Сирота с Манхэттена

- Вы плакали, мисс. Опять кошмарный сон?

- Нет, ничего такого, Бонни. Прости, если я тебя разбудила. Я не могу спать, я слишком возбуждена. Ко мне, Бонни, сегодня вечером, после ухода Питера Форда, вернулась память.

- А потом был неприятный разговор, да? Я слышала, как вы кричали. Никогда раньше вы так не кричали.

- Я была вне себя! И хочешь услышать почему, моя Бонни? Ма считает, что тебе знать не обязательно, но я с ней не согласна. Сейчас я все расскажу.

Элизабет выплеснула всю ту обиду и отчаяние, которые ее душили последние несколько часов, всю свою бессильную ярость. Узнав о махинациях своих господ, Бонни возмутилась.

- Боже мой! Порядочные люди так не поступают, - сердито воскликнула она. - То-то я не могла понять что к чему - первое время, когда вы только поселились у мистера и миссис Вулворт. Сейчас объясню, о чем я. Мне странно было слышать, как они рассказывают своей родне, что вы - дальняя родственница, которую они решили приютить. Со стороны хозяйки, разумеется, потому что никто же не проверит.

- Как так?

- Миссис Вулворт была очень молода, когда умерли ее родители, и один ее дядюшка перебрался в Аризону. Вот они и придумали, что вы родом оттуда.

- Ах да! Я вспомнила, Бонни. Они сказали, что лучше будет объяснить мое присутствие в доме таким вот образом. Мне тогда было семь, и я уже говорила по-английски. Мне было все равно, с ними я себя чувствовала хорошо и спокойно - как птичка в красивом удобном гнездышке. А потом оказалось, что это не гнездо, а скорее клетка, пусть и искусно вызолоченная!

Гувернантка сердито хмыкнула себе под нос, потом встала, чтобы сварить горячий шоколад.

- Вам надо подкрепить свои силы, мисс! И у меня теперь тяжело на душе. Если бы десять лет назад я знала, что ваш дед дал в газете объявление, я бы с ним точно встретилась. Никто не должен разлучать ребенка с родственниками, особенно если они его любят и готовы воспитывать. Сказать вам, что я думаю?

Этот мистер Ларош, ваш дед… Может, в тот вечер, с грозой, маленькая, в замке, вы его и испугались, но он бы обожал и баловал вас не меньше, чем мои хозяева. Он ведь лишился единственной дочки, и вы были бы ему утешением.

- Может, да, а может, и нет, - отвечала Элизабет. - Адела Ларош, моя бабушка, очень строгая женщина.

Непривычное нервное напряжение совсем измотало девушку. Бонни подала ей большую чашку, из которой вкусно пахло горячим шоколадом.

- Ты единственная, кому я доверяю, моя Бонни, - сказала Элизабет. - Если б только ты могла увидеть моих настоящих родителей такими, какими я их запомнила, - молодыми, красивыми! У папы были черные волосы, серые с золотом глаза, а мама - он звал ее Кати, - она была блондинка с прекрасным цветом лица, сине-зелеными глазами, как бирюза, и чудесной улыбкой. И я вспомнила даже, как она умерла на корабле. Случились преждевременные роды, и она потеряла много крови. Я все это узнала, слушая Колетт - нашу соседку по спальному отсеку на корабле. Она думала, я сплю, а я только притворялась спящей. Они сбросили тело мамы в океан, и умершего младенца тоже.

- Вы никогда раньше не вспоминали при мне про эту Колетт, мисс.

- Все как-то позабылось. А теперь, говорю тебе, я вспомнила! Мне эта женщина, Колетт, не нравилась. Она украла мою подвеску - мамин крестильный медальон. Папа потом еще меня пожурил, думал, я его потеряла. Знала бы ты, как явственно я теперь вижу все то, что было тогда! Это похоже на путешествие во времени!

Она с трудом сдерживала слезы отчаяния, столкнувшись с ужасной дилеммой.

- Ну-ну, не плачьте! Завтра напишете прекрасное письмо своей французской родне, а если решитесь уехать, я поеду с вами, даже без жалованья. У меня есть сбережения.

- Спасибо, Бонни! Ты настоящий ангел. Вот только я не знаю, чего на самом деле хочу. Я выросла тут, в Нью-Йорке, и тут чувствую себя хорошо. Сегодня утром, когда мы с тобой гуляли, это было такое удовольствие! И я хочу снова пойти на прогулку, чтобы мы посмотрели весь Сентрал-парк. А еще, честно говоря, я, как и раньше, люблю па и ма, даже если и не могу заставить себя снова так их называть.

Бонни притянула девушку к своей пышной груди, погладила по спине. Понемногу Элизабет успокоилась, вслушиваясь в биение ее сердца, преданного ей навсегда.