Лягушка Алхимическая

18. Шуточки

Мотивы маневра Франкенштейна раскрылись минут через пять. Он торжественно объявил, что пациентам нужен врач, не поражённый всеобщим недугом новогоднего помешательства, каковым я явно не являлась, так что до конца года вести приём мне не светило. Однако обрадоваться нежданному отдыху он мне не дал, ласково сообщив, что в моём кабинете на столе есть для меня занятие. Не ожидая ничего хорошего, я поднялась наверх и обнаружила там самый натуральный ночной кошмар: папку со всеми квитанциями оплаты Франкена. Это означало, что и правда наступил конец года, и нужно было посчитать все свои доходы и оплатить налоги. Государственные алхимики от этой денежной повинности были освобождены, однако за период до экзамена заплатить было нужно. Я тяжело и медленно выдохнула и уселась за стол, чтобы приступить к этой ни разу не радующей работе.

Моя папка с квитанциями тоже существовала. Однако поскольку Фреди явно не нравилось собирать все данные в последний момент, как наскипидаренной, она аккуратно вела подсчёты сразу. Я и забыла, как сама вносила все суммы в эту папку до переезда в Центральный город — вот она какая, сила привычки. Франкен этого не делал. Его бумаги содержались в порядке и были аккуратно разложены по датам, однако он их заранее не считал. И вот этим пришлось заняться мне. Без даже банального калькулятора или на крайняк счёт. Все цифры приходилось рассчитывать в уме. Ну, или столбиком, чтобы уж точно ничего нигде не потерять. Чеки и квитки, по которым он получал выплаты, пестрели разнообразием: одни были перемазаны машинным маслом, от других почему-то пахло копчёной рыбой, третьи были надушены женскими духами. Был даже один очень длинный счёт, от которого разило мужским потом. Я начинала подозревать, что он впарил мне это дело вовсе не из-за нудности работы с числами.

На расчёты налогов у меня ушла вся вторая половина среды, весь четверг и даже утро пятницы. Но я справилась, и это заставляло меня даже немного гордиться собой. Правда, праздничное настроение было уничтожено начисто, но зато никаких кошмариев на январь не переносилось. Дописав последнюю цифру, я потянулась до хруста в позвоночнике и поднялась. Часы в коридоре пробили одиннадцать, и меня бросило в холодный пот: на дворе было тридцатое число, и с полудня в наш дом должны начать доставлять продукты и прочее всякое разное для завтрашнего праздника. Занятная история произошла у нас с Рене, когда мы отправились с ней делать заказ у кондитера на конфеты. Мастер там был замечательный, и он делал самые разные конфеты, но вообще никак не упаковывал. То есть конфет его можно было поесть только в его кондитерской. И вот тут произошло явление меня кондитеру. Я предложила ему упаковывать красивые конфеты в коробки с перегородками, а без изысков — под одной в фольгу или бумагу и продавать на развес. Он быстро прикинул расходы и прибыли, и мне очень реалистично примерещились денежные знаки в его глазах. А когда я объяснила, что, собственно, меня привело, он вообще пришёл в восторг — оказалось, прежде ему и в голову не приходило собирать сладкие подарки к новому году. А ведь это, можно сказать, была золотая сезонная жила. По итогу он сделал нам беспрецедентную скидку, попросив сумму только на продукты, из которых должен был приготовить конфеты. Мешки для новогодних подарков детям из общины взялся сшить Женский клуб, и когда опять же я и Рене принесли первые образцы, кондитер заявил о том, что купит столько, сколько в клубе смогут сшить. Примечательно, что прежде никому там не приходило в голову, что они могут что-то заработать.

