Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

Опоньское царство староверов-бегунов и духовный подвиг Гоголя

Мы уже видели, что сохранившиеся отзывы современников, присутствовавших на чтении Гоголем глав поэмы, показывали, что действие в ней продвинулось значительно дальше, чем можно судить по опубликованным главам. Что появлялись в ней и новые лица. И ожидало большинство героев «просветление», о котором написанный текст давал пока еще слабое представление. И «первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна <была> кончиться поэма», а «прочие спутники Чичикова» «тоже воскреснут», «если захотят». И что Гоголь считал необходимым «далее привести своих героев в столкновение с истинно хорошими людьми и проч. и проч.»[728].

Выше уже говорилось и о том, что этому просветлению и воскресению суждено было случиться, может быть, даже и не во втором, а в третьем томе, и местом этого «воскрешения», по косвенным свидетельствам как самого Гоголя, так и его современников, должна была стать Сибирь. Так, С. П. Шевырев, которому Гоголь прочитал в июле 1851 года семь глав, рассказывал Д. А. Оболенскому о судьбе, ожидавшей персонажей именно второго тома:

…в то время когда Тентетников, пробужденный от своей апатии влиянием Уленьки, блаженствует, будучи ее женихом, его арестовывают и отправляют в Сибирь; этот арест имеет связь с тем сочинением, которое он готовил о России, и с дружбой с недоучившимся студентом <…>. Уленька следует за Тентетниковым в Сибирь, – там они венчаются и проч.» (см. с. 144 наст. изд.)[729].

Как уже было сказано выше, Иван Аксаков (по свидетельству Г. П. Данилевского) высказывал предположение, что в Сибирь, где, собственно, и могло бы произойти его просветление и преображение, должен был попасть и Чичиков. Предположение это основывалось на круге чтения Гоголя второй половины 1840‐х годов, когда он начал усиленно работать над вторым томом и в связи с этим изучать книги о Сибири:

Надо думать, что Чичиков в конце этой части, вероятно, попадет за новые проделки в ссылку в Сибирь, так как Гоголь у нас и у Шевырева взял много книг с атласами и чертежами Сибири. С весны он затевает большое путешествие по России; хочет на многое взглянуть самолично, собственными глазами, назвучаться русскими звуками, русскою речью и затем уже снова выступить на литературной сцене, с своими новыми образами[730].

И действительно, если судить по имеющимся у нас данным: переписке самого Гоголя, его друзей, воспоминаниям современников, – в это время на смену его интересу к среднеевропейской полосе России, которая и была местом действия его предыдущих произведений, включая первый и частично второй том поэмы, приходит ярко выраженный интерес к сибирскому материалу. Можно предположить, что геополитическое и этнографическое содержание утраченных частей второго тома и планировавшегося Гоголем третьего тома определялось, в частности, содержанием «Путешествия по Сибири в 1733–1743 гг.» И.‐Г. Гмелина и «Путешествий по разным провинциям Российского государства…» П.‐С. Палласа (1773–1778), – книг, которые Гоголь брал в 1851 году для чтения у Аксаковых и Шевырева и которые (как, например, первые части «Путешествия» Палласа) он еще ранее конспектировал.

И все же возникает вопрос: почему Сибирь? Край, который Гоголь сам не знал, хотя и собирался туда отправиться. Казалось бы, ответ здесь может быть самый простой: в Сибирь гоголевские герои должны были попасть за преступления. Тентетников – за преступление против государственных устоев (неслучайно многие видели в его истории отраженную историю петрашевцев). То, что за Тентетниковым должна была поехать невеста, ставшая его женой, также вписывалось в известную литературную и историко-культурную мифологию, на этот раз декабристскую. За мошенничество попадает в Сибирь и Чичиков, что тоже вполне понятно. Хотя в его случае Сибирь могла иметь еще и дополнительную мотивировку: Сибирь как край открывающихся еще не познанных экономических возможностей могла оказаться весьма перспективным пространством для Чичикова, талантливого экономического предпринимателя[731].

И все же открытым остается вопрос: как данные мотивировки перемещения действия в Сибирь были связаны с намерением Гоголя духовно (а вовсе не материально) преобразить своих героев и «воскресить их для истинной прочной жизни»? Почему именно Сибирь должна стать местом этого духовного преображения?

В дошедшем до нас тексте второй части, в последней по счету главе, обращает на себя внимание эпизод, который долгое время интерпретировался скорее как гоголевский алогизм. Благородный откупщик Муразов, которому в этой же главе отведена роль спасителя Чичикова, пытается духовно спасти еще одного, казалось бы периферийного, но весьма примечательного персонажа, Хлобуева (в поэме он впервые появляется в четвертой главе). В структуре сохранившихся глав второго тома персонаж этот занимает весьма загадочное место, будучи обрисован Гоголем как живущий не по средствам помещик-бездельник, способный за один вечер спустить огромные деньги и обрекающий тем самым свое семейство на существование в долг. Но при этом на него постоянно откуда-то «падает» очередная сумма денег, позволяющая ему и далее существовать безбедно (см. с. 270, 271 наст. изд.). И тем не менее именно на него возлагает надежду единственный абсолютно положительный герой второго тома, откупщик Муразов. Именно ему, одному из самых легкомысленных гоголевских героев, благородный миллионер предлагает неожиданно покаяться, отправившись по России собирать пожертвования на церковь.

