Склеивая осколки

— Тебе ли не знать, как это бывает, — тем же голосом протянула Гермиона, отводя от лица собственную метлу и спасительно опуская взгляд, лишь бы Малфой не прочёл в нём, кроме обиды, ещё и грубое вожделение. — Теперь стало... легче?

Последняя фраза прозвучала совсем тихо, но для Драко всё равно что крик. Ткнуть, как щенка, носом в собственное дерьмо?! Да, ушёл. Пренебрёг. Отомстил. Но ведь и сам уже ненавидишь обстоятельства. Невыносимого Реддла. Близко-далёкую Грейнджер.

Драко переполняла слепая злость:

— Мне пофиг! — выплюнул он, снисходительно скалясь, потому что губы сводило от эмоций. — Не обманывай себя. Ох, какая же ты жалкая, когда смотришь на меня и облизываешься, как последняя шлюха!

Но где-то в самой глубине затуманенного воспалённого мозга кто-то протяжно подсказывал иное: «Ты не должна была проявляться, блин! Мне жаль, дура!»

Драко почти зверел:

— Запомни, летунья, я вижу тебя насквозь. Читаю твои мелкие однообразные мыслишки. И если только узнаю, что ты посмела... — продолжение застряло в мозгу вместе с липким страхом, — «...унизить меня ещё больше».

— Не смей, — Гермиона ненадолго сжала руки в кулак и сглотнула ярость.

Та обожгла горло, заставив его сжаться. И теперь протолкнуть в себя ответные оскорбления равносильно пытке. Но внешняя холодность — лучшее оружие против хама. Зря старается! Слова не ранят. Не раздирают гордость. А ведь она есть!

Гермиона не сдержалась:

— Повторяю, не смей говорить со мной в таком тоне. Не имеешь права!

Лицо Малфоя вспыхнуло возмущением. «Вещь ему указывает?!»

— Говорю, как хочу! — Драко рывком отбросил метлу в сторону и приблизился: — И делаю с тобой, что хочу.

Гермиона ощутила аромат вишни ещё острее. Тот забился в мозг и не вытолкнешь! А если не дышать?

— Ещё однa подобная выходка... — цедил Драко.

— Да хоть десять! — гнев так и рвался наружу, распирая всё тело. — Говори не говори, мне смешны твои пошлости, от которых у тебя самого встаёт. И это не я, а ты сейчас... — как плевок: — Жалок!

Драко будто ударили публично.

Он не сказал, но:

«Я заставлю тебя подавиться собственными словами!» — глаза блеснули болью и исступлением.

Гермиона отшатнулась, но не испугалась. Просто поняла: нападение неизбежно. Что творится в голове Малфоя, запутавшегося в чувстве вины и неизвестно чего, — мучительная загадка. Однако позволить притронуться к себе — преступление.

«Беги от него!» — пока власть над новой Гермионой не вернётся. И дело тут не в трусости — в самоуважении.

В следующее мгновение Драко с силой толкнул Грейнджер к трибуне. Придавив грудную клетку, навалился чуть ли не всем своим весом и, протиснувшись свободной рукой между прижатыми телами, рванул молнию на брюках. На вдох задержался у паха. Ровно настолько, чтобы Грейнджер поняла...

И она поняла.

Всё.

По дыханию. По взгляду. По движению.

Как и он — её понимание.

По аромату. Изгибу губ. Черноте зрачков.

Но прочувствовала ли?..

Она упёрлась ему в руку взволнованной грудью. Качнула бёдрами. Едва-едва. Споря с судьбой. Обронила подобие согласия и возражения, прогнулась и...

...замерла.

Смело и стойко.

Драко ощутил, как кровь приливает к члену.

«А увидят?.. Да похер!» — он чуть отстранился, чтобы насладиться страхом в карих глазах.

Если бы... В них даже не пустота — а почему-то... жалость. Противная клейкая жалость.

Да, Гермиона жалела.

Себя.

«Нельзя, глупая… Нельзя, милая... Нельзя-нельзя-нельзя! — вопил рассудок в надежде, что его услышат. — И пусть ты хочешь его, умоляю... Не отпускай себя. Будь сильнее».

