Сирота с Манхэттена

Дома у Батиста и Леа Рамбер,в тот же день, в тот же час

Леа внимательно выслушала рассказ Элизабет - начиная с инцидента в Сентрал-парке, когда той было шесть и она убегала от дрессировщика с медведем, и до последних откровений Вулвортов. Вскользь девушка упомянула и при каких обстоятельствах она познакомилась с мужчиной, который назвался Ричардом Стентоном.

- Ситуация, в которой я сейчас оказалась, мучительна, - заключила девушка. - Я до сих пор люблю Эдварда и Мейбл, они подарили мне столько любви и баловали до крайности. Но я злюсь на них за все то вранье и за то, что они убедили меня в том, будто давно меня удочерили.

Пылкий нрав Леа отчасти объяснялся ее итальянской кровью. Она говорила что думает, никого не щадя, - исключения бывали редко. Вот и теперь она не стала скрывать раздражения:

- Думаю, сотни людей находятся в ситуации куда более неприятной, чем вы, Элизабет! Что такого плохого может с вами случиться? Худшее - это вы вернетесь во Францию и будете жить в замке, в окружении любящей вас родни. Но, если захотите, можете остаться в Нью-Йорке, в состоятельной семье, где вас любят, как родное дитя. Вулворты - люди известные, я и помыслить не могла, что это они вас приютили. Согласна, они поступили дурно, но, с другой стороны, я их понимаю. Они слишком сильно вас любили и не хотели потерять.

- Я тоже это понимаю, - отвечала Элизабет, слегка уязвленная замаскированным упреком. - Не спорю, мне повезло, ведь я вполне могла попасть в сиротский дом, но и той жизни, о которой я мечтала, у меня тоже не было! Я хотела жить тут с мамой и папой и малышом, который должен был родиться на американской земле! Мы бы не были богаты, но очень-очень счастливы вчетвером!

Голос ее сорвался, потому что она с трудом сдерживала рыдания. Леа смягчилась, взяла ее за руку.

- Я вас понимаю, бедная моя девочка. Мы с мужем тоже не могли без сожаления думать о вашей горькой судьбе. Поэтому-то я вас всюду и разыскивала, хотела, чтобы вы хотя бы вернулись во Францию, к деду и бабке.

Простите, если своей резкостью я вас задела. Не умею притворяться!

- Искренность - это лучшее утешение. И вы правильно сделали, что меня встряхнули. Многим сиротам приходится несладко: их обижают, они терпят нужду во всех ее проявлениях. Меня Господь от этого уберег, и я не устаю его за это благодарить, Леа.

- Mia povera piccola[38], - прошептала женщина на родном языке. - Время позднее, и ваши родители наверняка уже начали тревожиться. А я ведь еще не рассказала, как ко мне попал медальон вашей матушки.

- Я поеду домой на фиакре. Пожалуйста, расскажите поскорее! Для меня это такое утешение - что я могу его потрогать, что он снова мой.

- Это странная история, - начала Леа. - Миранды у нас еще не было, моя мама сидела с Тони, а я сразу же, как только смогла, пошла работать - притом что Батист неплохо получал на стройках. В тот раз меня взяли на работу в большую прачечную, в двух остановках на трамвае отсюда, сроком на два месяца. Нас было человек десять, все женщины. При помощи специальных машин мы стирали, выполаскивали, отжимали горы простыней и другого белья, поступавших из соседних отелей. Одну женщину звали Колетт, и я сразу ее вспомнила. Это ее я расспрашивала на следующий день после вашего с отцом исчезновения. Но когда я ей про это напомнила, эта дама все отрицала и даже начала кричать, что сроду меня не видела.

Леа умолкла, отпила глоток воды, прислушалась, не шумят ли в соседней комнате дети, и, волнуясь, продолжила свой рассказ:

- Колетт была француженка, поэтому разговаривать на родном языке могла только со мной. Целыми днями она жаловалась. Муж у нее ушел к какой-то ирландке, старший сын, Леонар, воровал с прилавков.

Элизабет на мгновение закрыла глаза. Сцена из прошлого предстала перед ней во всех деталях, стоило ей услышать имя Леонар.

