Лягушка Алхимическая

30. Разбуженная днём сова

Если уж угораздило оказаться Мери-Сью, то следует учитывать некоторые возможные особенности. Она должна обладать сногсшибательной красотой или удивительной внешностью: ну, в обморок при виде меня ещё никто не падал, но если судить по брату-близнецу, я вполне ничего. Хотя у одного фляга-таки капитально свистанула, но это другое. У неё должны быть исключительные способности: ну, не могу сказать, что тут они у меня какие-то прямо из ряда вон, но и заурядными их не назвать. Ей должно невероятно везти: ну, мне и правда невероятно везло… как утопленнику, но всё же. И наконец — родственные связи с главным героем. Даже если я и не помнила канон от слова совсем, нетрудно было догадаться, кто должен быть звездой вечера — он вместе с братом сейчас дулся в гостевой спальне.

Казалось, что до меня смысл сказанного дошёл первым — по крайней мере, чашка из моих рук разбилась раньше всего. Однако способность говорить первой вернулась не ко мне. Франкенштейн повернулся и посмотрел мне в глаза:

— Ты в своём уме?

— Нет, в мери-эннином, — отозвалась я и тряхнула головой. — В смысле, в мери-сьюнином… Ну, ты понял.

— Я не об этом, — он поднялся и, кратко извинившись перед Хоэнхаймом, подошёл ко мне, протащил меня за локоть через кухню и коридор на задний двор, где зашипел как змея. — Это ещё что за новости?

— Это не я, — почему-то понизила голос я. — Я уже тебе говорила, что не писала эту историю. Но знаешь, это как-то даже логично.

— Логично? — Франкен свёл брови.

— Я имею в виду, я была матерью Рейзела в твоём мире, а здесь оказалась потомком философского камня в теле человека, — быстро выпалила я. — Вроде даже закономерно.

— Ясно, — он поджал губы. — Тогда выходит, что в нашей гостевой технически наши двоюродные прадеды.

А вот эта мысль была уже совсем обескураживающей. Я медленно закрыла и открыла глаза, приходя в согласие с ней. Удавалось плохо — моему прадеду было двенадцать лет. Нет, это определённо не то, что я бы сказала ему. Франкенштейн встряхнул меня за плечи, и мы вернулись в гостиную, где нашли Хоэнхайма. Он сидел за столом, и перед ним стояли те самые часы, уже восстановленные алхимией, и чашка, правда, без чая. Я взялась налить его снова, а когда вернулась назад, там снова оказались и братья Элрики. Видимо, для полноты драмы. Эдвард дождался того момента, когда я поставлю чашку с чаем перед Хоэнхаймом и, более того, когда он сделает глоток.

— Отец, — замогильным голосом произнёс Эдвард. — Ты знаешь что-нибудь о философском камне?

Если вы хотите задать человеку шокирующий вопрос, то дождитесь, когда он проглотит то, что пьёт или ест. Или, на крайняк, не садитесь напротив. Потому что весь чай, который Хоэнхайм отхлебнул, оказался у Эдварда на лице.

— Прости, что? — сипло переспросил он.

— Философский камень, — повторил Элрик, отирая лицо салфеткой. — Ты знаешь о нём?

— Эм, да, — протянул Хоэнхайм. — Что ты хотел бы узнать?

— Как его получить, — мрачно произнёс Эдвард. — Это правда, что сырьём для него являются души?

— Не буду спрашивать, откуда ты узнал, — Хоэнхайм покосился почему-то на меня, а затем снова посмотрел на Эдварда. — Да, это так. Однако человеческое преобразование невозможно даже с ним. Тришу он не вернёт, — он опустил глаза и тяжело вздохнул.

— Она умерла, потому что тебя не было рядом! — выпалил Эдвард и тут же осёкся.

— Я… не могу сейчас объяснить, — мрачно отозвался Хоэнхайм.

— Мне не нужны твои оправдания, — резко припечатал его сын.

— Эм, господа, — подал голос Франкен. — Я понимаю, что у вас в разгаре давний, очевидно, конфликт, однако есть некая новость, которую, я полагаю, молодые люди должны знать.

