Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

«Выбранные места из переписки с друзьями» и «Мертвые души»: эффект уробороса

Отдельные тематические параллели с «Выбранными местами из переписки с друзьями» прослеживаются уже в первом томе «Мертвых душ»[1037]. Е. А. Смирнова отметила соответствие описания губернаторской дочки отдельным положениям статьи «Женщина в свете» из «Выбранных мест», давшим одновременно импульс обрисовке Улиньки во втором томе поэмы[1038]. Из «Выбранных мест» (письмо XXIV «Чем может быть жена для мужа в простом домашнем быту, при нынешнем порядке вещей в России») попадает в черновой набросок, обычно публикуемый под условным названием «Размышления о героях „Мертвых душ“» и датируемый концом 1851 – началом 1852 годов[1039], рассуждение о «пошлых привычках света»[1040]; ср. в «Выбранных местах»: «Дрянь и тряпка стал всяк человек; обратил сам себя в подлое подножье всего и в раба самых пустейших и мелких обстоятельств…»[1041].

И все же единство с «Выбранными местами из переписки с друзьями» составляет не первый том поэмы, но именно второй том. Неоднократно отмечавшиеся в критике иные принципы художественной образности второго тома по сравнению с первым определяются теми проблемами и вопросами, что были поставлены в «Выбранных местах»: поиск позитивных начал русской жизни, авторская установка на жизнетворческую функцию текста, утрачивающего свою художественную автономию и приобретающего функцию текста дидактического, который призывает к переустройству мира и преображению человека. Отсюда и резкое усиление утопических[1042] и дидактических тенденций, преображение второго тома в «своеобразную развернутую проповедь», означавшую «прямой ход Гоголя от художественной к духовной прозе»[1043].

Контекст «Выбранных мест из переписки с друзьями», а также «Авторской исповеди» определяет центральную для первой главы второго тома тему учительства, воплощенную в образе Александра Петровича, «идеального наставника» юного Тентетникова, – учителя, обладающего властью любви и даром «слышать природу русского человека»[1044].

Как своего рода комментарий к описанию жизнедеятельности идеального помещика Костанжогло и несовершенных реформ в помещичьем хозяйстве Тентетникова можно рассматривать статьи из «Выбранных мест из переписки с друзьями» «Занимающему важное место» и «О лиризме наших поэтов». При этом можно утверждать и обратное: второй том проясняет многие мысли, казавшиеся темными и неоправданными в «Выбранных местах».

Так, наибольшее количество нареканий, обрушившихся на Гоголя после выхода его книги, вызвала статья «О лиризме наших поэтов», в которой современники усмотрели не только ложные мысли, но и искательство перед царем. А между тем «ту патриархальную, отеческую любовь», какую Гоголь «проповедовал царю по отношению к его подданным, а „значительным лицам“ из департаментов – к их подчиненным», Гоголь хотел внести также и в отношения помещиков к своим крестьянам[1045]. Данная утопическая идея находит свое воплощение в первоначальных стремлениях Тентетникова стать истинным отцом своим крестьянам, заменив притом управителя. Та же мысль находит выражение в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (письмо XXVIII «Занимающему важное место»):

…вам следует склонить дворян, чтобы они рассмотрели попристальней истинно русские отношения помещика к крестьянам, а не те фальшивые и ложные, которые образовались во время их позорной беззаботности о своих собственных поместьях, преданных в руки наемников и управителей; чтобы позаботились о них истинно, как о своих кровных и родных, а не как о чужих людях, и так бы взглянули на них, как отцы на детей своих[1046].

В еще большей степени семейная утопия определяет деятельность Скудронжогло (Костанжогло), выстраивающего свои отношения с крестьянином именно как отношения отца с собственными детьми:

Для меня смерть, если хозяйство у тебя не в устройстве и вижу у тебя беспорядок и бедность[1047].

Сравним в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (письмо XXII «Русской помещик. (Письмо к Б. Н. Б…..му)»):

…будь патриархом, сам начинателем всего и передовым во всех делах. Заведи, чтобы при начале всякого дела, как то: посева, покосов и уборки хлеба, был пир на всю деревню, чтобы в эти дни был общий стол для всех мужиков на твоем дворе, как бы в день самого Светлого Воскресенья, и обедал бы ты сам вместе с ними и вместе с ними вышел бы на работу…[1048]

Выполняя одновременно функцию пропедевтики и герменевтики второго тома «Мертвых душ», «Выбранные места из переписки с друзьями» определяют во многом и характерологию персонажей. Как полагал В. В. Гиппиус, образ автора «Выбранных мест» «как бы распределен» между двумя персонажами, и оба они «играют в романе роли идеологов – авторских заместителей»[1049]. В то время как Костанжогло (Скудронжогло) отражает непосредственно практическое содержание гоголевской проповеди и ее обличительно-полемическую сторону (с чем, вероятно, связано изображение его беспокойным и раздражительным), в Муразове «представлены морально-религиозное и примирительное начало»[1050]. Положительный пафос Костанжогло (Скудронжогло) – пафос труда, имеющий обоснование эстетическое, мистическое, социально-утилитарное[1051]. Слова Костанжогло (Скудронжогло):

Да в целом мире не отыщете вы подобного наслажденья. <…> Бог предоставил себе дело творенья как высшее наслажденье и требует от человека, также чтобы он был творцом благоденствия и стройного теченья дел…[1052] —

отвечают тезису из письма XXXI «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность»:

Только тот труд, который заставляет целиком всего человека обратиться к себе и уйти в себя, есть наш избавитель[1053].

