Лягушка Алхимическая

38. Вечер встречи вып... гомункулов

Планирование плана было полностью отдано полковнику и генерал-майору. В среду я устроила им встречу с ишварцами, и сказать, что это была лёгкая и приятная беседа, можно было только в сравнении… нет, ни в каком сравнении. С Оливией дело обстояло несколько проще — она была женщиной и она не была в Ишваре. А вот Рой… Короче, первые минут десять переговоров были больше похожи на попытки сжечь друг друга взглядом. Потом Мустанг всё же сдался и сказал, что его единственное желание — мир и процветание для всего Аместриса и каждого его гражданина. Тогда старший из монахов — его звали Исхин — спросил, кого он считает гражданами… в общем, разговор был тяжёлым, и мне пришлось присутствовать в его начале, поскольку Хараю показалось, что без меня они перегрызут друг другу глотки. Если бы оба были настроены так, мне оставалось бы только эти самые глотки зашивать. Просто начинать мирные переговоры обоим было сложно, пусть и по разным причинам.

Я поняла, что у нас будет огромная масса проблем, когда Хоэнхайм и Оливия принесли новости. Условно бессмертных солдат было на самом деле не так уж и много — всего порядка полусотни. Когда Франкенштейн услышал подробности о них, он был вне себя — их тела были изготовлены по большей части из углепластика. Вот только они не могли создать что-то столь же сложное и совершенное (сам себя не похвалишь, никто не похвалит), как тело Ала, однако сделали больший упор на прочности. Но это всё ещё был углепластик. Это был новый материал, состав которого был засекречен, так что даже высокоуровневые алхимики испытывали бы с ними сложности, не имея представления об их химии. Но тут у нас был припрятан свой рояль в кустах — или туз в рукаве — копия работы Франкена хранилась дома, так что прочесть её мог любой наш гость. И мы старательно учились друг у друга всему, что было можно.

Сказать, что в доме был бедлам — ничего не сказать. Харай и Шрам перебрались в Общину и, насколько я поняла, тренировались там до одури. Поток пациентов у нас остался прежним, и так как стояло начало весны, возросло количество простудных заболеваний. В принципе, можно было вообще оставить Катрину в смотровой, чтобы она выдавала рецепты на капли от соплей и на пилюли от кашля. Однако профильных пациентов за это время, к счастью, не было, так что у меня нашлось время и силы на то, чтобы закончить расчёты по расщеплению души. Это было не таким уж ужасным процессом — требовалось лишь вызвать эмоциональный резонанс, и тогда они должны были раскачаться так сильно, что разделились бы. Эмоции, правда, плохо поддавались расчётам в принципе, однако у них была своя биохимия, а значит, можно было использовать науку — она-то имела точность. Рассчитать нужную смесь серотонина(29), дофамина(30), эндорфинов(31) и фенилэтиламина(32) было куда легче, чем точное число радующих шоколада и конфет. Ну или кому там что.

После первой встречи старшего из монахов с офицерами Харай решил, что мне необходимо подтянуть рукопашный бой. И он напрочь отказался меня слушать, хотя я не планировала драться в традиционном понимании от слова совсем. Но раз уж он что-то вбил себе в голову, достать это оттуда было уже невозможно. Так что в те дни, когда я не должна была вести приём, он забирал меня в Общину. Если за нами следили — привет от паранойи — то мои разъезды объяснить было легче лёгкого, ведь весна вызывала массовые сопли независимо от цвета кожи и разреза глаз. А там бравые парни тренировали меня. Среди боевых монахов Ишвары не было женщин. Никогда. Их вера полагала, что женщины вообще для другого, и драться им не следует ни при каких обстоятельствах. Боевое искусство их тоже никогда не выходило за пределы их народа, а обучались они ему с детства, преодолевая тяжёлые испытания. И вот я в тридцать лет пыталась хотя бы просто успевать за ними. Должна признать, после первых тренировок я едва могла стоять, хотя надо заметить, что моё общее физическое состояние было весьма недурным даже в отсутствие постоянных физических нагрузок. Если бы я не была особенной, три недели определённо не дали бы результата. Но я чувствовала с каждым днём, как ускоряется реакция, как наливаются мышцы силой и… увы, как растёт сьюшная самоуверенность и героизм. В какой-то момент у меня даже пропало желание сбежать.

Помимо моих частых отлучек и суеты с пациентами, включая «лечение» головных болей полковника курсом в три недели, восстановительного курса в тот же срок Исаака, у которого нашёлся осколок — его пришлось извлечь, но это не было сложно и было сделано даже без общего наркоза — к нам начали приходить на собеседование. Домработницы допроса с пристрастием от Франкена категорически не выдерживали и в большинстве своём ломались на вопросе о том, чем именно они будут оттирать кровь в операционной. Где-то в середине второй недели он нашёл домработника — сорокапятилетнего мужчину, вдовца без детей, который работал раньше шеф-поваром в ресторане в Западном городе, но после смерти жены уехал оттуда в Центральный, надеясь устроиться здесь и оставить прошлое в прошлом, да вот как-то пока не выходило. Собеседование он прошёл, плата и предоставление жилья его более чем устроили, так что замену Катрине мы вроде бы как нашли. Самой девушке было немного неловко передавать ему дела, рассказывая, какие именно сырники нам готовить и какой кофе варить в турке, как отмывать операционную и каким образом вообще нам удобен быт. Я бы описала его внешность как сухую: это был невысокий, жилистый человек, потерявший уже все волосы, у него была тонкая кожа, отчего на лице было много морщин. До того, как овдоветь, он определённо имел весёлый нрав, и морщины выдавали это. Но теперь, похоже, улыбался он редко. У него были тонкие, почти незаметные бледные губы, лицо он гладко брил. А ещё у него были очень живые, ярко-васильковые глаза. Одевался он скромно, но весьма опрятно, и одежда хорошо сидела на нём — вероятно, его размер не менялся последние лет двадцать пять. Звали его Констанс Инграмм. А вот с сотрудниками в клинику дело шло несколько туже — Франкенштейн, разумеется, хотел лучших, но пока к нему шли не очень чтобы такие.