— А, да, — поднял голову Хоэнхайм. — Верно. Эти часы, — он указал на предмет на столе. — Они принадлежали моей прапрабабушке. Отец рассказал о том, что у него была младшая сестра, только когда бабушка умерла и оказалось, что эти самые часы она отписала ей. Но даже тогда он не стал налаживать контакт. Я не знал, что у меня есть брат и сестра до вот этого самого момента.

Ух, как гладко у него выходило врать. Вот я прямо сама чуть не поверила.

— Ты не говорил никогда, что у тебя есть…

— Отец? — изогнул бровь Хоэнхайм. — Было бы странно, если бы у меня его не было, не так ли?

— А, да… — протянул Эдвард. — Погоди. Ты хочешь сказать, что эти двое — наши двоюродные дядя и тётя?

— Именно так, — кивнул Хоэнхайм.

— А почему вы нас сами не искали? — Эдвард резко перевёл взгляд почему-то опять на меня.

— Мама умерла, когда нам было восемь, — осторожно изрекла я. — Она никогда не говорила, что у неё был брат.

— А отец? — нахмурился Эдвард. — Или она и ему не говорила?

— Мы не знаем, — мрачно обронил Франкен. — Когда нам было восемь, умерла вся наша семья — мама, отец и двое братьев.

Ситуация была минимально похожа на счастливое воссоединение семьи. Вот прямо по шкале от одного до десяти на минус сто. Лица — одно мрачнее другого, и это вдобавок к тому, что вся история была откровенной ложью. Но поскольку в наших семьях как-то все умерли, это было не проверить. Уже вечерело, и именно в этот момент домой вернулись Катрина и Харай. Они пришли не вместе, но с очень маленькой разницей. И у обоих оказалось некое очень срочное дело. Катрина пришла первой, и с порога обратилась к Франкену на тему денег на закупки по дому. Впрочем, она оборвала фразу на полуслове, когда заметила воззрившуюся на неё толпу. А когда я только-только открыла рот, чтобы её представить, в гостиную вошёл Харай. Он обратился ко мне, заметил людей и чуть присел, опустив подбородок.

— Так, давайте все успокоимся, — я вздохнула, подошла к братьям Элрикам и мягко положила руки им на плечи. — Сегодня на всех нас и так много всего упало, — я немного растерянно представила всех друг другу. — Что ж, Хоэнхайм, вы можете занять ту же комнату, что и в прошлый раз. Эдвард, Альфонс, вы можете посидеть у себя или прогуляться, хотя сейчас из достопримечательностей здесь только раскисшая дорога. Но Харай может отвезти вас в город, если хотите развеяться. Ну, вроде на западной окраине остановился бродячий цирк. Катрина, нужно приготовить ужин на всех. На сегодня у нас хватит еды? — она кивнула. — Хорошо.

Не слушая никаких возражений, я сходила за большой корзиной, в которую сгрузила булочки и печенье в кухне, поверх которых улеглась чайная чашка и банка заварки. С водой в бойлерной перебоев не было, так что нести туда её не было никакой необходимости. С корзиной в руках я прошла через гостиную, в которой никто и с места не сдвинулся, и ушла в подвал. В котельной не было ни пылинки. Не то чтобы Катрина вообще хоть где-нибудь оставляла пыль, однако я не ожидала, что она с тем же прилежанием убирает и наши, так сказать, технические помещения. Я поставила чашку и заварку на тот стол, который мы собрали из чёнашли, а корзину рядом, и уселась лицом к котлу. В голове выл ветер и что-то звенело.

Я просидела в прострации минут пятнадцать, прежде чем налить себе чаю. Потом ещё столько же над горячим чаем. Я размышляла над тем, насколько в действительности неожиданным был этот вотэтоповорот. И всё больше приходила к мысли о том, что если моё предположение о том, кто должен быть главным героем, верно — а оно верно, потому что оно моё — то ничего особенно внезапного в нашем с Хоэнхаймом родстве не было. Это скорее было из разряда «ну, можно было бы догадаться». Примиряясь с этой мыслью, я сунула в рот маленькую булочку с корицей и принялась вяло жевать её. И именно в таком состоянии меня застал Франкен: с пустым взглядом, упёртым в латунный начищенный котёл, чашкой чая перед носом и сдобой в зубах.

