Сирота с Манхэттена

В доме Батиста и Леа Рамбер, суббота, 27 ноября 1886 года

В Нью-Йорке пошел снег. Леа смотрела на легкие пушистые хлопья, стоя с ребенком у окна.

- Скоро все в городе станет белым, мой Тони! - нараспев проговорила она. - И мамочка не сможет вывозить тебя на прогулку.

Батист наблюдал за женой и сыном. Сегодня он ушел со стройки в полдень и рассчитывал все время до понедельника провести с семьей. Завтра, если на тротуарах не будет слишком скользко, они пойдут на мессу… Когда кто-то постучал в дверь, он досадливо поморщился.

- И тут покоя нет! - буркнул себе под нос Батист, но жена только улыбнулась.

Он приоткрыл одну створку двери и с изумлением уставился на высокого мужчину с седеющими висками, очень элегантного в своем длинном приталенном пальто из черного шерстяного драпа и цилиндре.

- Мсье, вы, наверное, ошиблись адресом! - выпалил он.

Представители высшего общества никогда не забредали в такие дома, как этот, так что Батисту было чему удивляться.

- Это вы Батист Рамбер? Мне дали ваш адрес в конторе вашего предприятия.

Незнакомец изъяснялся на безукоризненном французском. Его изможденное лицо и холодный взгляд не произвели на компаньона-плотника благоприятного впечатления.

- Да, мсье, входите! Стоять на лестничной площадке холодно.

- Благодарю. Я Гуго Ларош, тесть Гийома Дюкена.

- О боже! - выдохнул Батист.

Леа побежала укладывать малыша. Она дала сыну дешевую погремушку, чтобы ему было нескучно.

- Присаживайтесь, мсье! - предложила она.

Ларош обвел комнату мрачным взглядом. Квартира маленькая, чистенькая, все прибрано, но по тесноте, по многим деталям обстановки сразу становилось ясно: семья живет в бедности.

- Приятно встретить соотечественников, - счел он нужным заметить, чтобы не выглядеть совсем уж невежливым. - Я прибыл в Нью-Йорк позавчера, после мучительного плавания на борту «Бретани», парохода, который был спущен на воду в том же году, что и «Шампань» - это проклятое судно, само название которого мне невыносимо произносить. На нем в октябре отплыли, на мое несчастье, Гийом Дюкен, мой зять, моя дочь Катрин и их девочка, Элизабет.

Батист кивнул. Леа поставила для гостя стул, и тот сказал усталым тоном:

- Вы, наверное, уже догадались о причине моего приезда?

- Я понимаю, что привело вас в Нью-Йорк, но в наш дом - не совсем, - отвечал Батист.

- Я объясню в нескольких словах. Три недели назад я отправил зятю три телеграммы, и он не ответил. Я знаю, что такой обмен посланиями стоит дорого, но супруга тайком от меня передала нашей дочери накануне отъезда некую сумму, так что Гийом мог себе это позволить, а я был бы в курсе новостей. Смерть Катрин стала для нас с женой тяжелейшим ударом, и мы тревожились о внучке, Элизабет. Прошу, дайте мне воды! Это все от волнения…

Леа, поражаясь выдержке этого измученного горем отца, подала ему воду. Дальше разговор повела она, не столь сдержанная, как супруг, тем более что у нее было о чем рассказать.

- Мсье Ларош, мне очень жаль. Ваш зять и внучка пропали вечером в воскресенье, 7 ноября, по дороге к нам. Мы ждали их к ужину, Батист подыскал им жилье на нашей улице. В этом секторе хотя бы есть водопровод - в отличие от того места, где они до этого жили.

Гуго Ларош опустил глаза, и кулаки его сжались. Какое-то время он молчал, и супруги Рамбер, из уважения к нему, молчали тоже.

«Затишье перед бурей», - подумал Батист, догадываясь о борьбе, происходящей в это время в душе Лароша. И не ошибся.

- Вам жаль, мадам? - вскричал он. - Боже правый! Вы сообщаете мне об исчезновении Гийома и Элизабет как о чем-то, не заслуживающем внимания!

Что с ними стряслось? Вы обратились в полицию?

- Я запрещаю вам кричать на мою жену, мсье. Она сделала все, что могла, чтобы разыскать вашу внучку. Мы очень тяжело переживаем эту трагедию - а речь идет о трагедии, я уверен. Вы даже не дали нам возможность все вам объяснить.

- Прошу меня простить, мсье Рамбер. После смерти Катрин я живу в аду, - стал оправдываться Ларош. - Слушаю вас.

