Жизнь и приключения Максима Горького по его рассказам

Опасная переправа

Накануне весеннего праздника Пасхи Алеша сбежал от чертежника. Ушел он с плотничьей артелью, работавшей на подряде его хозяина. Староста артели Осип, чистенький и складный мужичок, весело покрикивал на плотников:

— Шевелись поживей, курицыны дети!

Работа была кончена вовремя. Артель возвращалась из слободы в город. Впереди была встреча с семьей, баня и затем праздничные удовольствия.

Плотники шли быстро и весело, переговаривались на ходу.

Нужно было спешить, потому что река, отделявшая город от слободы, могла двинуться каждый час, а это угрожало отрезать усталых работников от дома. Уже там и тут на широкой полосе реки криво торчали сосновые вешки, обозначая дороги, полыньи и трещины на льду.

Ночью была «подвижка» льда, речная полиция уже не пускала на реку лошадей, и только на линии мостков виднелись редкие пешеходы, и слышно было, как доски, прогибаясь, смачно шлепают по воде.

— Чу, будто трешшит? — нерешительно сказал плотник Мишук, мигая белыми ресницами.

Осип, глядя из-под ладони на реку, обрывает его:

— Это стружка в башке у тебя сохнет, скрипит! Шевелись, знай!

Плотники сошли с берега и зашагали по льду.

Вдруг где-то впереди на городском берегу невидимый голос радостно завыл:

— По-оше-ол… о-го-го-о!

В ту же минуту над рекой потек неторопливый шорох, тихий хруст; лапы сосновых вешек затрепетали, словно хватаясь за что-то в воздухе. Матросы, работавшие на льду, шумно полезли по веревочным трапам на борта барж.

Казалось, что река неподвижна, а город вздрогнул, покачнулся и вместе с крутым берегом тихо поплыл по реке.

— Беги обратно! — крикнул Осип, толкнув Алешу. — Чего разинул рот?

Алеша почувствовал, что лед уходит из-под ног; а ноги как-то сами собой вскинулись и понесли тело на песок, где торчали голые прутья ивняка и валялись старые доски, брошенные матросами. Бежали и плотники, сердито ругаясь. Сзади всех шагал Осип, покрикивая:

— Не лайтесь, ребята!

— Да ведь как же, дядя Осип…

— Так же все, как было.

— Застряли мы тут суток на двое…

— И посидишь…

— А праздник?

— Без тебя отпразднуют в этом году…

Лица плотников сделались сумрачными и тоскливыми.

Прошло несколько минут.

Потом Осип встал, поглядел из-под ладони на опустевшую реку и сказал:

— Встала… Только это не надолго…

— Отрезало нас от праздника, — угрюмо проговорил Мишук.

Все продолжали сидеть понуро.

— Встала, — повторил Осип задумчиво. — М-да…

На том берегу что-то орали матросы, а с реки веяло холодом и злою, подстерегающей тишиной.

Кто-то из молодых парней спросил, тихонько и робко:

— Дядя Осип, как же?

— Чего? — дремотно отозвался он.

— Так нам и сидеть тут?

Осип не ответил, — казалось, он спал.

Плотники стали ссориться и попрекать друг друга. Потом уставились сердитыми и грустными глазами на видневшийся. город и замолчали. Замерли.

Вдруг Осип, точно проснувшись, встал на ноги, снял шапку и, перекрестясь на город, сказал очень просто, спокойно и властно:

— Ну-ко-сь, ребята, айда с богом…

— В город? — воскликнул Мишук, вскакивая.

Другой плотник, не двигаясь, уверенно заявил:

— Потонем!

— Тогда — оставайся.

И, оглянув всех, Осип крикнул:

— Ну, шевелись, живо!

Все поднялись, сбились в кучу. Осип словно помолодел, окреп. Ленивая, развалистая походка его исчезла, — он шагал твердо, уверенно.

— Каждый бери по доске и держи ее поперек себя, — командовал он. — В случае — не дай бог — провалится кто, — концы доски на лед лягут — поддержка! И трещины переходить… Веревка — есть? Готовы?.. Ну, я вперед, а за мной — кто всех тяже́ле? Ты, солдат! Потом — Мокей, Мордвин, Боев, Мишук, Сашок. Олёха всех легче, он позади… Сымай шапки, молись… Вот и солнышко-батюшко встречу нам…

Дружно обнажились лохматые, седые и русые головы, солнце глянуло на них сквозь тонкое белое облачко и спряталось, точно не желая возбуждать надежд.

