Лягушка Алхимическая

2. Нескончаемый денёк

Естественно, это не сработало. Кто бы сомневался. Будучи всё-таки врачом, я предложила метод лишения сознания без членовредительства, сиречь ударов тупыми тяжёлыми предметами по голове. Вместо этого мы прошли в смотровую, где Франкенштейн лёг на кушетку, и я ввела ему общий наркоз. Я рассчитала дозу так, чтобы он проснулся минут через двадцать, если его тело не исчезнет вместе с сознанием в направлении родного мира. В положенное время голубые глаза распахнулись, наткнулись на меня, и их обладатель сокрушённо вздохнул.

— Успокоительное, — мягко изрекла я, показывая на стакан на столе. — Я пойду займусь обедом. Думаю, тебе нужно побыть одному.

Он слабо кивнул, опуская веки и накрывая лицо ладонью. Я вышла в кухню, погружённая в невесёлые мысли. Грибной суп требовал по большей части механического приложения сил, и я могла подумать. Память моя снова неуловимым образом изменилась: я вспомнила уже ненужный канон мира Франкенштейна и напрочь забыла тот, в который попала. Да что ж такое? Более того, я смогла извлечь из недр своего разума тот непреложный факт, что эту работу я не писала. В смысле, у меня была идея кроссовера этих двух миров, в котором Франкенштейн был алхимиком в Аместрисе, но это дальше идеи не зашло. И никаких сестёр у него в той моей идее, конечно, не было. Так что откуда мы тут с ним нарисовались — вопрос ещё тот. Причём, у меня не было ощущения того, что все предстоящие события уже прописаны. Как будто и не было никакого сценария.

Франкенштейн пришёл на кухню, когда в суп оставалось только добавить чеснок. За чем, собственно, он меня и застал — я срезала продавленные дольки с чеснокодавки над бурлящим в кастрюле тёмным варевом. Он был сосредоточен и слегка хмурился. Я кивнула ему на диванчик около стола, и он сел, оперевшись на локти и сцепив пальцы. С минуту он молчал, а потом глубоко вздохнул.

— Давай-ка ещё раз уточним, — ровным тоном начал Франкенштейн. — Мы вернёмся в тот мир в тот момент, из которого исчезли, так?

— Ты вернёшься, — поправила я. — Я — нет. Впрочем, сама по себе Родела там будет.

— Сколько времени мы здесь проведём?

— Летели два крокодила, один квадратный, другой на север. Сколько стоит бочка разочарований, если еноту тридцать два года? — скептически отозвалась я. — Без понятия.

— Ты можешь этим управлять? — он сурово свёл брови.

— А вот это сложный вопрос, — я вздохнула и выключила плиту, разворачиваясь. — Я могла немного влиять на то, что будет происходить, когда уже попадала в такие миры. Ну, не каждый раз, а в некоторых случаях. Но вот в какой мир и попадать вообще куда-то или нет, я не решала. Я просто теряла сознание в своём мире и оказывалась в другом. Вот и всё.

— На наш мир ты могла влиять, Фреди? — Франкенштейн чуть опустил голову, чтобы смотреть как будто исподлобья.

— Интересно, что ты уже перешёл на обращение ко мне из этого мира, — я кисло улыбнулась.

— Просто не могу называть тебя Роделой-ним, обращаясь на ты, — он слегка нахмурился. — Так да или нет?

— Не могла, — выдохнула я. — Даже сознаться не могла, кто я такая.

— Это объясняет твоё нежелание откровенничать, — кивнул он.

— Это было не моё решение, если честно. В смысле… — я замялась. — Как бы выразиться-то? Я создала ту историю, но попав в неё, не могла сопротивляться ей. Как-то так.

— Эта история тоже твоих рук дело? — мрачно спросил Франкенштейн.

— Нет, — я мотнула головой. — Иначе, я бы не смогла тебе всё объяснить.

— Мы сможем выбраться? — он на меня прямо уставился немигающим взглядом.

— Раз смогли войти, сможем и выйти, — я посмотрела ему в глаза. — Я найду способ вернуть тебя домой. Просто дай мне немного времени.

