Жизнь и приключения Максима Горького по его рассказам

Хозяин на рогоже

На другой день, рано утром, хозяин широко распахнул дверь из сеней в мастерскую, стал на пороге и сказал с ядовитой сладостью:

— Господин Грохало, подь-ка перетаскай мучку со двора в сенцы…

В дверь белыми клубами врывался холод, окутывая варщика Никиту; оглянувшись на хозяина, Никита попросил:

— Притвори дверь-то, Василий Семеныч, — дует больно мне…

— Что-о? Дует? — взвизгнул хозяин и, ткнув Никиту в затылок маленьким тугим кулачком, исчез, оставив дверь открытой.

Никита в течение шести лет стоял у котла с пяти часов утра и до восьми вечера, непрерывно купая руки в кипятке; правый бок ему палило огнем, а за спиной у него была дверь на двор, и несколько сот раз в день его обдавало холодом. Пальцы у него были искривлены ревматизмом, легкие воспалены, а на ногах натянулись синие узлы вен.

Надев на голову пустой мешок, Алеша пошел на двор, и, когда поравнялся с Никитой, тот сказал ему тихонько, сквозь зубы:

— Это все из-за тебя, черти бы те взяли…

Из больших его глаз лились мутные, как пот, слезы.

Алеша вышел на двор, убито думая: «Надо уходить отсюда…»

Хозяин в женской лисьей шубке стоял около мешков муки. Их было сотни полторы, даже треть не убралась бы в тесные сени. Алеша сказал ему это, — он издевательски усмехнулся, отвечая:

— Не уберется — назад перетаскать заставлю… Ничего, ты здоров…

Сдернув мешок с головы, Алеша заявил хозяину, что не позволит ему издеваться, и пусть он даст ему расчет.

— Таскай, таскай, знай! — снова усмехнувшись, сказал хозяин. — Куда пойдешь зимой-то? С голоду подохнешь…

— Расчет!

Серый глаз хозяина налился кровью, зеленый злобно забегал, он сжал кулак и, сунув им в воздух, всхлипнувшим голосом спросил:

— А в рожу — хочешь?

Отбив его протянутую руку, Алеша схватил его за ухо и стал молча трепать, а он мотал головой и негромко, удивленно вскрикивал:

— Постой! Что ты? Хозяина-то? Пусти, чёрт…

Потом, то взвешивая на левой руке отшибленную правую, то потирая красное ухо и глядя в лицо Алеши остановившимися, нелепо вытаращенными глазами, он стал бормотать:

— Хозяина? Ты? Ты — кто такой, а? Да я… я… полицию вскричу! Я тебя…

И вдруг, обиженно сложив губы трубочкой, он протяжно, уныло свистнул и пошел прочь, моргая правым глазом.

Было смешно смотреть, как он тихонько катится в угол, а под короткой шубенкой вздрагивает, точно обиженный, его жирный зад.

Алеша был уверен, что хозяин или прогонит его, или позовет полицию.

Однако этого не случилось. Нельзя было хозяину признаться, что парень-рабочий его за уши трепал. Он придумал другую месть.

Он стал каждый день приходить в мастерскую, словно нарочно выбирая то время, когда Алеша что-нибудь рассказывал или читал. Входя бесшумно, он усаживался под окном на ящик с гирями, и если Алеша, заметив его, останавливался, он с угрюмой насмешливостью говорил:

— Болтай, болтай, профессор, ничего не будет. Мели, знай!

Однажды Алеша рассказал мастерам о строении мира, о солнце и звездах. К тому времени он прочел уже немало серьезных книг. На земле жилось нелегко, и потому Алеша очень любил небо. О происхождении вселенной и о ее красоте он рассказывал с большим увлечением. Внимание мастеров еще более его воодушевляло.