— Айда! — сухо, новым голосом сказал Осип. — С богом! Глядите на ноги мне. Не напирай в спину, держись друг ко другу не ближе сажня, а чем дале, — то и лучше! Пошел, детки!

Сунув шапку за пазуху, держа в руке ватерпас, Осип, как-то осторожно и ласково шаркая ногами, сошел на лед. И тотчас же сзади, где-то на берегу, раздался отчаянный крик:

— Ку-уда, бараны?!

— Шагай, не оглядывайсь! — звонко командовал вожатый.

— Наза-ад, дьяволы!!!

— Айда, ребята! — властно говорил Осип.

Свистел полицейский свисток, а солдат громко ворчал:

— Во-от, ерои… Затеяли дело! Теперь депеша будет дана тому берегу… Коли не утопнем — в часть нас, в полицию… Я на себя ответ не беру…

Бодрый голос Осипа вел людей за собой, точно на веревке.

— Гляди под ноги зорче!..

Шли наискось, против течения, и Алеше, заднему, хорошо видно было, как маленький аккуратный Осип, с белой, точно у зайца, головою, ловко скользит по льду, почти не поднимая ног. За ним гуськом, как бы нанизанные на невидимую нить, тянутся, покачиваясь, шесть темных фигур. Сзади кричат всё гуще, — видимо, сбежался народ большою толпою, слов уже не разобрать, слышен только гул.

Под ногами Алеши синевато-серый, свинцовый лед. Кое-где он лопнул, выгорбился, синие трещины, холодно улыбаясь, ловят ногу.

Уже подходили к середине четырехсотсаженной полосы льда, когда вверху реки зашуршало зловещим шорохом…

В ту же минуту лед поплыл из-под ног Алеши, он покачнулся и, не устояв, припал на колено, удивленный.

Взглянул вверх по реке — испуг схватил его за горло, лишил голоса, потемнил зрение — серая корка льда ожила, горбилась, на ровной поверхности вспухали острые углы, в воздухе растекался странный хруст — точно кто-то тяжелою ногой шел по битому стеклу.

С тихим свистом струилась вода, трещало дерево барж, взвизгивая как живое, орали люди, сбиваясь кучей, и в глухом, жутком гуле звенел голос Осипа:

— Разойдись!., расходись — держись порознь!.. Пошла, матушка, пошла-а! Веселей, ребятки! Вот — пошла-а!

Он прыгал, словно на него осы напали, и, держа саженный ватерпас как ружье, тыкал им, вокруг себя, точно сражаясь с кем-то, а мимо него, вздрагивая, плыл город.

Лед под Алешей заскрежетал, мелко ломаясь, на ноги ему хлынула вода, — он вскочил и слепо бросился к Осипу.

— Куда? — замахнувшись ватерпасом, крикнул Осип. — Стой!

Показалось, что это не Осип — лицо его странно помолодело, он словно вырос на пол-аршина. Прямой, как новый гвоздь, плотно сжав ноги, вытягиваясь вверх, он кричал, широко открыв рот:

— Не крутись, не сбивайся кучей — башки поразобью!

И снова замахнулся на Алешу ватерпасом:

— Ты куда?

— Потонем, — тихонько сказал Алеша.

— Цыц! Молчи…

Но, оглянув его, он прибавил тише и мягче:

— Потонуть и дурак сумеет, а ты, вот, выберись… Ты — вылезь!

И снова залился, закричал ободряющие слова, выгибая грудь, закинув голову.

Лед потрескивал и хрустел, неспешно ломаясь. Людей медленно сносило мимо города. Темные фигуры их качались, подпрыгивая на льду; они размахивали досками, точно гребли в воздухе, и немолчно звучал властный голос Осипа:

— Не зева-ай!..

Первым провалился под лед Мокей.

Он шел впереди Мордвина, шел спокойнее всех, и вдруг — точно его дернули за ноги — исчез, на льду осталась только его голова и руки, вцепившиеся в доску.

— Помога-ай! — завыл Осип. — Не толпись все, один, двое — помоги!

