Склеивая осколки

«Закрой...» — и будто услышала.

Происходящее в следующие мгновения становится пыткой: то, как напрягаются его ноги, чтоб не подогнуться.

Как рука снова тянется к красивому лицу.

Как кончики пальцев касаются нежных губ, и неровное девичье дыхание согревает кожу.

Обволакивает аромат её распущенных волос.

Никогда Драко не был так близок… к падению.

Не в её день рождения.

Не у озера.

В эти мгновения.

Когда, не выдержав, Драко ласково проводит по губам. Очень трепетно. Сверху вниз. Скользит по ним свежим воспоминанием.

Истина почти придавила: картинки того, как рыжий придурок размашистыми движениями причиняет Грейнджер боль, вымораживают.

Это право Малфоя!

И справедливость.

«Ты заслужила боль, — он молчит. А пальцы гладят по губам и надавливают с каждым новым вдохом всё сильнее. — Ди-икую боль. За то, что стонала под ним. Если стонала... Позволяла своим влажным, томным, страстным губам скользить не по моему члену! С гортанными звуками. Давясь им в жадном порыве. Встречаясь с ним языком.

Нет. Ты не могла».

Разум гонит саму мысль об этом.

«Зануда. Бревно. Ты же бревно! Я слышал».

Да, Малфой, ты слишком многое слышал. Слишком многое чувствовал. Но почему же тебе мало? Особенно если вспомнить дрожь и возбуждение на кончиках твоих пальцев. Стоны и грёзы. Голодные глаза Грейнджер там, у воды. Будто видит впервые…

Драко проводит большим пальцем по губам мягче. Как же это бессмысленно! Но всё равно скользит и утопает в потоке откровений:

«Грязные, истерзанные Уизелом губы... И если ты ему такое позволила, то предала не меня, Грейнджер... Не те моменты, что так с нами и не случились...

Ты предала себя.

И по-прежнему мучаешь меня. Но — будь я проклят! — заслуживаешь, чтобы тобой попользовались, как той шлюхой в отеле.

Потому что ты вдруг перестала ей быть».

Большой палец, следуя за мыслью, надавливает на нижнюю губу, освобождая себе путь, и очень медленно скользит в рот. Совсем неглубоко, но так недвусмысленно. А Грейнджер, кажется, сопротивляется, прогибается, пытается вытолкнуть... Касается подушечки языком. Невольно прижимается губами. Но как же — мать твою! — тут сдержаться?!

«Это член, Малфой. Твой член. Смотри, она хочет его», — Драко неосознанно задерживает дыхание. Гладит другой рукой её хрупкое плечо. Бездумно подаётся бёдрами немного вперёд, подчиняясь слепому желанию.

Чувствует, как холодит чувствительную кожу чуть промокшее от смазки бельё.

Палец это не то.

Не настоящее.

«Ох, чёрт... Мерлин!..» И почему сейчас вдвойне плевать на Уизела?!

Руки слегка надавливают на плечи Грейнджер.

«И какого хрена я не могу с ней... так?!» — он, почти раздавленный, обхватывает ладонями её исступлённо-открытое лицо.

Драко прижимается лбом ко лбу. Чуть трётся об него, надеясь уничтожить ненужные мысли. Отвратительно острые. Развратные. Унижающие даже себя. И причиняющие этим новую боль.

Рука проводит по её мягким, как пух, волосам.

«Финита...» — бесполезное заклинание. Но проносится в мозгу само собой.

Драко не собирался целовать Грейнджер. И заниматься сексом. Себе он не врёт. Но, забыв о непростительно многом, наклоняется к лицу. Смыть собой чужой вкус. Чужие проникновения. Осознать:

«Я хочу... тебя. Ты победила...»

И уже у самых губ надрывное:

— С...су...ка, — за то, что делает с ним. И нет сил терпеть. Не хватает воли остановиться.

