Лягушка Алхимическая

23. Не курорт

Вечером мы снова сидели в гостиной. Хотелось верить, что никто о нашем возвращении не знал и потому и не беспокоил. Оказалось, что пока нас не было, сюда несколько раз приходили Штурцы — они рассказывали о том, что им звонил Рихард, и пересказывали его слова. Так наши домочадцы были в курсе событий и знали о том, что с нами всё условно в порядке. Ну, что наши руки, ноги, головы и прочие части тела никуда не отделялись и по-прежнему крепились там, где им полагалось. Я подумала, что надо будет как-нибудь отблагодарить их потом.

Я задумчиво перелистывала в одну и другую сторону одну и ту же страницу книги, которую с утра взяла с полки. На обеих сторонах был зубодробительный текст на умном, в смысл которого мне никак не удавалось въехать. Так что вид у меня, надо полагать, был отсутствующий, как после удара пыльным мешком по затылку. Смотрела я вроде бы в книгу, а наблюдала там известную композицию из пальцев.

— Почему ты хочешь в Ксеркс? — внезапно спросил Франкенштейн. — Там вроде не курорт.

— Вообще не курорт, — кивнула я, поднимая голову. — Там пустыня и больше ничего, — я нахмурилась. — И развалины.

— То есть, для туризма место так себе? — он изогнул бровь.

— Греки бы с тобой не согласились — половина их туризма основана на развалинах, — хмыкнула я. — Но, в общем, да — это не очень хорошее место для поездок.

— Тогда не лучше ли выбрать что-нибудь другое для отдыха?

— А кто говорил про отдых? — меня скептически перекосило. — Слышал выражение «Если зашёл в тупик, вернись к началу»?

— Допустим. Но при чём тут Ксеркс? — скривился Франкен.

— Что это с тобой? — я еле подавила порыв подойти и потрогать его лоб на предмет температуры. — Ты вроде обычно не тупишь.

— Мне надо тебя начать пытать, чтобы ты заговорила? — он вскинул брови.

— Ксеркс — древний город, который оказался в мгновение разрушен незадолго до основания Аместриса. Известная нам алхимия пришла именно оттуда, — вздохнула я. — Не верю, что ты этого не знал.

— И ты думаешь, что мы сможем там найти что-то, что поможет в нашем исследовании? — задумчиво свёл брови Франкенштейн. — Уверена?

— Нет, — созналась я. — Но я не уверена и в том, что эта поездка ничего не даст.

— Ладно, давай съездим, — внезапно согласился он. — Пустыня определённо будет сильно отличаться от гор, так что поможет отвлечься.

— Вот и славно, — я улыбнулась. — Поедем после этой церемонии.

— Ха… — скривившись, выдохнул Франкен. — Ещё она. Точно.

— Надо будет придумать на всякий случай речь, — мрачно добавила я.

— Оставь это мне, — криво улыбнулся Франкенштейн. — Сделаю так, что больше нас никогда не попросят ничего торжественно вещать.

— Нисколько в тебе не сомневаюсь, — улыбнулась я.

Парадную форму доставили на следующий день. В то самое время, когда мы увлечённо склонили головы над картой, прикидывая маршрут, каким лучше было бы поехать. Харай и Катрина безапелляционно заявили, что поедут с нами, и ни я, ни Франкен не имели ничего против их компании. Мы решили ехать повозкой. Так что дорога нас вполне устраивала вообще любая. Как и её, впрочем, отсутствие, если не считать какой-нибудь непроходимой тайги, по которой лошади просто никак не могли бы идти. Пакеты с формой и обувью привёз лейтенант, выглядевший так, будто только-только закончил академию. У него над верхней губой был такой забавный пушок, ещё не оформившийся в усы. Он передал нам под роспись комплекты в гостиной и, как мне показалось, никак не мог перестать оглядываться по сторонам. Но ничего спрашивать он не стал, даже заметив карту на столе. Просто напомнил, что нас очень ждут на церемонии. Как будто мы могли об этом забыть.

После отъезда лейтенанта мы взялись за расчёты всего того, что нам нужно было взять с собой. Выходило довольно много, хотя от идеи взять с собой еды сразу на весь поход мы быстро отказались — она бы махом испортилась. Мы рассчитывали, что путешествие займёт у нас не больше трёх недель, и это время мы готовы были протянуть на консервах, крупах и сухарях. О, и воде. С водой вопрос был особенно сложный. Всё больше было похоже, что в одну повозку у нас всё не поместится. Сначала подумали взять машину, но от этой идеи пришлось отказаться — по пустыне она ехать не могла. Может, какая-нибудь военная модель и могла справиться с песком, но гражданская модель Франкена встала бы через пару километров. Это означало, что нам надо было взять в прокат ещё одну повозку. Или спросить, нет ли списанной госпитальной повозки в Центральном штабе.