Батист стал очень эмоционально рассказывать обо всем, что знал, потом показал копию своих показаний в полицейском участке и, в последнюю очередь, пуговицу, которую извлек из ящика стола.

- Почти каждую ночь, а иногда и днем убивают людей и оставляют тела прямо на тротуаре, или затаскивают в переулки, или сбрасывают в Гудзон. Я уверен, что мой друг Гийом мертв. Что касается девочки, Элизабет, моя Леа безуспешно пыталась ее разыскать. Мы готовы были оставить ее у себя, опекать.

Леа села так, что оказалась лицом к лицу с гостем. Не упуская ни одной мелочи, она стала рассказывать, что именно ею было предпринято, - по-французски, но с заметным итальянским акцентом.

- У меня семимесячный сын, - начала она. - С ним сидела моя мать, пока я искала малышку Элизабет. Я пошла к сестрам милосердия, но эти святые женщины занимаются совсем крошками, младенцами. Никто не приводил к ним девочку шести лет, француженку по национальности. Они направили меня в протестантскую организацию «Общество помощи детям», основанную Чарльзом Лорингом Брейсом, человеком с большим сердцем. Вот уже тридцать лет, мсье Ларош, благодаря этой организации тысячи сирот, брошенных детей, получают шанс на лучшую жизнь в западных штатах. Там не нашлось девочки, которая по приметам могла бы оказаться Элизабет, - и это притом, что девочек там было много, бедняжек!

- Так вы видели Элизабет? - спросил Ларош.

- Нет.

- Как же вы могли знать в таком случае?

- У меня были имя и фамилия, я знала, что девочке шесть лет.

А еще, если бы я заговорила с ней по-французски, то есть на ее родном языке, она бы, конечно, отозвалась, - пояснила Леа. - «Сиротский поезд» ушел в Индиану на прошлой неделе, и я присутствовала при том, как детей сажали в вагоны. Боже, с какой радостью они уезжали из города, чтобы жить на воле, в деревне! Нужно было это видеть: все хорошо одетые, чистенькие, мечтающие о том, что в конце долгого пути их встретят приемные родители!

Голос Леа задрожал, и инициативу перехватил Батист:

- Леа всматривалась в каждое лицо! Всего девочек по имени Элизабет оказалось шесть. Одна - француженка, но ей было уже двенадцать лет. Остальные не понимали вопросов Леа, и ни у одной не было темных кудрявых волос и очень ярких голубых глаз - так свою дочку описывал Гийом. Честно говоря, мсье, я опасаюсь худшего. Бандиты, которые забили его до смерти, скорее всего, избавились и от ребенка.

- Нет, этого не может быть! - вспыхнул Гуго Ларош. - Я отказываюсь в это верить! Зачем причинять зло невинному ребенку, если они уже ограбили ее отца?

К лицу его прилила кровь, и Ларош расстегнул ворот рубашки. Леа поняла, что ему трудно дышать. Пожалев его, она достала бутылку виски, где еще оставалось немного, - берегли на особый случай - и налила в стакан.

- Вот, выпейте! Полегчает.

Все еще потерянный, Ларош залпом осушил стакан. И вдруг, повинуясь дурной привычке, грохнул кулаком по столу.

- Моя внучка жива! Я в этом не сомневаюсь, мне это подсказывает сердце! Я переверну небо и землю, если понадобится, но разыщу ее. Вчера я ходил по адресу, указанному Гийомом в письме. Но там я ничего не узнал. Когда я, с трудом подбирая английские слова, объяснил, что мне нужно, один жилец сказал, что в этом грязном здании какое-то время проживали французы, но уже съехали. Супружеская пара с двумя сыновьями.

- Я встречалась с той женщиной, - вмешалась Леа. - На следующий день после исчезновения Гийома и Элизабет. Она была не слишком любезна. Наверное, они переехали в другое место, может быть, их выгнали.

- Остается еще одна возможность, - вздохнув, произнес Ларош. - Газеты! Я дам объявление и пообещаю награду. Если кто-то приютил мою внучку, он придет ко мне в гостиницу.

- И наш адрес тоже опубликуйте, - посоветовал Батист, которого эта идея воодушевила.

Напряжение спало, и, несмотря на разницу в социальном положении и снедавшую гостя тревогу, они еще час говорили, обсуждая хрупкую надежду.

И все же Гуго Ларош вынужден был вернуться во Францию еще до Рождества, на борту парохода «Гасконь». Никто за вознаграждением не явился. Когда судно достигло середины маршрута, он долго бродил по палубе с роскошным букетом искусственных цветов, купленных на Бродвей-авеню. А потом бросил их в бурные океанские воды, крича слова любви, обращенные к дочке, Катрин.