По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России.

От Тихвина к Новой Ладоге. Столбово. Ладожские каналы.

Тихвинская страна. Часовни и церкви. Столбово. Исторические воспоминания о мире. Усадьба Горки. Река Сясь и её дровяники. Новая Ладога. Опасность, предстоящая нашим каналам.

Из Тихвина, откуда путники выехали 27 июня, путь лежал вдоль реки Тихвинки до впадения её в Сясь, затем по берегу Сяси до усадьбы Горки, а далее на Новую Ладогу.

Тихвин и Новая Ладога играли очень важную роль в 1617 году, когда, после долгих и хитрых переговоров, заключен был, наконец, мир в Столбове; шведские послы за все время переговоров жили в Новой Ладоге, а московские в Тихвине. Столбово лежало па пути, и в нем предполагалась остановка.

По выезде из Тихвина — место голое, ровное, пески; затем, по мере приближения к Сяси, попадаются холмы, одетые сосной, поля, села, усадьбы. Вдоль обеих рек, Тихвинки и Сяси, население довольно скученное, как и по всем водным системам; обращают на себя внимание большие деревянные часовни, стоящие по деревням, — часовни, на стенах которых рисованы весьма отчетливо, некрасиво и пестро различные изображения духовного содержания, при чем чаще других виднеются Илья Пророк в колеснице, катающийся по пламени, и Георгий на коне; не менее резки изображения Распятия и большие кресты с очень мелкими надписями, расставленные вдоль пути, свидетельствующие о том, что этот угол земли русской особенно знаком богомольцам. Попадаются большие каменные церкви новейшей постройки, возникшие рядом со старенькими, маленькими деревянными, как, например, Ильинская, Воскресенская; подле далеко не академических самодельных изображений на старых часовнях встречаются в новых церквах, в виде икон, очень незнаменитые копии с известнейших картин итальянских художников, и почему-то только одних итальянских, без примеси других. Здесь нельзя не удивиться тому, что рядом с древними, насупившимися во времени церковками, в которых еще сохраняются так называемые «деревянные» ризы с позолотой, от времени давно почившего духовенства, проезжающий замечает вдруг дикое наименование одной из усадеб — Периколой! Перикола в Тихвинской стране? Откуда тут, на древней путине, имя опереточной певицы? Каким своеобразным умствованием, в каких соображениях занесено оно сюда и некоторым образом увековечено? Толкуют, что это прозвище усадьбы не от оперетки, а какое-то производное от умершего слова умершей народности? Приятно думать, что это так. Впрочем, водные системы и их окрестности всегда несут на себе следы всякой пестроты человеческой, и нет причины быть тут иначе, чем в других местах.

Около четырех часов пополудни путники находились на границе Петербургской и Новгородской губерний, близко, совсем близко, известного по миру, заключенному в 1617 году, Столбова. Здесь, как сказано, назначена была временная остановка.

Деревня Столбово, имя которой известно каждому мало-мальски образованному русскому, лежит на правом берегу Сяси, песчаном и довольно возвышенном, и относится к числу совершенно заурядных, даже по внешности своей; деревянные постройки скучены, неказисты, и суда, идущие Сясью, предпочитают паузиться в других более людных местах.

Насколько важен был Столбовский мир для России, исхоженной в те дни вдоль и поперек разбойничьими шайками всяких народностей и вероисповеданий, видно из многого. Когда к нам в то время ехали голландские послы, то, по миновании Старой Руссы, для того, чтобы ночевать в опустошенных деревнях, приходилось им, прежде всего, вытаскивать из изб трупы, но отвратительный запах все-таки выгонял путников из изб на мороз; селений почти не существовало; кое-где попадались полуразрушенные монастыри. Молодому царю Михаилу Феодоровичу приходилось объединять снова то, что было когда-то сплочено могучей десницей Иоанна III. Единовременно разосланы были послы наши к австрийскому Двору, в Константинополь, в Персию, в Крым, в Англию и Голландию для того, чтобы заручиться, если не дружбой и помощью, то по крайней мере отделаться от вражды. Польша только что сидела на Москве, а Швеция отрезала от нас всю северо-западную окраину вплоть до Пскова и Тихвина, имела свой гарнизон в Великом Новгороде, и мы попятились от моря. Еще держалась в полной силе кандидатура на новгородский престол шведского принца; еще зарились императоры и короли посадить на святой престол московский своих неправославных родичей; еще живо было воспоминание о только что умерших царствах Казанском и Астраханском; из Константинополя требовали их уступки, а крымскому хану платились от нас ежегодные поминки. Трудны, невообразимо трудны были при этих условиях первые шаги молодого царя для объединения России, воинские силы которой полегли во множестве на полях сражений, а казна стояла пуста.