И тут же ответный выдох Гермионы:

— Нет, — и пусть потом сотни раз пожалеешь!

Но как бы отчаянно ни прозвучал голос Малфоя, иначе просто нельзя. Проглотить обиду не получалось.

Руки уже упёрлись в грудь Малфоя.

Потому что в тёмно-серых, почти чёрных глазах стояла не только мука, но злость и похоть. Они бились в его прикосновениях. Жили в его дыхании. А чистая ненависть, похоже, уже пузырилась в венах, поэтому они так напряжены. Долгожданные поцелуи будут яростными и холодными. Ни грамма тепла. Ни капли пусть и бредового, но чего-то особенного. Поэтому:

— Я не хочу.

— Враньё, — тихое сдавленное шипение. И губы в каком-то полудюйме. — Грёбаное враньё!

Гермиона чуть сдвинула брови: да, слышать правду горько. До непоправимой ошибки осталось всего ничего. И пусть внутри самое земное человеческое желание — близости — вопит и бьётся, разбиваясь на кусочки с острыми, как бритва, краями, неизбежность будет озвучена:

— Я же сказала, нет, Малфой, — Гермиона сильнее надавила на его грудь, пытаясь освободиться.

— Что теперь за причина? — ледяной голос немного смягчился. Но тот же пренебрежительный тон. Уничтожающий. — Я не пьян. Какая теперь отмазка? Или забыла, что уже раз почти отдалась мне? И сейчас готова, я знаю.

Самоуверенности мерзавцу не занимать.

Но изменить ничего нельзя:

— Да, я хочу тебя, — сумасшедшая, но правда. Жестокая, конечно, но произнесённая вслух, приносящая с собой облегчение. — Хотела, — не совсем честное уточнение. — Несмотря на все твои правила, которые я шантажом вытащила из Сандры.

Гермиона заметила, как Малфой напрягся и, как ни странно, отступил. Но ещё немного — и выйдет из себя.

— Прости... — добавила она абсолютно искренне. — И нет смысла обсуждать это, поверь. В тебе пьяном больше человечности, чем в трезвом и злом. Всего какая-то капля, но она есть. И я скучала по тому Малфою — не по этому. Для которого я, — Гермиона прорвалась сквозь терзания, — сука. Шлюха. И грязнокровка.

— Ты не понимаешь, — хрипло выдавил Драко. — Просто не понимаешь…

— Мне всё равно, — Гермиона покачала головой. — Пусть. Ничего не будет. И если ты только рискнёшь прикоснуться ко мне сейчас, я буду кричать во весь голос. Кусаться и драться с тобой до последней минуты. Ненавидеть до тошноты.

Она уничтожала остатки чего-то особенного между ними:

— Но если ты останешься доволен и этим, изволь... Только я исцарапаю тебя в кровь, чтобы очистить от той грязи, в которой ты любишь пачкать других! — Гермионе показалось, Малфой побледнел ещё больше. Но всего на пару секунд.

Рука Драко едва дёрнулась. Как и он сам. Короткий выпад вперёд, представляя лживую Грейнджер: полуголую, лежащую под ним в грязи с щенячьей покорностью и...

...ничего.

Гермиона интуитивно отшатнулась, заметив в серых глазах странную решимость. Что Малфой собирался с ней сделать? За правду... И думать на этот счёт не хотелось. Сердце колотилось о рёбра, отбивая сумасшедший ритм, словно намеревалось выскочить из груди. Не от страха — от боли. И её так много...

На радость Малфою.

— Да пошла ты! — процедил он сквозь зубы. — Пошла ты, Грейнджер! — а она не смотрит — подталкивает к последней черте между ними.

Гермиона промолчала:

«Мне жаль, что я тебя так ненавижу сейчас».

Слёзы усталости рвались наружу, но каким-то чудом хватило сил спокойно сказать:

— Всё кончено. Я ухожу. — И обойти застывшего, будто в неверии, Малфоя. Чертовски наэлектризованного, злого и грубого.

