Сирота с Манхэттена

На кладбище деревни Гервиль, в тот же день, через пару часов

Антуан Дюкен в выходном костюме, со шляпой в руке стоял в молчаливом раздумье перед склепом со стальной, тонкой работы решетчатой оградой, где покоилась Адела Ларош. На ступенях - море живых цветов и венков из разноцветного стекляруса и бусин. Мягкий свет августовского солнца золотил старинные надгробья соседних могил, да покачивались от теплого ветерка розы, лилии и анемоны.

Элизабет в перерыве между молитвами брала деда за руку. Это она настояла на том, чтобы привезти его сюда. Старый мельник встревожился, едва об этом зашла речь.

- А если Ларош окажется в деревне и нас увидит?

- Гервиль со своими семью сотнями жителей ему не принадлежит, дедушка Туан! - возразила Элизабет. - И волноваться не о чем. Уверена, что, как обычно по субботам, он уехал в Руйяк.

С некоторых пор ей немалых усилий стоило называть Лароша дедушкой. Это первое, что приходило в голову при обращении к нему, но звучало как-то неуместно и даже неприятно.

- Я очень дорожил нашей дружбой с мадам Аделой, - вдруг заговорил Антуан Дюкен. - Все эти десять лет, пока я оплакивал Катрин, Гийома и тебя, потерянное дитя, оставленное умирать или мучиться, что еще страшнее, эта женщина с разбитым сердцем меня поддерживала. И я радовался, несмотря на свои горести, видя, как она смягчается, становится вновь, как в юности, милосердной и нежной. Сердце твоей бабушки очерствело, пока она жила рядом с Ларошем.

- Она все равно его любила, дедушка. Она сама мне в этом признавалась.

- Так оно и есть, моя хорошая: когда любишь человека и вдруг понимаешь, насколько черна его душа, разочарование бывает страшным. Адела закрылась в себе, для нее сдержанность была как броня, своеобразная защита. Она однажды призналась, почему отослала Катрин в пансион, едва той исполнилось десять, - чтобы была подальше от замка и от отца, чье обожание становилось совсем уж нездоровым.

Идем! На кладбище такие речи неуместны.

Элизабет разволновалась, но старалась этого не показать. Она помогла деду взобраться на сиденье двуколки, потом указала на квадратную колокольню церкви Нотр-Дам-де-Гервиль - постройку в чистом романском стиле, лишенную готических прикрас.

- Может, ты хочешь помолиться в церкви? - спросила она.

- Нет, моя хорошая, поедем лучше домой. Я молюсь под небесным сводом, ночью и днем, потому что место значения не имеет. Господь - он повсюду. И я благодарю его за этот чудесный дар - что мы с тобой снова вместе.

Девушка вскочила на подножку и устроилась рядышком с ним, держа в руке поводья. Рыжая кобылка пошла рысью, стоило Элизабет прищелкнуть языком.

- Дедушка Туан, ты знаешь, как сильно я тебя люблю и как мечтаю жить в Монтиньяке, в доме моих родителей. Увы, ждать придется еще три года, страшась каждого дня в обществе человека, чьи душевные порывы… не совсем нормальны. Скажи, ты очень расстроишься, если я уеду? Американец, про которого я тебе рассказывала еще в мае, Джонсон, хочет, чтобы я стала его женой. Он искренне меня любит, и я поделилась с ним своими страхами насчет деда и его странностей.

Антуан скривился от отвращения, схватил внучку за руку.

- Так этот монстр снова взялся за старое? - вскричал он. - Крошка моя, почему ты мне не сказала? Или Жану и Пьеру? В этой стране законы работают, и у тебя хватит денег на адвоката, посоветуйся с ним, как сделать так, чтобы Ларош перестал быть твоим опекуном. Проклятье! Что он себе позволял? Как-то нехорошо к тебе прикасался? Сегодня же вечером переезжай жить на мельницу, и я встречу Лароша с ружьем наперевес! Я смог защитить твою мать и тебя смогу. Мы можем рассчитывать и на Пьера, как только он узнает, в чем дело. И тебе ничего не придется опасаться.

Внезапный гнев дедушки Туана, обычно такого спокойного и рассудительного, успокоил Элизабет, но и привел в смущение. Она не решилась прямо обвинить Гуго Лароша, поскольку некую черту он еще не перешел.

- Дедушка, не волнуйся так, все не настолько плохо! - твердо сказала она. - За мной присматривает Бонни. А после смерти бабушки у деда есть все основания проводить со мной много времени. Не тревожься сверх меры! Может, я навыдумывала всякой чуши - это все мои нервы. Можно сказать, что Ларош просто ласков со мной, даже более того. Обещаю: я сразу приеду на мельницу, если почувствую угрозу. И впредь буду очень осторожна и соберу чемодан - на случай, если придется бежать.

Расстроенный старик только тяжело вздохнул. Элизабет посмотрела на него и ласково, растроганно улыбнулась.

- Вот что я тебе скажу, - негромко начал старый Антуан, - по поводу твоего отъезда. Да, я очень расстроюсь. И буду по тебе скучать, потому что ты мое солнышко, вся радость в этом мире. Но если на кону твое счастье и свобода, что ж… Я, в конце концов, не одинок, есть Пьер и Ивонна, золотая женщина, и мои внуки. Я верю, что, замужняя или нет, ты еще приедешь к нам и я еще разок тебя дождусь. Мне ведь еще и семьдесят пять не стукнуло!

- Словом, ты почти юноша, - пошутила Элизабет. - О дедушка Туан, ты не представляешь, как я тебя люблю!

Она подхлестнула лошадь, и скоро они уже ехали по дороге вдоль реки Шаранты. Мельник показал внучке голубого зимородка с его красивым бирюзово-оранжевым оперением и пару цапель.

Листва ив и высоких ясеней трепетала на ветру. Придорожная трава поблескивала каплями недавнего дождя. Воздух был свежий, бодрящий.

- Сегодняшняя послеполуденная гроза пошла на пользу, - сказал Антуан Дюкен. - И дышится легче, и земля напиталась водой.

- Да, дедушка, твоя правда. Замечательная была гроза, мне даже стало как-то спокойнее, - с мечтательным видом ответила она.

Элизабет думала о том, что стала женщиной в ритме громовых раскатов, под баюкающее, хрустальное пение проливного дождя. По ее телу прошла сладострастная волна, стоило ей вспомнить обнаженное тело Ричарда. Захотелось его поцелуев, его запаха - да просто быть с ним рядом.

«Выходит, я его люблю? - удивилась она. - Я его люблю, и он хочет на мне жениться».

Впервые после исчезновения Жюстена, то есть почти за год, Элизабет испытала искреннюю радость.