Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

Предполагаемые источники

Вопрос о литературных и прочих сюжетных источниках того или иного произведения всегда довольно сложен, а путь их изучения тернист. Порой исследователи-эрудиты приписывают писателю такое количество источников, которое автору в одиночестве освоить явно было не по силам, да, возможно, и не надобно. Поэтому, говоря об источниках, мы будем постоянно держать в уме их гипотетический характер. И, кроме того, подразделять на те, родство которых со вторым томом «Мертвых душ» устанавливается на текстовом уровне, и такие, где предполагаемое родство носит скорее типологический характер.

Вообще же для второго тома поэмы, как, впрочем, и в отношении первого[487], для Гоголя важными были два корпуса текстов: печатной литературы и устных рассказов. Мы начнем с последних.

Когда задуманные Гоголем путешествия по России, которые, по словам И. С. Аксакова, автор «Мертвых душ» «затевал», чтобы «на многое взглянуть самолично»[488], оказались по разным причинам невозможными, то он

придумал другое средство пополнить свои сведения об отечестве. Он решился просить всех своих приятелей, знакомых с разными краями России или еще собирающихся в путь, сообщать ему свои наблюдения по этому предмету. <…> Но любознательность Гоголя не ограничивалась желанием узнать Россию со стороны быта и нравов. Он желал изучать ее во всех отношениях[489].

Обращаясь к своим корреспондентам, Гоголь просит присылать рассказы о злоупотреблениях администрации, о ее функционировании. Своему земляку, помещику и уездному судье Н. Д. Белозерскому он задает вопросы:

Насколько вообще уездный судья может сделать доброго и насколько гадостей? <…> Сколько получаете доходов, за уплатой всякой повинности? <…> Какие главные и доходливые статьи вашего хозяйства? (письмо от 18 (30) августа 1843 г., Дюссельдорф).

Ю. Ф. Самарину он пишет:

…очертите мне круг и занятия вашей нынешней должности, которою вы теперь заняты, потом круг занятий всего того отделения или департамента, которого часть составляет ваша должность, потом круг занятий и весь объем того округа или министерства или иного главного управлен<ия>, которого часть составляет означенное отделение или департамент по числу восходящих инстанций… (письмо от начала июля 1846 г., <Карлсбад?>).

Гоголя интересует описание крестьянского быта и нравственного облика крестьян, которое отзовется у него в главах второго тома. И об этом он спрашивает своих сестер:

Прежде всего я должен узнать, что такое люди. На нравственности крестьян основывается все: хороший человек всегда хороший хозяин. Итак, прежде всего начните сами осматривать избы. <…> Рассмотрите, как у них идет все. Расспросите их каждого, во-первых, о нем самом, потом у него же о соседях, которые его окружают, и какого они рода. Мужа расспросите о жене, жену расспросите о муже. <…> Это вы должны сделать для меня, а если будете умны, то сумеете сделать кое-что и для себя, то есть для вашей собственной души… (письмо к А. В., Е. В. и О. В. Гоголь от января – мая 1844 г. <Ницца? Дармштадт? Франкфурт на Майне? >).

А. М. Виельгорскую Гоголь просит присылать известия о «духе нынешнего нашего общества»: «…описывайте мне даже пустоту, вас окружающую: мне все нужно» (письмо от 2(14) мая 1846 г., Генуя).

Аналогичным образом и предисловие ко второму изданию «Мертвых душ», опубликованное в 1846 году под названием «К читателю от сочинителя»[490], содержало обращение к читателям с просьбой о присылке тех бытовых материалов, поисками которых Гоголь занимался в период, когда возврат к художественной работе над второй частью представлялся ему невозможным без предварительного долгого изучения «статистики России».

Гоголю казалось, что друзья и родные не восприняли слишком всерьез его призывы. «Ведь мне же никто не хотел помочь в этом самом деле…», – жалуется он в письме к С. П. Шевыреву от 20 ноября (2 декабря) 1847 года из Неаполя. И тем не менее для содержания и для образной структуры второго тома существенными можно считать присланные Гоголю сообщения по меньшей мере четырех «информантов»: И. С. Аксакова, А. О. Смирновой, А. П. Толстого и П. М. Языкова.

Устные и письменные сообщения П. М. Языкова, который в 1842–1844 годах пересылал Гоголю «слова и всякие заметки», различные этнографические сведения, «описание крестьянских ремесел, им, Стариком (П. М. Языковым. – Е. Д.), составленное»[491] (см. с. 27 наст. изд.), известны лишь по косвенным о них упоминаниям. Сохранилось при этом сделанное П. М. Языковым описание геологических пород Приволжского края, внесенное Гоголем в разделы записной книжки 1841–1844 годов:

Камни в Симбирской губернии.

Песчаник употребляется на жернова; песок, связанный кремнистым цементом. Песчаник сланцоватой, ведомый только Петру Михал<ычу>, плитами, толщиной пальца в три, аршина в полтора квадрата.

Все Жигулевские горы состоят из известняка белого и палевого цвета <…>.

Смолистый сланец – горючее вещество; находится в большом изобилии в Симбирской губернии…[492]

Впоследствии оно было использовано Гоголем в зачине второго тома – описании пейзажа, открывающегося при подъезде к имению Тентетникова[493].

Переписка Гоголя с А. О. Смирновой ценна, среди прочего, еще и тем, что в ней мы находим «разгадку многих эпизодов сохранившихся глав второго тома „Мертвых душ“ и, в частности, истории с завещанием, ставшей <…> одной из главных интриг второго тома»[494].