- Я его помню! - воскликнула девушка. - В тот вечер, когда мы шли к вам с единственным кожаным саквояжем, потому что другого багажа у нас не было, Леонар бросил папе яблоко и крикнул: «Для Лисбет!» У него был младший брат, Поль.

- Колетт оставляла младшего с соседкой и без конца жаловалась на нее тоже - мол, она плохо кормит ее сына. Я, конечно, сочувствовала ей. Но я быстро поняла, что Коко, как она себя называла, пропивает свое жалованье и давно все пустила на самотек. Часто она, плача, заявляла, что вернется во Францию.

- Она сняла цепочку с медальоном, когда меня причесывала. Я была робкая, боязливая и не посмела попросить свою вещь обратно, а папе она заявила, что я его, ясное дело, потеряла.

- Наверное, ее мучила совесть, потому что она так от него и не избавилась и даже носила на шее, - сказала Леа. - Однажды утром я ей и говорю: «Какой у вас красивый медальон!», а она, подмигивая, отвечает: «Если настанут черные дни, будет что продать!» Но получилось по-другому. Примерно через неделю в прачечной произошел несчастный случай. Крепления на одной сушке ослабли, никто так и не понял почему, и сорвался стальной валок, убив одну женщину и тяжело ранив другую. Этой второй и была Колетт. У нее была травма черепа и позвоночника.

- Господи, какой ужас!

- Наверное, сушка сломалась, - предположила Леа. - Несчастная Колетт несколько дней умирала в больнице. Мне было ее жалко, я пошла ее навестить. Опийная настойка облегчала ее страдания, так что она смогла мне кое-что сказать - попросила продать этот золотой медальон, а деньги передать сыновьям. Я согласилась и пообещала, насколько это возможно, позаботиться о ее мальчиках. Надпись на медальоне я увидела, как только он попал мне в руки. Только представьте! «Катрин Дюкен»! Я не поверила своим глазам. Правды добиться мне не составило труда. Колетт призналась, что украла у вас медальон.

- И что же было потом? - спросила Элизабет. - Что стало с ее детьми?

- Когда я все рассказала Батисту, он решил сохранить украшение. Колетт вскоре умерла. Батист дал немного денег Леонару, и тот моментально пропал, а Поля поместили в приют. На сиротском поезде, вместе с другими мальчиками, его отправили на Запад.

- Печально, - сказала Элизабет. - Я склоняюсь к выводу, что жизнь у эмигрантов редко складывается так, как они мечтают, когда плывут через океан.

Леа, мне пора! Я смогу навещать вас?

- Не просто сможете, вы обязаны! - пошутила итальянка. - Батист будет с нетерпением ждать знакомства с вами. Приезжайте к нам обедать послезавтра, первого января. Это выходной.

- Еще один, последний на сегодня вопрос. Вы говорите, что мой дед, Гуго Ларош, к вам приезжал. Как он себя вел? В детстве я его жутко боялась.

- Поначалу он и на меня нагнал страха… Очень элегантный господин, из тех, что на всех смотрят свысока. Но ощущалось, что он очень несчастный. Лишился единственной дочери и, приехав к нам, узнал, что зять его, по всей вероятности, убит, а внучка пропала. Сначала он разозлился, но скоро гнев утих. Мистер Ларош очень тревожился о вас, я это почувствовала. С тех пор он надеется вас разыскать.

Взволнованная до глубины души, Элизабет встала, надела курточку и перчатки. Ее обида на Вулвортов, слегка угасшая, обрела новую силу.

- Сейчас, когда я знаю, что дед побывал тут, у вас, Леа, мне уже совершенно не хочется ехать домой. Само слово «дом» звучит фальшиво, так же, как «ма» и «па», - мне стало трудно так обращаться к Эдварду и Мейбл. Они обязаны были, несмотря ни на что, отвести меня в гостиницу «Челси», чтобы утешить старика, который нуждался во мне, своей внучке! Я их ненавижу!

Леа предпочла промолчать. Она потянулась к Элизабет, и та ее порывисто обняла.

- Будьте сильной, дитя мое, - шепнула она девушке на ухо. - И обязательно приезжайте в гости!

10 Скандал у Вулвортов