Возможный маршрут Хлобуева в сохранившихся главах не прочерчен, однако в разговоре с ним Муразова появляется одна реалия, которая все же позволяет предположить, куда мог отправиться Хлобуев. Предлагая ему «две службы» разом – сослужить «одну службу Богу, а другую мне», – Муразов призывает его тем самым, с одной стороны, собирать деньги на храм (служба Богу), а с другой, – осведомляться о тех волнениях, которые происходят в крестьянской среде, но прежде всего – в среде раскольников:

– Призадумались? – сказал Муразов. – Вы здесь две службы сослужите. Одну службу Богу, а другую мне.

– Какую же вам.

– А вот какую. Так как вы отправитесь по тем местам, где я еще не был, так вы узнаете-с на месте все, как там живут мужички. Где побога<че>, где терпят нужду, и в каком состояньи все. <…> Раскольники там и всякие-с бродяги смущают их. Восстановляют против властей и порядков…[732]

На самом же деле тема староверов у Гоголя появляется вовсе не случайно. Ими Гоголь начинает интересоваться уже с начала 1840‐х годов. Н. М. Языкова он просит в письме от 23 сентября (5 октября) 1843 года из Дюссельдорфа прислать ему труд св. Димитрия Ростовского «Розыск о раскольнической брынской вере». Записи о раскольниках мы находим в записной книжке Гоголя 1841–1844 годов, и они свидетельствуют о гораздо более толерантном отношении к ним самого Гоголя по сравнению с тем, какое он приписал Муразову. Но в особенности интерес его к древлеправославию усиливается в 1846 году, что подтверждают вопросы, которые Гоголь задавал А. О. Смирновой в письме из Рима от 20 февраля (4 марта) 1846 года[733].

Что заставило Гоголя именно во второй половине 1840‐х годов обратиться к теме раскольников? И как эта тема стала ключом, который приоткрывает причины, побудившие его перенести действие поэмы в Сибирь? На это были свои предпосылки, как сугубо биографические, так и социокультурные.

Вспомним, что именно в 1840‐е годы в отношении государства к старообрядцам наступает резкий перелом: после почти столетия относительно терпимого к ним отношения начинаются репрессии, а их деятельность становится объектом расследования различных комиссий. В одной из таких комиссий состоял уже упомянутый выше Иван Аксаков, сын писателя-славянофила Степана Тимофеевича Аксакова, с семьей которого Гоголь особенно тесно общается в 1840‐е годы. Как уже можно понять из предыдущего изложения, семейство Аксаковых принадлежало к числу тех особо чтимых Гоголем лиц, которым он прочитал наибольшее количество написанных им глав второго тома. И главное – это было семейство, которому Гоголь в особенности доверял.

В этом семействе особое место занимал Иван Аксаков. Литературно одаренный и высокообразованный, как и все Аксаковы, он, в отличие отца и своего младшего брата Константина, выбирает не литературный путь, но стезю государственного чиновника и начинает свою деятельность в министерстве юстиции. Как вспоминали о нем люди, его знавшие,

это был новый, только еще начавший тогда развиваться тип чиновника-идеалиста, служившего «делу», а не «лицам», и требовавший одинаково как от своих коллег, так и от подчиненных, точного исполнения закона[734].

Характерно, что именно такого чиновника-идеалиста, своего рода белую ворону на фоне остального коррумпированного чиновничества, выводит во втором томе Гоголь в самом финале поэмы[735]. И, по всей видимости, в этом идеальном чиновнике угадывался, как уже упоминалось выше, именно Иван Аксаков, сам немало размышлявший и писавший о функциях чиновника в России и об уготовленной ему здесь судьбе[736].

А судьба этого «идеального чиновника» представала весьма драматичной. Отказавшись поставить свою подпись на подложном документе, он не избежал преследования властей, вынужден был оставить службу по министерству юстиции и перешел в министерство внутренних дел, которым управлял в те времена граф Л. А. Перовский. Именно Перовский предложил в середине 1840‐х годов опальному Ивану Аксакову заняться изучением раскола и отправил его в Бессарабию. Тщательно изучив раскол, Аксаков высказался в его защиту в ряде статей, чем навлек на себя новое гонение. На вопросы Третьего отделения он отвечал словами, в которых поразительным образом узнается гоголевская интонация:

…цель моя на службе ездить по России с поручениями и изучать ее во всех отношениях, не только по одному предмету возлагаемого на меня поручения[737].

Пережив арест и получив освобождение, Иван Аксаков хлопочет о командировке в Малороссию, но получает назначение в Ярославль – и тоже в связи с делом изучения раскола. В марте 1849 года Иван Аксаков отправляется из Абрамцева в ярославскую командировку, заехав на пути в Москву к Гоголю. С этого времени обращенные к отцу и сестрам письма его полны сведениями о работе комиссии и полученными им впечатлениями о старообрядцах.

Очевидно, что многие из этих писем читались Гоголю – или в присутствии Гоголя. Вспомним, что 1849 год – начало особо интенсивной его работы над новой редакцией второго тома. Поразительные встречаются порой совпадения.

…я сохраняю аккуратно твои письма. Вот так бы надобно было объездить всю Россию (разумеется, не одному человеку), и такого рода описания было бы полезно прочесть вашему министру <…>. Какое разнообразие нашей беспредельной Руси![738] —

пишет С. Т. Аксаков сыну в ответ на его письмо из Пошехонья от 24 сентября 1849 года, в котором были описаны местность и нравы[739] (письмо Сергея Тимофеевича датировано 29 сентября).

И Гоголь словно вторит обоим Аксаковым в письме от 10–18 июля 1850 года, обращенном в том числе к тому самому графу Л. А. Перовскому, под началом которого служил Иван Аксаков («Нам нужно живое, а не мертвое изображенье России…» – см. с. 289 наст. изд.).