Он медленно кивнул. Я отвернулась достать из шкафа тарелки. Вообще, у Фредерики был очень милый дом, такой светлый и уютный. В кухне было большое окно с занавеской в красный горошек. Перед окном стоял обеденный стол с круговым диванчиком песочного цвета, на котором сейчас и сидел Франкенштейн. Вся мебель была сделана из дуба и покрыта глянцевым лаком. На отдельной длинной и узенькой полочке стояли специи в маленьких стеклянных баночках с этикетками, на крючках висела начищенная утварь. В латунной раковине уже кое-что лежало, что надо было обязательно после обеда помыть. Сервиз тоже был в красный горошек — как занавески. Я налила суп и поставила перед Франкенштейном. Он озадаченно посмотрел на меня.

— Слушай, мы уже сюда попали, — я нахмурилась. — Так что надо устраиваться, чтоб не дуло. Давай, поешь. Потом надо на вокзал и посмотрим, что из твоих вещей можно спасти.

— Спасти? — переспросил он. — Машина на дне ущелья. Что там можно спасти?

— Обратись к памяти Франкена — ты же алхимик, — я вздохнула. — Щас.

Я достала из шкафа глиняную чашку довольно грубой выделки Внутри неё лежала отколовшаяся ручка. Чашка была шершавая, безо всяких украшений со слегка кривоватым верхним краем. Я поставила её на стол, положила ручку рядом. Итак, процесс осознания я уже провела — вот она, чашка, разбитая. Я на мгновение соединила ладони и положила их около объекта, проделывая следующие два шага — разъятие и воссоздание. Раздался негромкий электрический треск от голубоватых молний преобразования, после чего на столе стояла уже чашка с ручкой. И ровным краем. Франкенштейн взял её в руки и повертел перед глазами.

— Это магия? — нахмурился он.

— Это алхимия. Наука, — отозвалась я, направившись за супом для себя.

— И я тоже так могу? — задумчиво спросил Франкенштейн.

— Разумеется, — я кивнула, хоть и стояла к нему спиной. — Ты свою гениальность нигде по дороге не потерял. Ещё раз говорю, обратись к памяти Франкена.

— А я личность свою не потеряю? — он свёл брови, так и не выпустив чашку из рук.

— Нет, — я села напротив него и дотянулась до хлебницы. — Временами может казаться, что твоё реальное прошлое — это выученный наизусть роман про кого-то, но личность сама по себе не изменится. Да и к тому же, развитие суть изменение.

— Ясно, — он прикрыл глаза на пару секунд, а затем отставил чашку и принялся за еду.

Суп вышел вполне пристойный. Ну, элитные рестораны за его рецептом гоняться бы не стали, но для домашней кухни он был очень даже ничего. Интересно, это чей талант — Фредерики, Роделы или кого-то ещё? После обеда, в половине третьего приходил поезд из Лиора, и нам надо было попасть к тому времени на вокзал. Зачем? Чтобы легенда офицеров стала правдоподобной, разумеется. Я вышла на задний двор дома, где обнаружилась небольшая конюшня. Там в стойлах скучали две лошади, а рядом под навесом стояла телега с дугами под тент. Сам он висел на верёвке вдоль стены конюшни — сшитый из желтоватой парусины с красным крестом на боку. На чурбачке перед конюшней сидел с травинкой в зубах парень лет двадцати пяти весьма крепкого телосложения. Одну ногу ему заменяла автоброня, одет он был просто — в рабочие тёмные брюки и куртку, из-под которой была видна серая сорочка без воротничка, на ногах были грубые ботинки, а на голове его был натянут картуз. У парня была смуглая кожа, а через стёкла солнечных очков я увидела красные глаза. Не в смысле, что он тут с похмелья сидел, а радужки у него были красные. Парень был ишваритом.

— Добрый день, Харай, — поздоровалась я.

— Добрый, док, — он поднялся, оказавшись выше меня больше чем на голову. — Я видел военных. Они искали меня?

— Конечно нет, — я улыбнулась. — Зачем ты им? Они искали того майора.

— Ясно, — Харай кивнул. — С вами был ещё аместриец. Кто он?

— Мой брат, — я бросила взгляд на его автоброню. — Он тоже врач. Если ты не против, мы позже посмотрим твою ногу.

— Вы же помните, кто я? — он чуть опустил голову.