Внутри творилось что-то страшное, тёмное и неведомое: жестокая, беспощадная война с собой.

И с Ним.

Но как ни стараешься отрешиться от окутавших всё существо ощущений — получается плохо. «Нет» и «да» слились воедино и застыли в каждом нерве.

Во всём виноват Малфой. И ядовитый аромат вишни. Потому что затапливает собой слишком горько. Слишком дурманяще.

Пьяная вишня. Жестокая. Желанная.

Драко крепко вцепился рукой в распущенные волосы и отвёл их назад, намеренно причиняя боль. Почти освободил Грейнджер от тяжести собственного тела, позволив ей, наконец, вдохнуть полной грудью и потянулся напряжёнными пальцами к изогнутой шее. Провёл по горлу их кончиками, стирая бесстрашие с тонкой кожи. Он наблюдал за судорожными глотками, ловя тьму приоткрытого рта.

Предчувствие всегда возбуждает.

Скоро член достанет до гланд. Будет протискиваться в самую глубину, на несколько сладких мгновений невольно лишая возможности дышать.

Рефлекторно, от натуги из нестерпимо-наглых глаз хлынут слёзы. Такие же горячие, как и эта шлюха внутри.

Драко осторожно размажет эти капли по щекам, чтобы они замерцали. Стали влажными и блестящими, как собственный член, исследующий жаркий охамевший рот, осмелившийся оскорблять чистокровного волшебника.

Скоро он будет — ох, как же это вкусно! — в опасной близости от белоснежных, гладких от слюны зубов. И, кажется, можно свихнуться, представляя, как язык Грейнджер ласкает кожу. Снова и снова.

Пусть смотрит в глаза, если хочет. Ведь она всего лишь шлюха, стоящая на коленях. На виду у Мерлин знает кого! И пусть только попробует дотронуться чёртово-ровными зубами!.. Он вцепится в её лохматые волосы. А потом станет толкаться и толкаться, ударяя по сверхлюбопытному носу, пока не кончит.

Голос Драко хрипел:

— Ты больше не посмеешь... — его рука сдавила горло, пытаясь ощутить удары слабого, ранимого девичьего сердца, трепещущего от страха. Или, возможно, желания.

— Не надо так, Малфой, — ослабшим голосом. И тот будто погладил по голове, стараясь успокоить. — Не так...

— Без тебя знаю! — прорычал он прямо в лицо, отгоняя унизительную ласку.

А где вызов? Где страсть? Привычно бесящий бунт? В висках барабанило: «Грейнджер, не лги мне. Хотя бы телом. Своим хрупким, беззащитным, неправильным телом!»

Её дыхание... отвратительно-вкусное дыхание дрожит, а ведь пальцы сжимают горло намного мягче. Почти — мать его! — ласкают. И она даже не пытается вырваться, просто накрывает его руку своей.

Зачем-то — вот проклятье! — закрывает глаза.

Шлюх не целуют. По-настоящему...

Ими пользуются.

Без спроса.

Гермиона чувствовала… всё.

Каждую бесконечную секунду чувствовала абсолютно всё. Нормальное и ненормальное. Прекрасное и уродливое. Себя и Малфоя. И ждала, сама не зная чего. Может, чуда? Если он вдруг понял, что творит, почему не уходит?

Между ними не притяжение — хаос.

Не колдовство — почти пепелище.

Драко послышался невозможно-тихий, придушенный то ли стон, то ли всхлип, вынуждая безотчётно закачать головой, напрочь отказываясь подчиняться подступающему искушению: поймать его губами.

В башке кружило, как испорченная пластинка:

«Мы оба ненормальные, раз творим такое. Ты хочешь меня, Грейнджер. Наверное, всегда хотела. И когда кувыркалась с тупым Уизелом в дешёвой квартирке — тоже», — вдруг в ненадолго прояснившееся сознание ворвалось воспоминание с Сандрой и...

…рыжим кретином.

Драко сморгнул наваждение.

Не помогло.

Хуже.

Теперь всё стало намного хуже!

Вместо неё — Грейнджер. И эти слюнявые губищи терзают трогательно-аккуратную грудь, пока невозможно хрупкие пальчики надрачивают возбуждённый член.

