Сирота с Манхэттена

Замок Гервиль, воскресенье, 28 августа 1898 года

Проснувшись, Элизабет очень удивилась, увидев рядом с собой на кровати Бонни. А потом вспомнила, что попросила гувернантку спать с ней. Вчера они собирались долго и обстоятельно поговорить, но обе так утомились после эмоционально насыщенного дня, что сразу заснули.

Просторную комнату освещали пурпурные лучи. Светало, и в парке оглушительно пели птицы.

- Бонни, уже рассвело! - прошептала молодая женщина. - Нам надо поговорить.

- Да, я помню, - сонно отозвалась та.

Элизабет с трудом сдержалась, чтобы не засмеяться, когда гувернантка повернулась к ней лицом. Из-под ночного чепца торчали рыжие пряди, на щеках отпечаталась подушка.

- Смейтесь-смейтесь, мадемуазель! Это так мило с вашей стороны, - упрекнула ее Бонни. - Знаю, утром на меня не очень приятно смотреть.

- Ты чудо как хороша, Бонни! Как куколка!

- Хм… куколка тридцати четырех лет, да еще рыжая! У вашего дядюшки Жана наверняка со зрением беда, раз он за мной ухаживает. Только я раздумала идти замуж!

Умилившись искреннему огорчению, написанному на лице своей единственной подруги, Элизабет привстала и хлопнула ладонью по простыне:

- Чуть позже объяснишь почему, ведь у меня, наоборот, скоро помолвка с Ричардом Джонсоном. Надеюсь, ты меня простишь за то, что я в последнее время многое от тебя утаивала. И это «многое» тебя неприятно удивит!

- Мадемуазель, говорите как есть!

Понизив голос, Элизабет рассказала обо всем. Вспомнила поцелуи и объятия на борту «Турени», а потом призналась, что с американцем они стали любовниками в июле этого года, через два дня после похорон Аделы Ларош.

Пришлось упомянуть и о вчерашнем постыдном инциденте.

- Господи боже! Мсье Ларош выбил дверь в вашем очаровательном доме в Монтиньяке? И застал вас с Ричардом голыми? - вскричала она, удивленно хлопая ресницами. - Ну, мадемуазель, от вас я такого не ожидала. Не думала, что вы так легко нарушите церковные заветы. Как вы могли отдаться мужчине вне святых уз брака?

- Бонни, мне было так плохо! Жюстен уехал, и ты знаешь почему. Мы бы никогда не смогли любить друг друга… И была еще причина, поверь мне на слово! Когда мы ночевали в гостинице «Три завсегдатая» в Ангулеме, мне приснился тот же кошмар, что и на пароходе. Только в этот раз я проснулась, дрожа от ужаса, и по-английски записала этот сон. С тех пор я делаю это регулярно - если сновидение кажется мне значимым или содержит угрозу.

Бонни села на постели, перекрестилась, внезапно побледнев, и быстро спросила:

- А что с вами происходило, мадемуазель? Ну, в этих кошмарах?

- Меня насилует мужчина в черном, в темной комнате - человек без лица! Так изуверски, что мне хочется умереть. Сначала я подумала, что это Ричард, но потом, проснувшись в гостинице, вдруг поняла, что узнала этого мужчину. Надо ли называть его имя?

- Думаю, надобности нет, - согласилась гувернантка, вспоминая юную Жермен, которая прошлой ночью стала жертвой жестокого изнасилования.

- Когда мне было шесть, спасти папу я не смогла, но сейчас решила бросить судьбе вызов, отдавшись Ричарду. И у меня получилось! Бонни, дед теперь не посмеет ничего мне сделать, тем более когда я буду замужем. Если бы вчера, за ужином, он со мной не согласился, я бы рассказала ему все это!

Из ящичка в прикроватном столике Элизабет достала записную книжку Катрин.

- Бонни, тебе нужно это прочесть. Хочу, чтоб ты поняла, как явственно я почувствовала, что мама рядом - в детской, а потом и тут, в этой комнате. Если бы не этот дневник, у меня бы не хватило сил взбунтоваться против деда. Я теперь не хочу уезжать. Хочу жить во Франции, заботиться о милом дедушке Туане, о кузенах Жиле и Лоране. А ты, вот посмотришь, выйдешь замуж за Жана! Наконец-то я рассказала тебе всю правду. Тяжкое бремя с плеч!

- Хотелось бы и мне, мадемуазель, сказать то же самое!

- Тебя что-то тревожит? Бонни, признавайся! И пожалуйста, называй меня по имени. Это разрушит преграду между нами.

- Нет, не могу. Так приятно говорить вам «мадемуазель», хоть - увы! - ею вы уже не являетесь. И не сочтите это за критику, но в свои восемнадцать вы знаете о супружеской жизни куда больше, чем я. Если я выйду за Жана, мне тоже придется заниматься… этим?

- Конечно!

- То-то и оно! Если хотите знать, я боюсь. Еще в ту пору, когда представляла себя женой Харриса, я однажды пристала с расспросами к кузине. А она и говорит: «Придет время - все узнаешь!» Больше я не спрашивала.

Бонни задержала взгляд на муслиновой занавеси, через которую в комнату проникал свет, - лишь бы не смотреть на Элизабет. Молодая женщина шепнула ей на ухо:

- Первый раз немного больно, но, поверь, потом ты начинаешь испытывать приятное волнение, удовольствие! А самое главное, я думаю, - это очень любить своего мужа.

Тихонько вздохнув, Элизабет встала. Босая, она подошла к окну и открыла его. Пейзаж все еще очаровывал взор, хотя к концу лета цвета слегка поблекли. В бледно-голубом небе носились ласточки, пахло влажной землей. Вдалеке простирались виноградники, а еще дальше сквозь листву дубов можно было рассмотреть лошадей на лугу.

Элизабет хотелось верить, что впереди у нее безоблачное будущее. В ближайшие дни прибавится хлопот, и некогда будет думать о Жюстене. Она была уверена, что когда-нибудь он вернется. По-другому быть не может!

«Мамочка, я буду очень его любить, потому что Жюстен - твой брат и такой же добрый и милый, как ты!»

Бонни сидела и смотрела, как молодая женщина посылает в небо воздушный поцелуй, едва заметно улыбаясь. Ее очаровательный профиль красиво подсвечивало утреннее солнце.

Щадя Элизабет, гувернантка решила сберечь секрет Жермен. В жизни ее госпожи случалось всякое, и она имела право быть счастливой, пусть даже это счастье зиждилось на лжи и преступлениях.