Письма И. С. Аксакова, выехавшего в мае 1849 года в составе правительственной делегации в Ярославль для изучения деятельности секты раскольников-бегунов и сообщавшего о своих впечатлениях в письмах к родным[495], дали новый импульс наметившейся в главах второго тома теме крестьянского и раскольничьего бунта[496] (см. подробнее с. 295–296 наст. изд.).

Большую ценность для понимания генезиса второго тома представляют также заметки, внесенные Гоголем со слов графа А. П. Толстого летом 1844 года в записную книжку 1841–1844 годов:

Дела, предстоящ<ие> губерна<тору>.

Главное дело – образовать губернское правление»[497]; «Места, не подведомственные губернатору, но на которые он может иметь влияние»[498]; «Откупа. <…> Сила откупщика так велика…»[499]; «Чем губернатор стеснен при генерал<-губернаторе>[500].

Посвященные разъяснению административной роли генерал-губернатора, записи эти делались Гоголем «с прямым расчетом положить их потом в основу главы, дошедшей до нас в пятой тетради»[501]. Приведем здесь в качестве примера внесенный в записную книжку отрывок из обращенного к А. П. Толстому письма Гоголя, тематически предваряющий письмо XXVIII («Занимающему важное место») из «Выбранных мест из переписки с друзьями»:

Вас удивляет, почему я с таким старанием стараюсь определить всякую должность в России, почему я хочу узнать, в чем ее существо? Говорю Вам: мне это нужно для моего сочиненья, для этих самых «Мертвых душ», которые начались мелочами и секретарями и должны кончить<ся> делами покрупнее и должностями повыше, и это познание точное и верное должностей в том… в каком они должны у нас в России быть. <…> Я Вас очень благодарю, что Вы объяснили должность генерал-губернатора; я только с Ваших слов узнал, в чем она истинно может быть важна и нужна в России[502].

На самом деле собирать материал (не всегда известного нам происхождения) для второго тома «Мертвых душ» Гоголь начал уже в 1841 году. В этом отношении важная роль принадлежит в особенности двум записным книжкам – 1841–1844 и 1846–1851 годов, которые можно рассматривать как подготовительные материалы к продолжению поэмы. Так, запись «Приметы дурного управителя. <…> Всегда плохой управитель подозревает, что покушаются на его жизнь, и боится, чтоб его не убили»[503] была использована затем Гоголем в описании качеств «дрянного приказчика» в первой главе второго тома:

…приказчик был баба и дурак со всеми качествами дрянного приказчика, то есть вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но не знал ни бельмеса в уборке хлеба и посевах, а <в> прибавленье ко всему подозревал мужиков в покушеньи на жизнь свою.

Внесенное в раздел «Хлебопашество» описание роста сельскохозяйственных культур («Рожь, ячмень, пшеница колосятся, когда из трубки показывается колос. Овес мечется, а не колосится. Хлеб пошел в трубку – когда является колосовая трубка. <…> Завязалась пяточка – сначала образуется род молочка, когда снизу шелуха начинает затвердевать <…> Просо не колосится, а кистится…»[504]) повторяется в описании хозяйства Тентетникова:

У мужиков уже давно колосилась рожь, высыпался овес и кустилось просо, а у него едва начинал только идти хлеб в трубку. Пятка колоса еще не завязывалась.

Запись, посвященная птице мартыну («Мартын – водяная птица, питающаяся рыбою, которую ловит не с налету, как рыболов, а у берегов, величиною с утку; цвет белый с черной головой, красным носом и ногами»[505]) также почти дословно воспроизведена в описании пейзажа, которым любуется Тентетников:

…он глядел вместо того на какой-нибудь в стороне извив реки, по берегам которой ходил красноносый красноногий Мартын, разумеется птица, а не человек, он глядел, как этот Мартын, поймав рыбу, держал ее впоперег (так. – Е. Д.) в носу, как бы раздумывая глотать или не глотать…[506]

Разделы записной книжки 1841–1844 годов, в которые Гоголь вносил «выражения» псовой охоты, названия пород охотничьих собак, имена и клички гончих, названия следов диких животных, могли быть использованы в утраченной редакции второго тома при описании Вишнепокромова в его амплуа псового охотника[507]. На эту возможность указывает, в частности, в заключительной главе его реплика на слова Муразова о дожде: «Очень очень бы нужно… даже и для охоты хорошо»[508].

Для несохранившейся позднейшей редакции первой главы могло быть предназначено и название кабака «Агашка», которое мы находим в разделе записной книжки «Кабаки» (в дошедшей до нас редакции кабак зовется «Акулькой»; ср.: «Дядя лысый Пимен держал в конце деревни знаменитый кабак, которому имя было Акулька»).

Материалы разделов записной книжки, озаглавленные «Рыбные ловли» и «Блюда», в которых описывается, в частности, приготовление кулебяки[509], были использованы Гоголем в третьей главе в описании рыбной ловли в имении Петуха и в вечерней сцене обсуждения блюд, которыми Петух собирался угостить Чичикова.

В сцене застольной беседы о событиях 1812 года у Бетрищева – ее помнили слышавшие чтение глав второго тома Гоголем современники (см. с. 138 наст. изд.) – могла быть использована заметка раздела «Из настоль<ной> книги» записной книжки 1846–1851 годов, повествовавшая о храбрости русского офицера, которой дивился сам Наполеон:

Он вспоминал, как гренадер Коренной, когда уже стихнули со всех сторон французы и офицеры были переранены, закричавши: «Ребята, не сдаваться!», отстреливался и потом отбивался штыком, когда прижали их теснее и когда всех их перебили, один остался и не сдавался и в ответ на предложенье, схвативши ружье за дуло, отбивался прикладом и ляд<ункой>, так что [изумляясь] не хотели погубить, ранили только легкой раной. Взявши в плен, Наполеон приказал выпустить[510].