Рука Драко очень медленно, беспрепятственно заскользила вверх по изящно изогнутой шее — к лицу. И ненадолго сжать горло, чтобы вновь почувствовать пьянящую власть, — невероятный соблазн и удовольствие. Необъяснимо… Как и катастрофическое притуплённое желание прекратить поток гадких похабных картинок в голове, от которых в груди что-то трескается.

Вот гриффиндорская скромница, прикрыв свои невыносимые глаза — обнажённая и доверчивая, — послушно раздвигает ноги. Демонстрирует себя похотливому недоумку.

Позволяет ему устроиться между точёных бёдер. Что за херня?! — толкнуться.

И тут она... кричит. Не от удовольствия — от нестерпимой боли. Оскверняя белоснежную постель и восторженно дышащего дружка своей кровью. Плачет и всхлипывает, неосознанно упираясь ладонями в грудь...

Это удар. Точно под дых. И между ног.

Драко не удержался. На один, два, три укола в сердце безжалостно вдавил пальцы в нежную кожу, ощутив челюстную кость, потому что внутренности скрутило. И тут, к своему ужасу, всецело и до конца прочувствовал тот факт, что не будет… первым. Малфою остаётся только подбирать остатки былой невинности. И почему-то от этой мысли сводило желудок.

Разве когда-то интересовало, какой ты у шлюхи по счёту? Ни в жизнь! Тогда откуда эта ревность, вкус которой так сложно спутать с чьим-то другим? Жгучая ревность к... боли.

Особенно к боли.

Даже физической.

Рука Драко разжалась и застыла. Он так и не решился прикоснуться к полуоткрытым губам Грейнджер. Ведь не собирался же трогать вообще!..

Гермиона слабо оттолкнула Малфоя и, вжавшись спиной в трибуну, спрятала лицо в ладонях, как будто это могло спасти.

«Беги от неё!» — это Драко сам себе, безысходно ломаясь изнутри.

Потому что в это мгновение мучительно сознаёшь, что грязнокровка вдруг перестала быть просто способом удовлетворения. Ничего не значащим телом. Она прокралась в отдалённые уголки сознания незаметно. Обосновалась вместе с ночными кошмарами.

Или раньше?

Бред. Ложь. Полная херня!

«Грейнджер — пустое место. Убеди себя», — Драко, уперевшись рукой в трибуну, прикрыл глаза.

И зачем он перепачкался не только в развратных видениях, а ещё там — у озера? Когда жадно целовал этот рот, который лизался с рыжим ублюдком! Тогда в пыльной комнате, когда наслаждался шёлковой кожей, сплошь покрытой отпечатками долбаного дружка!

Но Поттера Драко бы пережил. Возможно... Поттер — это слава. Избранность. Какие-никакие, но мозги. Это ещё понятно. Поттер — победитель.

Но Уизел?..

Малфой — второй после ничтожества. Писклявый голос внутри шептал, что это именно он — нищеброд. Который тупо вколачивается в его Фоссет. Как когда-то проделывал то же самое с не его Грейнджер. Чувствовал вкус её смазки. Пропихивал свой кривой член в такой желанный сейчас рот.

Тот, что целовал Малфой. А значит, он попробовал — вот занесло! — и... Уизела.

Не выходит. Ничего не выходит. Стоит и стоит, как чёртов кол!

«Слабак», — Драко каменел.

И он сам себе противен оттого, что хочет Грейнджер — о, Мерлин! — даже такой... Жаждет быть в её невыносимом рту первым. И между ног тоже. Хочет ловить спазмы и крики от боли. Пропитаться ею как наивысшим благом. Достать до самой глубины и выбить из заумной башки все мысли.

А теперь и Уизела.

Смыть. Перебить его запах. Вкус.

Отодрать от Грейнджер.

Резко. До боли и крови. До непрошеных слёз.

За непростительный подарок тому, кто не способен оценить его.

«Может, ты и сама жалеешь?» — Драко разлепил веки и осторожно отвёл прижатые ладони Грейнджер.

Но опять в растерянных карих глазах нет желаемого — ни слезинки. И страшно подумать, что хочешь увидеть в них ещё…