Забыть про метлу — самое разумное, и просто идти вперёд, не оборачиваясь.

Гермиона старалась не заплакать. Она ускорила шаг, чтобы — не дай бог! — проникнуться сомнением. Потому что усомниться — значит утратить силу. А этого позволить себе просто не могла.

Любой.

* * *

Драко трясло. Не просто трясло — колотило. Сдержаться, не сломать Грейнджер оказалось непомерно тяжело. До звона в голове и зубовного скрежета. Слепая ярость сковала по рукам и ногам, и гневные слова, которые забивали мозг с каждым ударом сердца, по сравнению с ощущениями звучали лаской.

Драко на какой-то момент пожалел, что решил справиться с Грейнджер сам. Без волшебства.

Она, наверное, давно скрылась из виду, только обернуться и проверить — пойти против себя. А броситься за этой дурой теперь, чтобы вылить на неё всё, что рвётся наружу, — слабость. Грёбаная капитуляция! Потому что непозволительные эмоции.

«Слишком много чести для вещи!»

Которую давно пора выбросить из башки. И голова сейчас лопнет от гнева. Нервы, натянутые в струну, рвались один за другим. Каждый мускул перекручивало от напряжения. Скулы сводило.

Драко проиграл. Весь план мести рассыпался за какие-то мгновения. Только влечение никуда не исчезло.

«Вот херня!» — потому что оно стало необыкновенно сильным. Почти нескончаемым.

Драко лихорадочно пытался отыскать в кармане палочку. Он знал нужное заклинание. И наложить его — не преступление — возмездие. Грейнджер должна умолять Малфоя поиметь её, стоя на коленях. Скулить. Задыхаться. Давиться им. Ловить каждое его слово.

Подчиняться.

Потому что она — шлюха. Он ей даже заплатит. Десяти кнатов вполне хватит — большего не стоит! По монетке за каждый крик, ласкающий слух, когда зубы будут вгрызаться в её нежную кожу. И характерные отметины навсегда отпечатаются даже в гриффиндорском мозгу!

Она будет игрушкой.

Которую так легко сломать.

И это Азкабан...

Драко внутренне рычал. Вколачивал в своё сознание, что мать не простит... Он сам себя не простит.

«Да, пошла ты, Грейнджер! — на большее не способен. — Пошла ты!..»

За то, что проиграл. За то, что не пофиг! За отравленные грязные мысли. От которых чувствуешь себя… так… паршиво.

«Я почти сорвался. Скатился ниже некуда».

Не потому что почти поцеловал — изнасиловал. Драко Малфой не пачкает свои руки. Вот так...

Резким движением он застегнул штаны.

«Может, достаточно ударить? Хотя бы мысленно. Чтобы полегчало».

Замах… Удар!.. Сладко. Очень сладко.

Вот она бухается на свою гриффиндорскую задницу. Лицо кривится от боли. Иначе никак не заглушить свою! И, главное, Грейнджер страдает от унижения. Хватается за щеку, плачет. Несётся жаловаться дружкам. А в воображении это совсем не волнует.

Не волнует ничего… кроме нестерпимой горечи.

Пошла к чёрту!

И тут ласковая рука легла на плечо, а за спиной раздался тихий голос девушки:

— Драко...

Он резко развернулся.

«Пошла к чёрту!» — всё ещё набатом звучало в голове.

— Тебя Мак... — Панси не договорила.

Малфой, не сразу осознав, кто перед ним, вцепился рукою в волосы и впился зубами в губы. Так сильно, что заставил её громко застонать. Почти взвизгнуть.

Но ничего уже не изменить.

Драко сомкнул челюсти посильнее, слабо надеясь ощутить солёный привкус чистой крови, чтобы смыть со своих губ Грейнджер и вытравить навсегда мучительно-необъяснимое притяжение.

Всё.

Кончено.