— Ты как и прежде гражданин Аместриса, — я пожала плечами. — Остальное, как и прежде, не имеет значения.

— Вы тоже не меняетесь, — Харай улыбнулся. — Это когда-нибудь может вас убить.

— Я бы не назвала это простой задачкой, — я усмехнулась. — Тем более, когда рядом кто-то вроде тебя.

— Вы… — он покачал головой, будто хотел сказать что-то ещё, но передумал. — Вам оседлать лошадь?

— Нет, мне нужна будет телега, — я кивнула на неё. — Только тент не натягивай и запряги обоих.

— Что-то тяжёлое нужно будет везти?

— Очень возможно, — я кивнула.

— Тогда я сам на козлы сяду, — заявил он и двинулся к телеге. — Не вам же грузить.

Я поблагодарила его и вернулась в дом. Только теперь заметила, что благодаря Роделе привыкла к платьям настолько, что и не обратила внимания на то, в чём ходила: на мне было терракотовое, в тонкую тёмно-коричневую полоску, отрезное по талии платье в пол с белой манишкой и узкими рукавами. Эдакий привет из начала двадцатого столетия. Впрочем, здесь примерно это время и было, хотя некоторые носили чрезмерно короткие для этого периода наряды. Иными словами, если бы мне захотелось переодеться в брюки, никто бы меня не осудил.

Я вернулась на кухню, и повязав передник, вымыла посуду после еды. Франкенштейн вышел в палисадник, и я могла видеть через окно, как он бродит там среди грядок-клумб. Закончив дела, я поднялась в свою спальню — маленькую комнату с односпальной кроватью, зеркалом и двумя огромными шкафами. Я переоделась в малиновый дорожный брючный костюм и встала перед зеркалом. Да, выглядело так, будто к телу Роделы просто приставили другую голову. Голову Франкенштейна с чуть более мягкими, женственными чертами. И это при том, что вышла совершенно каноничная аместрийка — светловолосая и голубоглазая.

Я выглянула в небольшое окошко на задний двор. И оказался он, мягко говоря, большим: за конюшней находился просторный сарай, в котором можно было не только садовый инвентарь хранить, но и легко спрятать трактор с прицепом. От конюшни к дальнему краю этого подворья вела выложенная камнем дорога — она примыкала к забору с соседями слева. Как раз по дальней стенке сарая соседский участок заканчивался, а мой расширялся в ту сторону. И там располагалось одноэтажное вытянутое желтоватое строение с входом со стороны дороги, над которым был нарисован красный крест. Вокруг него росли яблони. А с другой стороны, за сараем, стояли вишнёвые деревья, и среди них притаился похожий на куб домик Харая, который он построил сам с разрешения Фредерики. Домик был маленький, не больше метров двадцати квадратных.

Харай как раз заканчивал с телегой, поправляя упряжь. Я-Фредерика нашла его в одном из секторов зачистки Ишвара, когда поехала туда на помощь своим коллегам. Уж не знаю, кто из алхимиков там разгулялся, но от вида раскуроченных тел дурно стало даже мне — Фредерике, хирургу. Это было примерно три года тому назад. Харай был боевым монахом и старался защитить своих, но в итоге потерял правую ногу, и тот живодёр, что зачищал то место, бросил его умирать среди трупов, истекая кровью. Это было неоправданно жестоко. Как, впрочем, и вся та кампания. Харай был в сознании, когда я нашла его. И разумеется, попытался придушить, стоило мне подойти. Я только прохрипела, что не смогу спасти ему жизнь, если он меня не отпустит. И вот когда багровая пелена уже залила мне глаза, Харай выпустил меня — его просто оставили силы. Я выходила его, никого к нему больше не подпуская. Потому что он вполне мог броситься на любого аместрийца. Меня, впрочем, повторно прикончить он не пытался. Потом я отвезла его в Долину Раш, где оплатила автоброню. А потом как-то так вышло, что он стал работать у меня конюхом. И иногда санитаром-телохранителем. Он был младше меня всего года на три, но почему-то обращался исключительно на вы. У нас с ним вообще были немного странные отношения — ко мне он был абсолютно лоялен, но на других аместрийцев иногда прямо волком смотрел. Последнее, впрочем, было неудивительно.