А Мокей, отфыркиваясь, говорил Мордвину и Алеше:

— Отойдите, парни… я сам… ничего…

Выбрался на лед и, отряхаясь, сказал:

— Пострели те горой, эдак-то, гляди, и в сам деле потопнешь..

За ним выкупался Боев — казалось, он сам нырнул под лед, и тотчас закричал неистово:

— А, б-батюшки, тону, смертынька, братцыньки, дайте помощь!

Он так бился в судорогах страха, что вытащили его с трудом, и в хлопотах около него едва не погиб Мордвин, окунувшись с головою в воду.

— Вот, попал бы к чертям ко всенощной, — сказал он, выбравшись на лед и сконфуженно усмехаясь.

На каждом десятке шагов открывались, хрустя и брызгая мутной слюною, зубастые челюсти, синие острые зубы хватали ноги; казалось, река хочет всосать в себя людей, как змея всасывает лягушат. Но Осип, словно заранее сосчитал трещины во льду, скакал зайцем со льдины на льдину: перескочит, остановится на секунду и, осматриваясь, звонко кричит:

— Гляди, как надо, эй!

Он играл с рекою: она его ловила, а он, маленький, увертывался. Казалось даже, что это он управляет ходом льда, подгоняя под ноги товарищей большие, прочные льдины.

Однако, чем ближе к берегу, тем лед становился мельче, и все чаще проваливались люди. Город уже почти проплыл мимо, грозило вынести людей на Волгу, а там лед еще не тронулся, и всех подтянуло бы под него.

— Пожалуй, потонем, — тихонько сказал Мордвин Алеше, поглядывая налево в синюю муть вечера.

Но вдруг, точно пожалев смельчаков, огромная льдина уперлась концом в берег, полезла на него, ломаясь, хрустя, и — встала.

— Беги! — яростно закричал Осип. — Валяй во всю мочь!..

Прыгнул на льдину, упал и, сидя на краю ее, заплескиваемый водою, пропустил всех мимо себя, — пятеро убежали на берег, толкаясь, обгоняя друг друга. Мордвин и Алеша остановились, желая помочь Осипу.

— Утопнете, щенки свинячьи, бегите, ну!..

Лицо у него было синее и дрожало, глаза погасли, рот странно открылся.

— Вставай, дядя Осип…

Он опустил голову.

— Ногу я сломал будто… не встать…

Мордвин и Алеша подняли его и понесли, а он, закинув руки на шеи им, ворчал, щелкая зубами:

— Утопнете, лешманы… Глядите — троих не сдержит, шагай осторожно! Выбирай, где лед снегом не покрыт, там он тверже… Бросить бы вам меня!..

Когда они сошли с куска льдины на берег, вся часть льда, лежащая на воде, хрустнула и, покачиваясь, захлебываясь, поплыла.

— Ишь ты, — одобрительно сказал Мордвин, — поняла дело!

Мокрые, иззябшие и веселые, плотники столпились на берегу среди городских мещан. Осипа положили на какие-то бревна.

С горы шел серый околоточный и двое черных полицейских.

— Ах, ты, господи! — стонал Осип, тихонько поглаживая колено.

Мещане, завидя полицию, раздвинулись, и околоточный подошел к плотникам, строго говоря:

— Это вы, дьяволы…

Осип опрокинулся спиной на землю и торопливо заговорил:

— Это я, ваше благородие, я всему затейщик! Простите праздников великих ради, ваше благородие…

— Как же ты, старый чёрт… — закричал околоточный, но его крик пропал, потонул в быстром потоке умильных, ласковых слов Осипа:

— Квартера у нас здесь, в городу; на том берегу ничего у нас нет, а после завтрея, ваше благородие, праздник, — в баньку надобно, на церковную службу. Я и говорю: айдате, ребята, что бог даст, не по худому делу пойдем, и за продерзость наказан я: вот — ноженьку разбил вовсе…

— Да! — сурово крикнул околоточный. — Ну, а если б вы утопли, — что тогда было бы?

Осип глубоко вздохнул.

— Что же было бы, ваше благородие? Ничего бы, чать, не было, извините…

Полицейский обрушился на него с руганью, потом, переписав имена всех, ушел.

Осип усмехаясь поглядел вслед полиции и вдруг, поднявшись на ноги, истово перекрестился.