Вместе с тем нападения Скудронжогло (Костанжогло) на школы и на «Донкишотов просвещенья», на фабрикантов и политических экономов есть «защита патриархальной старины», в «полном соответствии с поучениями русскому помещику»[1054].

К «Выбранным местам из переписки с друзьями» (письма «Русской помещик…» и «Сельской суд и расправа. (Из письма к М.)») восходит также намеченная в эпизодах о Тентетникове и Костанжогло (Скудронжогло) тема ответственности помещика за судьбы мужика и за его пороки, необходимость самому вершить расправу, не перелагая при этом ответственность на управляющего. Ср. в главе I второго тома:

Я помещик, званье это также служба. Если я позабочусь о сохраненьи, сбереженьи и улучшеньи вверенных мне людей и представлю государству триста исправнейших трезвых работящих поддданных, чем моя служба будет хуже службы какого-нибудь начальника отделения Леницына?[1055]

Как иллюстрация моралистической темы – возрождения человека, центральной для «Выбранных мест из переписки с друзьями», – задуман во втором томе персонаж Хлобуев. В педагогическом средстве, придуманном для него Муразовым: отправиться в путешествие сборщиком на церковь и в то же время собирателем сведений о жизни разных сословий – слышится отзвук письма из «Выбранных мест» «Нужно проездиться по России» («Из письма к гр. А. П. Т…му»)[1056].

К письму «Русской помещик…» восходит также сентенция Муразова в его разговоре с Хлобуевым о необходимости служить Богу не только в стенах монастыря, но и в миру («Ведь и в свете мы должны служить Богу»[1057]).

В соответствии с положениями «Выбранных мест из переписки с друзьями» задуман также князь (генерал-губернатор, «гневный разоблачитель, он действует на подчиненных еще и убеждением – всецело в духе статей „Страхи и ужасы России. [Письмо к графине ……ой]“ и „Занимающему важное место“»[1058]). Отведенная ему Гоголем в главе заключительной второго тома роль – упорядочить расшатанный лихоимством «организм губернии» – во многом иллюстрирует положения письма «Занимающему важное место», где речь идет о необходимости для губернатора оставаться «в законах и границах, уже указанных и определенных»[1059].

В обрисовке образов князя (генерал-губернатора) и Муразова обнаруживаются следы наставлений Гоголя графу А. П. Толстому из письма «Нужно проездиться по России…». В дидактической форме здесь намечен тот же образцовый администратор, набравшийся «прямых и положительных сведений о делах, внутри происходящих»[1060], каким в заключительной главе выведен князь. А превозносимое в письме Толстому «умение выбрать самих чиновников», рвущихся «изо всех сил», так что «один записался до того, что нажил чахотку и умер»[1061], перекликается с тем местом заключительной главы, где с портфелем в руках появляется чиновник при князе для особых поручений, на лице которого выражались «забота, труд» (см. с. 295 наст. изд.).

Наконец, призыв в этом же письме Толстому при вступлении в должность губернатора ближе знакомиться со всяким сословием «в его нынешнем виде»[1062] через тех, «которые составляют соль каждого города или округа», отражает взаимоотношения князя с Муразовым[1063].

Роль «Выбранных мест из переписки с друзьями» как ключа к «темным» пассажам второго тома «Мертвых душ» становится очевидной в том развитии, которое в поэме получает и образ Чичикова. Критиками неоднократно обращалось внимание на нелогичную, с точки зрения развития сюжета, оценку Чичикова Муразовым, провидевшим в позднейшей редакции главы заключительной (верхний слой) его «назначение» стать великим человеком, даже «богатырем»[1064]. Слово это, как отмечал В. В. Гиппиус, может быть правильно понято и осмыслено только в контексте «Выбранных мест»[1065]. Непосредственным ключом становятся здесь строки из письма «Предметы для лирического поэта в нынешнее время. (Два письма к Н. М. Я…..у)»:

Ублажи гимном того исполина, какой выходит только из русской земли, который вдруг пробуждается от позорного сна, становится вдруг другим; плюнувши в виду всех на свою мерзость и гнуснейшие пороки, становится первым ратником добра. Покажи, как совершается это богатырское дело в истинно русской душе…[1066]

Подобным же образом описание состояния Чичикова в тюрьме и его неожиданное духовное пробуждение («Что-то странное, какие-то неведомые дотоле незнаемые чувства ему необъяснимые пришли к нему. Как будто хотело в нем что-то пробудить, что-то подавленное из детства»[1067]) находит соответствие сразу в двух статьях из «Выбранных мест из переписки с друзьями»:

В вас живет та неведомая сила, которая нужна теперь для света… («Женщина в свете (письмо к …ой)»)[1068].

Ср.:

…в голосе чтеца послышится неведомая сила, свидетель истинно-растроганного внутреннего состояния. Сила эта сообщится всем и произведет чудо: потрясутся и те, которые не потрясались никогда от звуков поэзии[1069] («Чтения русских поэтов перед публикою (письмо к Л**)».

Сходная мысль встречается также и в первом томе поэмы, в главе о Плюшкине[1070]. При очевидной близости двух текстов, «Выбранных мест из переписки с друзьями» и второго тома «Мертвых душ», довольно сложно, а иногда и вовсе невозможно оказывается установить последовательность возникновения тех или иных пассажей или мотивов в обоих произведениях. А значит, определить, что являлось источником первичного импульса при освещении волновавших Гоголя проблем: художественный текст поэмы, уступивший место публицистическому их освещению, или наоборот[1071].