— Могу я присоединиться? — обратил моё внимание на себя он.

— Ефли тефе… — у меня изо рта посыпались крошки, и я едва не выронила чашку, пытаясь поймать их, из-за чего поперхнулась и закашлялась.

От кашля у меня на глаза навернулись слёзы. Сквозь муть я увидела движение, а затем почувствовала удар промеж лопаток. Я смогла проглотить булочку и отдышаться.

— Н-да… — протянула я. — Говорили ведь мне в детстве — не говори с набитым ртом. А надо было заканчивать фразу — а то помрёшь, нелепо задохнувшись вкусняшкой. Тебе не кажется, что этот мир хочет от меня избавиться?

— Нет, не кажется, — скривился Франкенштейн. — Это просто нелепое стечение обстоятельств.

— Ну-у, — изогнула бровь я. — Разве это не признаки провидения?

— О, да брось, — он сел напротив. — Если бы он хотел от тебя избавиться, ты бы покинула его в тот раз, когда нас вырубила та парочка, помнишь? Сколько ты там провела без сознания?

— Звучит здраво, — согласилась я. — Что там наверху?

— Все разошлись, — отозвался Франкен. — Хорошо, что Хоэнхайм выдумал эту историю. Правда была бы перебором.

— Они там разобрались? — нахмурилась я.

— О, точно, — Франкенштейн поднялся, чтобы налить себе чаю, а затем сел назад. — Эдвард сжёг их дом в Ризенбурге и резко негативно настроен к Хоэнхайму, однако, похоже, мы с этим парнишкой пришли к некоторому взаимопониманию. Если короче, то теперь племянники как бы будут у нас.

— И что означает это твоё «как бы»? — нахмурилась я.

— С высокой долей вероятности Эдвард сдал экзамен, так что у них будет достаточно возможностей для разъездов по стране и исследований, — отозвался он. — Однако они дети. Им нужен какой-то дом.

По моим ощущениям у меня было лицо разбуженной днём совы. Я пару раз медленно моргнула, а потом опустила глаза и сжала переносицу.

— Да, и ещё кое-что, — снова заговорил Франкен, и я подняла голову. — Эдвард попросил меня посмотреть их учителя.

— Я ещё ту новость не переварила, — кисло отозвалась я. — Им в любом случае надо будет остаться у нас на то время, пока мы сообразим для них новые тела. Полагаю, это займёт пару месяцев? — он кивнул. — За это время мы все поймём, способны ли мы друг друга выносить. А что с их учителем?

— Эдвард специально задержался, чтобы сказать мне об этом наедине, — Франкенштейн сделал небольшой глоток чая и сжевал печененку. Я терпеливо ждала. — Он сказал, что их обучала очень сильный алхимик. И что она познала Истину. И предположил, что у неё это тоже что-то отняло.

— И поскольку он не знает, что именно, то это что-то, находящееся не снаружи, — я задумчиво свела брови. — Внутренние органы?

— Трудно сказать без осмотра, — он пожал плечами. — Как я понял, она живёт в Дублите. Надо подумать, как с этим быть.

— Как скажешь, — кивнула я. — Только давай не сегодня. Сегодня у меня уже мозг вспух.

— Я бы предложил обдумать это после того, как мы закончим с мальчиками, — Франкенштейн улыбнулся. — И ты не думала, как нам отделить ментальное тело от физического?

— Ну, самый простой способ нам обоим прекрасно известен, верно? — скривилась я. — Вот только я категорически не хочу к нему прибегать. А вот мысль с преобразованием философского камня кажется мне более интересной. Можно, конечно, попытаться вывести его самим, но я уверена, что всё уже придумано до нас. И изощряться ни к чему.

— Даже если всё придумано, оно скрыто, — хмыкнул он. — Или заперто армией в самые глубокие глубины, или зашифровано на несколько слоёв.