Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

К 1841 году относится также пометка Гоголя в записной книжке 1841–1844 годов, которую он начал заполнять в сентябре 1841 года при отъезде из Германии в Россию: «Развить статью о воспитании во 2‐й части». Впервые проявлен здесь интерес к тому, что составит эпизод второй части поэмы, посвященный воспитанию Тентетникова[20]. А определенное сходство одного из учителей Тентетникова, Федора Ивановича, с «любителем порядка», учителем Чичикова, становится связующим звеном между двумя частями поэмы.

Но тут возникает первое препятствие – одно в ряду тех, что постоянно будут тормозить завершение второго тома. Препятствие это – душевное смятение Гоголя. Правда, пока это смятение распространяется скорее на уже написанный первый том, который начинает представляться Гоголю гораздо слабее того, что суждено ему совершить в дальнейшем. В период сложного прохождения рукописи через Петербургский цензурный комитет Гоголь почти готов отказаться от ее печатания:

…когда сравню сию первую часть с теми, которые имеются быть впереди, вижу, что и нужно многое облегчить, другое заставить выступить сильнее, третье углубить (письмо П. А. Плетневу от 6 февраля 1842 г., Москва).

В письме П. А. Плетневу от 17 марта 1842 года Гоголь, все еще ожидающий цензурного решения[21], вновь говорит о продолжении своего труда, которое только и сможет оправдать в его глазах несовершенство уже написанного, именуя при этом первый том «крыльцом» к будущему:

Ничем другим не в силах я заняться теперь, кроме одного постоянного труда моего. Он важен и велик, и вы не судите о нем по той части, которая готовится теперь предстать на свет (если только будет конец ее непостижимому странствию по цензурам). Это больше ничего, как только крыльцо к тому дворцу, который во мне строится.

Этот же образ повторится с некоторыми вариациями несколько месяцев спустя в письмах, которыми Гоголь сопровождает отсылку своим друзьям уже вышедшей первой части. Собираясь отправиться в «последнее и, может быть, самое продолжительное удаление из отечества», возврат из которого для него будет «возможен только через Иерусалим», Гоголь сообщает А. С. Данилевскому:

Через неделю после этого письма ты получишь отпечатанные «Мертвые души», преддверие немного бледное той великой поэмы, которая строится во мне и разрешит, наконец, загадку моего существования (письмо от 9 мая 1842 г., Москва).

То же в письме В. А. Жуковскому от 14 (26) июня 1842 года уже из Берлина:

Посылаю вам Мертвые души. Это первая часть. <…> Я переделал ее много с того времени, как читал вам первые главы, но все, однако же, не могу не видеть ее малозначительности в сравнении с другими, имеющими последовать ей частями. Она в отношении к ним все мне кажется похожею на приделанное губернским архитектором наскоро крыльцо к дворцу, который задуман строиться в колоссальных размерах, а, без сомнения, в ней наберется не мало таких погрешностей, которых я пока еще не вижу.

По предположению Ю. В. Манна, прямое отношение к продолжению поэмы имеет также характерное для писем Гоголя этого времени упоминание о том, что работает он «с молитвою»:

Тружусь, работаю с молитвою и стараюсь не быть свободным ни минуты. Испытав на опыте, что в праздные минуты к нам ближе искуситель, а Бог далее, я теперь занят так, что не бывает даже времени написать письмо к близкому человеку. <…> Работать нужно много особенно тому, кто пропустил лучшее время своей юности и мало сделал запасов на старость (письмо Н. Н. Шереметьевой от мая – 4 июня 1842 г., С.-Петербург)[22].

21 мая 1842 года на прощальном обеде у Аксаковых в день именин Константина, в присутствии Погодина и Шевырева, Гоголь, по словам С. Т. Аксакова, «в третий раз обещал, что через два года будет готов второй том „Мертвых душ“, но приехать для его напечатанья уже не обещал»[23]. О том же вспоминал и П. Кулиш: «…в третий раз обещал, что через два года будет готов второй том „Мертвых душ“, вдвое толще первого»[24]. Сходным образом сообщала и В. С. Аксакова в письме М. Г. Карташевской:

Ты меня спрашивала, когда явится второй том. Вот что сказал Гоголь сам: что ровно через два года выйдет другой том, и еще гораздо более объемом этого, но печатать он не будет сам, а хотел прислать отесиньке[25]. Но два года, не правда ли, это слишком долго ждать (письмо от 21 июня 1842 г., Гаврилково)[26].

Впрочем, более раннее письмо В. С. Аксаковой М. Г. Карташевской несколько противоречит только что приведенному:

Написана ли вторая часть – этого никто не знает; т<о> е<сть> что она у него является уже ясною в голове, это он сам говорит; но он был даже недоволен, когда спросили его, написал ли он вторую часть, недоволен потому, что это не может делаться так скоро. Прежде еще он говорил отесиньке, что он до тех пор не начинает писать и описывать какое-нибудь лицо, пока оно совершенно ясно, отчетливо с ног до головы, не явится перед ним[27].