Вдруг хозяин медленно встал и, бесшумно уходя, похожий на куль муки, сказал тоненьким голосом и в нос:

— Ну, будет, Грохало! Спасибо, брат! Очень всё хорошо. Теперича, расставив звезды по своим местам, поди-ка ты покорми свинок, свинушечек моих…

Алешу охватило бешенство: не помня себя, он выбежал вслед за хозяином, но в сенях его схватили Цыган и Артем и стали отпаивать водой. Подошел Яшка и серьезно сказал:

— Возьми гилю фунта в тли, а то полено…

А Цыган, нахмуренный и сердитый, ворчал:

— Охота связываться…

Кормление свиней считалось обидным и тяжелым наказанием: четыре огромных борова помещались в темном, тесном хлеве, и, когда человек вносил к ним ведра корма, они подкатывались под ноги ему, толкали его тупыми мордами; редко кто выдерживал эти любезности, не падая в грязь хлева.

Войдя в хлев, нужно было тотчас же прислониться спиною к стене его, разогнать зверей пинками и, быстро вылив пойло в корыто, скорее уходить, потому что, рассерженные ударами, свиньи кусались.

Хозяин в свиньях души не чаял. Часто он заставлял дворника выпускать их на двор, садился посредине; боровы хрюкали, терлись около него, тыкали мордами в колени ему; он совал булки в красные пасти и ворчал отечески-ласково:

— У-у, кушать хочется зверям, булочки звери хотят! На, на, на…

Боровы тыкали его рылом в бок. Хозяин покачивался от ударов и сладостно хохотал, встряхивая рыхлое тело и сморщив лицо так, что его разные глаза тонули в складках кожи.

— Отшельнички-шельмочки, — взвизгивал он сквозь смех. — В темноте… во тьме живут, а вот они — чхо-чхо! Во-от они — а! Затворнички, угоднички мои-и…

И когда хозяин шел по двору, свиньи катились за ним, как поросята за маткой.

Но бывало и так, что выпущенные на двор животные разыграются и не хотят идти в хлев. Тогда дворник, отворив дверь в мастерскую, кричал:

— Гайда свиней загонять!

Вздыхая и ругаясь, на двор выбегало человек пять рабочих, и начиналась — к великому наслаждению хозяина — веселая охота; сначала люди относились к этой дикой гоньбе с удовольствием, видя в ней развлечение, но скоро задыхались со зла и усталости. Свиньи отвратительно похожи одна на другую, — по двору мечется один и тот же зверь, четырежды повторенный. Малоголовые, на коротких ногах, почти касаясь земли голыми животами, катаясь по двору, как бочки, они то и дело опрокидывали людей, а хозяин смотрел и, впадая в охотницкое возбуждение, подпрыгивал, топал ногами, свистел и визжал:

— Ваньки, не поддавайсь! Сковыривай болячки!

Когда человек валился на землю, хозяин визжал особенно громко и радостно, хлопал себя руками по толстым бедрам, захлебываясь смехом.

И действительно смешно, должно быть, было смотреть, как по двору быстро мечутся туши розового жира, а вслед за ними бегают, орут, размахивают руками рабочие, напудренные мучной пылью, в грязных лохмотьях, в опорках на босу ногу, бегают и падают; или ухватят борова за ногу, а он волочит их по двору.

Но людям было не до смеху. А в тот день, когда Алеша получил новое наказание, после «свиного парада», как называли мастера выход свиней, один боров вырвался на улицу, и Алеша, Цыган, Артем и еще трое парней два часа бегали за ним по городу, пока прохожий татарин не подбил свинье передние ноги палкой, после чего нужно было тащить животное домой на рогоже, к великой забаве жителей. Татары, покачивая головами, презрительно отплевывались, русские образовали толпу провожатых, — черненький, ловкий студентик, сняв фуражку, сочувственно и громко спросил Артема, указывая глазами на верещавшую свинью:

— Мамаша или сестрица?

— Хозяин, — ответил усталый и злой Артем.