Я спустилась, надеясь выпить чаю перед тем, как начнётся суматоха. В гостиной пахло ёлкой, и к этому запаху хотелось ещё мигающую гирлянду и мандаринов. Но гирлянд ещё просто не было, а вот мандарины… Здесь они как-то не были так популярны в связи с новым годом, так что на рынке, когда мы заказывали продукты, я их даже не видела. На кухне нашёлся Франкен с газетой. Он читал что-то на средних листах, тогда как я могла видеть передовицу его «Ведомостей». Там красовался мой портрет над большой статьёй с заглавием «Клинические испытания нового препарата превзошли все ожидания». Сначала меня заинтересовало, откуда у газетчиков вообще мой потрёт, но присмотревшись, я поняла, что это графическая калька с фото, которое делали для личного дела после сдачи экзамена. Данные об испытаниях тоже предоставила армия. В статье говорилось о том, что открытый мной препарат, названный комиссией Фредициллином, оказался эффективен от множества заболеваний бактериального характера. Статья содержала выдержки из моей работы и некоторую статистику испытаний. Моё имя упоминалось, возможно, даже чаще, чем это требовалось, и всегда с упором на то, что я являюсь государственным алхимиком. Избежать политики? Да хрена моржового, чего уж.

— Статья о тебе довольно приличная, — заметил Франкен через газету. — Тебя очень хвалят, но не перебарщивают.

— Иначе это выглядело бы слишком приторно, — я пожала плечами. — Статья явно не про меня, а про политику. И название у препарата дурацкое.

— Нормальное название, — он опустил газету и посмотрел на меня. — Явно лучше «Вытрезвителя».

— Не поспоришь, — скривилась я.

— Почему ты считаешь, что она про политику, а не про тебя? — Франкен задумчиво свёл брови и чуть склонил голову набок.

— Потому что слишком много армии и государственного алхимика, которые ради народа вылезли вон из кожи, — я поморщилась. — Хотя меня радует, что испытания проводятся, и результаты, если верить статье, очень даже очень. Но мне кажется, что меня используют.

— Конечно используют, — он кивнул. — И меня тоже, — он потряс газетой. — Обо мне тоже здесь есть статья. О том, как сократились осложнения и сопутствующие болезни после внедрения моих принципов гигиены.

— Как бы нам с тобой это боком не вышло, — я вздохнула.

— Боишься крестьян с вилами и факелами? — усмехнулся Франкенштейн.

— Газета и статьи такие, что бояться надо не этого, — я сжала переносицу. — Ну, может, и обойдётся.

— Ты знаешь что-то, чего не знаю я? — он изогнул бровь.

— Полагаю, если мы будем обмениваться новыми друг для друга фактами, нам придётся обратиться нежитью, чтобы суметь поведать их все, — я кисло улыбнулась. — Но об этом ты знаешь — напряжение на границе с Драхмой на севере.

— Да, верно, — как-то сник Франкен. — Ты спустилась за чем-то конкретным?

— Я разделалась с любезно подсунутым тобой убийцей всякого праздничного настроения и хотела выпить чаю перед тем, как тут разверзнутся врата ада, — призналась я. — А как у тебя дела?

— Ну, в нашем с тобой общем деле я не особо продвинулся, — сообщил он. — А пациенты есть пациенты — сама знаешь. Всё, что тебе нужно будет о них узнать, в истории болезни, — он поднялся. — А пока закипает чайник…

Ну ё-моё, опять двадцать пять. Я-то думала, он уже и забыл про вальс, но вот чёрта с два. Минут пять только понадобилось, чтобы означенный чайник оказался наполнен водой и поставлен на плиту. Ещё пять ушло на то, чтобы зажечь под ним газ. И пока он грелся, я всё больше укреплялась в мысли, что натанцевалась на всю оставшуюся жизнь. Не то чтобы мне совсем не нравилось вальсировать и не то чтобы у меня был плохой партнёр, просто мне казалось, что я для такого совсем не гожусь. Никаких сомнений в том, что на меня будет направлено много внимания, у меня почему-то не возникало, и единственным утешением было только то, что достанется и Франкенштейну. Причём, утешением довольно слабым.

