Негасимое пламя

– Посланник? Какой?

– Тот, что приходил к тебе… Ар-Иаст. Чародей.

Волхву не по нраву пришлись его слова.

– Ты сам видал? Не лжёшь? Не ошибся?

– Нет, – Яр для пущей правоты замотал головой. – Я нож видал. Такой кривой нож, не как у нас делают… Посланник только заговорил, а тот сразу…

Драган ничего не говорил в ответ. Пришлось всё рассказать, как было – сколько теперь помнилось. Про погоню по ночным улицам, про оставленные без стражи ворота, про мост, про Войко-Лиса и про оберег. Медную безделицу волхв рассматривал пристально, будто чары на ней были на редкость мудрёные.

– Вот, стало быть, за что купил ты свою удачу, – проговорил он наконец, глядя мимо ученика. – За чужую жизнь. Мальца ведь убили.

– Митара?!

– Нет, другого. Митар успел своего наставника на помощь позвать. Тебе-то ума не хватило.

Яр молчал. Больно не было – должно, из-за того, что он не видал той смерти, но уж лучше бы опять раскалывалась голова и глодал изнутри беспощадный холод. Он и знал-то Войко-Лиса один только день, а успел ему задолжать так, что теперь вовек не расплатишься… Не послушался бы тогда, перебрался бы обратно через ручей или ещё хоть как помог… Не носил бы оберег, обернувший его удачу к чужой гибели… Неловкими пальцами Яр поспешно стащил с шеи колдовскую безделицу, отложил подальше от себя. Драган смотрел безмолвно.

– Я того не хотел, – тихо сказал Яр.

– Однако ж так стало, – безжалостно ответил волхв. – Твоё счастье, что обетов ты ещё не принёс.

И смолк опять. Он, должно, что-то хотел услышать от ученика; даже думать не хотелось, что именно. Мысли никак не уходили от Войко-Лиса, от короткого, несчастливого с ним знакомства. Не к добру Рагела свела их пути на Сенном торжище… Закусив до боли губу, вперив взгляд в щелястый пол, Яр с трудом выдавил:

– С ним девчонка была… Малая совсем… Найти надо…

– Найди, – волхв глядел так, словно насквозь его видел. – Найди, Яр Зарецкий. Горе тебе, ежли не найдёшь.

Яр вздрогнул. Никогда прежде старик не звал его так – именем, причитающимся вступившему в силу волхву. То что значит? Неужели впрямь теперь выгонит? Если так, то, уж конечно, будет прав…

– Как настанет зима, – заговорил вновь Драган; цепкий взгляд его не давал смалодушничать, отвернуться, закрыть глаза. – Как взойдёт на небо Стридаров месяц, принесёшь мне все девять клятв. Заучить ты их заучил, теперь же станешь блюсти. А ежли не хочешь, так давай сей же миг зарок не прибегать к дару до конца дней своих да ступай на все четыре стороны. Я слово сказал – теперь ты говори.

– Я принесу, – быстро ответил Яр. – И неживого у ручья изведу… И девчонку отыщу. Хочешь, поклянусь в том, мудрый?

– Не надо, – Драган медленно качнул головой. – Мне не жизнь твоя залогом нужна, а совесть.

Ручей отыскался, и мост через него – тоже, и с засевшим в тростниках баламутом справился Драганов ученик играючи, только вот со сгнившими досками ничего уж нельзя было сделать. А девчонку Яр не нашёл. Ни живую, ни мёртвую, словно и не было её никогда в закоулках Белогорода. Посады, стороны, Нижний город и Вышний – всё обошёл Яр, покуда Драган от рассвета до заката пропадал в княжеских палатах; толку с того, когда ни имени не знаешь, ни лица толком не помнишь…

Волхв ничего ему не сказал. Не прогнал; учил, как прежде, чародейской премудрости, только сверх того говорил за целый день едва ли дюжину слов. Гостей в доме больше не было: то ли сами не ходили, то ли Драган не звал. Не минуло и седьмицы, как старик велел возвращаться в глухие чащи Ясновых лесов; иной раз Яр бы поспорил, а теперь не хватало ни сил, ни слов.

Он не видал больше Митара. Знал только от наставника, что тот жив и здоров. Чтоб не бередить память, приходилось усердно читать старые скучные свитки, считать написанные Драганом числа, до изнеможения трудиться над сложными чарами, и всё одно не получалось. «Горе тебе, – гремело в ушах набатным колоколом, – горе тебе, ежли не найдёшь…»

Яр сам не понимал, на что волхв оставил его в учениках. Долго, до самой глубокой осени, до первых снегов, возвещавших близкую Стридарову пору. А потом, когда пришло назначенное время, вдруг понял ясно, как день.

Третий, самый трудный запрет теперь не преступить ему никогда.