Вся эта кутерьма была очень хорошей ширмой для того, что действительно происходило в доме. Пока Катрина не уехала, Констанса поселили в синей комнате в клинике. А постоянным местом заседаний клуба заговорщиков стала бойлерная. Там постоянно кто-то был — я видела там людей всякий раз, когда спускалась в лабораторию или прачечную. Я не вникала в детали почти две недели, прежде чем меня и Франкена позвали для обсуждений. Увидев общую сводку, я снова захотела сбежать: помимо пяти десятков условно бессмертных солдат, которые могли и не заглянуть на вечеринку, у противника были химеры. Точного числа в плане указано не было, только то, что единственный путь к месту встречи ими кишел. Иными словами к месту боя прорываться предстояло с боем. Причём быстро и тихо.

Мои боевые навыки ближнего боя, к моей радости и, как ни странно, возмущению, посчитали незначительными, так что я должна была заниматься поддержкой остальных. И только при самом столкновении с гомункулами я должна вступить в бой, чтобы разрушить философский камень. Или камни, там уж как пойдёт. Однако у меня оказался туз в рукаве. И раз уж меня как-то вычеркнули из бойцов, я из принципа промолчала. Хотя, должна признать, туз этот был ещё тем — как-то я уже использовала неоконченное преобразование, так что прекрасно понимала, как это работало. И прекрасно понимала, что такая техника будет наиболее эффективна против химер, да и условно бессмертных тоже. Впрочем, тактика сражения с ними была разработана и без меня, так что нечего было лезть. От меня требовались пластыри с кругами преобразования для дистанционного лечения, и я ими и занялась.

В последнюю неделю Франкенштейн полностью взял на себя приём, потому что решил, что мне надо больше тренироваться. Так что я уходила из дома очень рано — вставать мне приходилось не позднее половины шестого, а мои учителя очень не любили опозданий. По этому случаю завтрак я готовила себе сама. Кофеварка пыхтела, делая мне ведро кофе, пока я жарила себе яичницу с беконом.

— О, вы умеете готовить, — с какой-то странной интонацией произнёс Констанс, внезапно возникший в кухне. Я вздрогнула.

— Я никогда не говорила, что это не так, — я пожала плечами. — Брат тоже неплохо справляется. Или вы пришли сказать что в стиле «Место женщины на кухне»?

— Разумеется, нет, — он мягко оттёр меня от плиты и принялся за приправы. — Я ведь читал о вас. Весь Аместрис, наверное, читал. Я прекрасно понимаю, сколько времени занимает быт. И если этого времени не хватит вам, чтобы создать что-то столь же важное, как «Фредициллин» или ваша с братом работа по транс… по замене органов, это будет большим упущением. Тем более, что мне эти занятия нравятся.

— Спасибо, — я улыбнулась и села за стол.

После завтрака я уехала и успела как раз к окончанию молитвы. Времени почти не оставалось, и последние дни должны были заполниться для меня спаррингами. Я бы солгала, если бы сказала, что меня это не пугало. Даже не сам факт того, что училась набивать людям разные места с максимальной эффективностью, а то, что я реально собиралась эти навыки использовать. Или даже то, что у меня нигде ничего не дёргалось от этой мысли. А вроде бы должно было.

Двадцать второго марта, в пятницу, в клуб заговорщиков пришёл Хоэнхайм. В смысле, туда все пришли, кроме ишварцев — их представлял один Харай. Нас набилось там одиннадцать человек, и мягко говоря, было тесновато. Бойлерная вообще была рассчитана на котёл, а не на большие тусовки. Однако чем ближе была дата встречи выпускников гомункулов, тем сильнее разыгрывалась паранойя.

План Мустанга и Оливии был максимально простым — заходим, убиваем всё, что не отвечает на вопрос распознания свой-чужой, уходим. Казалось бы, какие могут возникнуть трудности? Однако вопросики полезли как червячки, и оказалось, что они действительно продумали каждую мелочь. Ну, почти. Сражение с самими гомункулами, всеми сразу в один момент, всё равно выглядело невероятно опасной авантюрой. Я не была уверена, что смогу спать ближайшие ночи, тем более, что в последние два дня тренировок у меня больше не было — чтобы в ответственный момент мышцы не болели.

На следующее утро мы отправили Катрину и детей в Метсо. И это был очень сложный процесс. Для начала Эд всеми правдами и неправдами пытался остаться в Центральном городе. Слова как будто вообще не действовали на него, и он был решительно настроен на драку. Франкенштейн долго держался, выслушивая все его наивные и детские аргументы, а затем глубоко вздохнул.

— Хорошо, ты можешь остаться, — самым ровным тоном произнёс «брат», и Эд победно просиял. Но Франкен продолжил. — Я заклиню твои протезы так, что не сможешь ни ходить, ни применять алхимию, привяжу ремнями к операционному столу и оставлю тебя ждать нас дома так.

— Но я… — понуро возразил Эд.

— И если я не вернусь — хоть это и не представить — восстановить работу брони не сможет никто, — он поджал губы. — На таких условиях ты остаться можешь.