— Знаешь, о чём я тут подумал? — раздался надо мной голос Франкена.

— О чём? — у меня возникло дурное предчувствие.

— О том, что нам было бы проще избегать внимания, представься мы в этом городе супругами.

Я споткнулась и влетела лбом в его грудь.

— Что, прости? — сипло переспросила я.

— Не придуривайся, ты меня прекрасно слышала, — усмехнулся он.

— Это больше похоже на галлюцинации или бред, чем на то, что ты реально мог такое подумать и ещё и озвучить, — выдавила я. — Если бы мы были менее известны в Аместрисе, может, оно бы и сработало, а так — нет.

— Да, всё равно уже поздно, — Франкен пожал плечами.

Наш вальс с ним прекратился по моей вине — после его внезапного заявления у меня одеревенело совсем всё, и если бы Франкенштейн выпустил меня, я бы, наверное, рухнула на задницу. И вот именно в этот злополучный момент закипел чайник. Франкен усадил меня за стол и выключил плиту.

— У нас есть Ассам и Дарджилинг, какой тебе?

— Без разницы, — буркнула я. — Ты, пожалуйста, такие шутки мне больше не шути.

— Про чай? — Франкенштейн обернулся ко мне и насмешливо скривил лицо.

— Про чай, — отмахнулась я.

Наши с ним отношения определённо эволюционировали. Иногда мне казалось, что в сторону дружбы, а иногда, вот как сейчас, в сторону странности. Временами мне чудилось, будто я начинаю понимать его, а потом — вот как сейчас — я понимала, что только чудилось. Порой мне хотелось расставить все точки над ё, чтобы понять хотя бы, как мне самой вести себя, но вот как будто бы у меня был шанс заставить его поговорить со мной по душам. В этом плане Франкенштейн был ничуть не менее упёртым, чем я. Иногда мне казалось, что я не смогла бы даже пытками от него чего-нибудь добиться.

Я так увлеклась своими размышлениями, что, разумеется, не успела допить чай до того момента, как приехала повозка с овощами. Суета началась сразу же. При том, что я точно знала, когда они должны были приехать, как-то так вышло, что я всё равно оказалась не готова. И по этой причине металась сама и заразила этим и остальных. Как если бы мы проспали подъём перед чем-то важным — вроде и будильник заводили, и платье с вечера подглажено, но вот аукнулись пять минуточек, и ты носишься как припадочный, брыкучий осёл, которого пчёлы в филей покусали. Хотя казалось бы.

Когда тридцать первого декабря я встала в семь утра, мне вспомнился один случай, произошедший со мной как-то на новый год. Последний день года хоть и был днём сокращённым, но всё же рабочим, и начинался он, как и всегда, в девять утра. Как всякая женщина, я встала пораньше, чтобы вид мой радовал коллег, а не как обычно, а вернувшись домой около двух, как всякая хозяйка в этот праздничный полувыходной день я встала к плите. К девяти вечера я так устала, что решила пару часов вздремнуть, а уж потом вместе с семьёй загрузиться салатами, залиться шампанским и что там ещё в стандартной программе. И-и-и-и-и… проснулась в десять утра первого января. Мне говорили, что к полуночи пытались меня разбудить, но я отправила в такое экзотическое пешее путешествие, что решили не трогать. Но зато я застала полноценный световой день первого января, что во взрослой жизни удавалось мне обычно не слишком хорошо.

Одевшись потеплее, мы поехали в общину. Аделина и Рене должны были приехать туда сразу от Женского клуба, Катрина же отправилась с нами, чтобы не киснуть дома в одиночестве. Ну что ей в самом деле там делать, если никто не планировал ни обедать, ни ужинать: мы с Франкеном собирались в клуб, а Харай планировал остаться в общине. Каким-то образом он, насколько я поняла, и Катрину убедил провести там вечер. Ну и пускай.