела, связывая нас вместе так, как я и не думал. И все же она лежит здесь, хватаясь за каждое мое слово, будто это спасательный круг, в котором она отчаянно нуждается, несмотря на все ее заявления о том, что ей никто и ничто не нужно.

– Они заплатят, – шепчет она, и хотя слова эти произнесены тихо, сила, заключенная в этом заявлении, неоспорима. – Они заплатят, – клянется Осет, и хотя она смотрит на меня, как будто я тоже в этом списке ублюдков, я не могу ее винить.

Я сгорю дотла, если Осет того хочет, – и восстану из пепла и заберу все, что мое по праву. Я киваю, надеясь, что она видит, что я более чем готов к любому ее выпаду.

Какое-то время мы оба молчим, погруженные в свои мысли. И не успел я оглянуться, как тридцать минут прошли.

– У тебя получилось! – Мой голос наполнен гордостью за Осет и уважением.

Я снова достаю молоток и вижу, как на ее лице появляется улыбка.

– Да, получилось, – соглашается она, и кажется, что в этом признании есть нечто более важное, более глубокое, чем просто способность пережить лежание в гипсе.

Пока я вытаскиваю гвозди из оставшейся части ткани и снимаю верхний слой формы, я молчу. Стараюсь держать свои мысли при себе, потому что единственная фраза, что вертится в моей голове – это «Да, это моя девочка!». И несмотря на то, что произошло сегодня в мастерской, я знаю: пока ничего подобного Осет слышать не хочет.

«Скоро захочет», – говорю я себе, прислоняя верхний слой формы к стене.

Я поднимаю Осет из рамы, и ее руки обвивают мою шею. Я ставлю ее на ноги, и она слишком быстро отпускает меня и делает шаг назад.

«Скоро» – это все, о чем я думаю, пока она уходит в умывальную комнату, чтобы переодеться.

Очень скоро.

28