В маленьком Столбове, теперь совершенно забытом, удалось царю, хотя и с уступками, отделаться от врага самого непосредственного, глубоко врезавшегося в землю Русскую, врага, обладавшего боевой армией и казной, — от шведов. Главным помощником, недаром, конечно, был посол английского короля Джон Мерик — купец, названный в королевской грамоте, для пущей важности, «князем, рыцарем и дворянином тайной комнаты». Мерик рассчитывал, главным образом, на вознаграждение для англичан за их посредничество в торговом отношении, искал свободного пути по Волге в Персию, по реке Оби в Индию и многих других льгот и прав. Хитер был Мерик, но не плошал и переговаривавшийся с ним князь Куракин, и, если принять в расчет печальное внутреннее состояние тогдашней России и политическое созвездие всех держав, так или иначе искавших заполонить нас, то уступки, сделанные в Столбове, кажутся невероятно малыми: мы отказались от лифляндской земли и Карелии, но получили обратно новгородскую землю, и царская грамота, присланная в Новгород с известием о заключении мира, гласила важную весть, что «отторженную искони вечную нашу отчину Великий Новгород со всеми вами православными христианами опять нам, великому природному христианскому государю, в руки Бог дал». Это было началом длинного ряда возвращений того, что отторгнуто от нас многими путями, и трудное начало это положено в Столбове и принесло великие плоды.

За Столбовым берега Сяси становятся люднее. Одним из бойких пунктов является пристань Колчаны, с массивным каменным храмом. Не далеко от неё пришлось переправляться через Сясь на пароме, в виду усадьбы Горки, стоящей на очень высоком, красивом, крутом берегу. Было около шести часов вечера.

На следующее утро, в 9 часов, состоялся отъезд к Новой Ладоге вниз по Сяси; от Колчанова до Новой Ладоги, Сясью и Сясьскими каналами, без малого два часа пути. В этих местах Сясь — больное место Тихвинской системы — представляется рекой широкой, гораздо красивее, чем та слава, которая о ней идет. Снизу, от Ладожского озера до Колчанова, могут ходить барки, но выше только тихвинки или соминки, являющиеся на свет в Тихвине и Сомине, отстоящем от последнего вглубь страны на сто верст. Оба берега Сяси нагорные, достигающие местами вышины 10-12 сажен, и отовсюду виднелись целые формации дров, предназначаемых Петербургу: дрова на судах, на берегу, по скатам, на краю берегового обрыва, дрова на воде в запанях, лежащие так плотно, что по ним можно ходить. Торговое время — время горячее, и работа кипела по обоим берегам, а подле главных пристаней народа виднелось очень много; между барок и тихвинок, сквозь целые сотни причальных канатов, проскальзывали лодочки и подходили к пароходу насколько возможно ближе. рассказывают, что по весне, когда идет разборка дров, прибывших сверху, картинность и оживленность берегов Сяси дали бы не один сюжет художнику; не одну жертву смерти дает это время, потому что люди, большинство бабы и подростки, работают тогда по пояс в холодной воде.

Береговые откосы Сяси по большей части песчаные, но местами попадаются известковые обнажения и видны старые обжигательные печи; отсюда, в начале существования Петербурга, брали этот существенный элемент построек; его везли тогда озером, что было и опасно, и дорого, но его все-таки везли, и только значительно позже передвинулись для добычи к Шельдихе, на Ладожском канале, что не мешает, однако, продолжению старой добычи и здесь.

Столицей здешних дровяников считают Рыжково; лучшие из домов в селах принадлежать дровяникам, из которых многие быстро богатеют, соединяя торговлю лесом с «содержанием всяких лавочек на потребление судорабочих и с выдачей под крупнейшие проценты, если принять в расчет способ уплаты этим же людям денег и припасов в кредит в тихое для заработков и торговли время. Но кулак — не ростовщик, его к ответственности притянуть невозможно; как формулировать, например, в обвинительном акте тот факт, что он, кулак, отпускает рабочему в кредит сахар по 25 коп., а керосин по 15 коп. за фунт, то есть более чем на 10 коп. с каждого фунта дороже, если судить по петербургским ценам? И подобное «продовольствие» длится целые три четверти года и дает 10 коп. с каждого фунта барыша; как не богатеть? Деньгами снабжают кулаки только на подати, все остальное идет припасами и харчами, что, конечно, для них несравненно льготнее: сколько чаю и водки должно выпиваться здесь, хотя бы только по весне, при разборке дровяных запаней, при работах по пояс в холодной, апрельской воде? На некоторые из домов самых крупных воротил указывают путешественнику и называют фамилии их владельцев. Самоуверенность этих людей очень велика.

В Сясьский канал, соединяющий устье Сяси с устьем Волхова близ Новой Ладоги, путешественники вошли на пароходе «Онега». Погода хмурилась, и с севера, от Ладожского озера, дул сильный, холодный ветер; при движении парохода по каналу ветер слышался только поверх насыпей, но ничего хорошего не обещал для дальнейшего пути, предстоявшего по самому озеру: штормовые конусы, поднятые еще вчера, не солгали.

В 11 часов утра, 28 июня, в воскресенье, «Онега», выйдя из Сясьского канала и перерезав поперек широкий, бурливший непогодой Волхов, подошла к перевозной пристани Новой Ладоги; норд-ост, навалив с полной силой от Ладожского озера, покрытого волной, сильно накренил «Онегу» при повороте. В два часа пополудни, под сильным дождем и резким ветром, «Онега», перерезав Волхов, в виду Ладожского озера, смотревшего очень мрачно, снова вошла в Сясьский канал, и высокие насыпи снова защитили её палубу от постоянно крепчавшего норд-оста. Предстояло идти каналами, затем озером в реку Свирь до Каномского перевоза, откуда ехать грунтовой дорогой в Александро-Свирский монастырь и Олонец.