Процесс подготовки был таким увлекательным, что я едва не упустила из внимания дату церемонии. Рано утром после завтрака позвонил полковник Кессер. С ним говорил Франкенштейн, которому он и напомнил, что нас ждут в штабе к одиннадцати часам. Пришлось приводить себя в вид, достойный звания офицера. Благо, я немного отъелась за последние дни, и парадная форма не висела мешком. Моя, кстати, включала в себя не брюки со стрелками, а юбку с встречной складкой. Что примечательно, длиной в пол. А вот туфли были некрасивые. Очень удобные, что странно, но вот в магазине я бы такие не купила. Даже если бы это были единственные подходящие по размеру. Даже если бы они вообще были единственными. Но в них действительно было удобно, а юбка в пол их скрывала, так что я могла смириться с этим. К слову, я видела стандартную женскую форму, и в ней была юбка-карандаш выше колена. Так что было даже интересно, эта длина лично для меня или для всей парадной?

За нами приехала машина. Почему-то это снова был капитан Фарнел. Не было никакой необходимости присылать его, поскольку мы бы прекрасно добрались и сами, но капитан сказал, что командование запланировало небольшой фуршет. Мне лично было непонятно, что это меняло, но он почему-то был убеждён, что сами мы домой вернуться не сможем. Типа, водитель сказал, что всех развезёт — и точно, всех развезло.

Большая часть повышений в звании была в Бриггсе, в Центральном штабе их было буквально два. На первую часть церемонии, где происходило торжественное вручение звёздочек на погоны и представление к наградам, были приглашены газетчики и родственники некоторых офицеров крепости. В частности, там была семья генерал-майора — я опознала их по майору Армстронгу. Не знаю, кто составлял программу, однако мы с Франкеном были в самом конце. И всю дорогу журналисты откровенно скучали, даже не делая снимков генералов, получавших ордена и медали.

Вёл церемонию генерал-лейтенант Рейвен. Это был широкоплечий, статный военный лет так шестидесяти, с полностью седой головой. У него был приятный низкий голос, которым он читал приказы. Кроме него из верховного командования присутствовал сам Кинг Бредли, с которым рядом сидели ещё трое в высоких чинах. Надо заметить, что генерал-лейтенант обладал самой благообразной наружностью из них. Если не считать фюрера — для протокола.

Мероприятие было скучнейшим. Вот прямо скучилищным. Фотограф и журналист из «Ведомостей» временами откровенно зевали при чтении приказов. Присутствующие вели себя в рамках, однако казалось, что они находились здесь либо потому, что должны были, либо потому, что чего-то или кого-то ждали. Я, откровенно говоря, думала, что ждали они фуршет.

— И наконец, два последних приказа, — объявил генерал-лейтенант. — Они практически идентичны, так что я зачитаю один. Итак. «Приказ от второго мая тысяча девятьсот одиннадцатого года. Майору Фредерике», в втором — Франкену, «Штейн, государственному алхимику присвоить звание подполковника за заслуги при несении службы, а также представить к наградам «Герой Аместриса», «Герой Бриггса» и «За заслуги перед отчеством». Ваше Превосходительство, — обратился он к фюреру. — Вы не окажете честь?

В зале изменилась атмосфера. Фотограф и журналист были у сцены и первый делал один за другим снимки «комплекта Штейн», а второй старательно строчил. Остальные присутствующие тоже обратили внимание на сцену. Кинг Бредли поднялся на невысокую сцену, на которой происходила раздача слонов, следом за нами. Генерал-лейтенант торжественно вручил нам погоны с новым количеством звёзд — как будто имело значение старое, а затем фюрер не менее торжественно прицепил медали мне и Франкену на грудь.

— Я хотел бы сказать, — обратился Бредли к залу. — Эти награды я вручаю с особой гордостью. Ведь подполковник Штейн и подполковник Штейн совершили невозможное для наших солдат в крепости Бриггс.

Зал разразился аплодисментами. Мне было ужасно неловко. Я не знала, чьи здесь родственники — тех, кого удалось спасти, или тех, кого не удалось. Мне хотелось поскорее уйти и забиться в какой-нибудь угол. В этот момент к нам повернулся генерал-лейтенант:

— Не хотите сказать что-нибудь?

Франкенштейн покосился на меня — я решительно помотала головой из стороны в сторону, пряча глаза. Он вздохнул, кивнул и вышел к микрофону. По крайней мере, устройство было похоже именно на него и работало примерно так же.

— Я попрошу тишины, — мрачным голосом произнёс Франкен. — Каждая спасённая в Бриггсе жизнь является гордостью для нас сестрой. Ведь это значит, что мы смогли сохранить самое драгоценное, что есть у человека. Однако я хочу попросить всех почтить минутой молчания тех, кого мы спасти не смогли. Скорбь о каждом из них останется со мной и Фредерикой навсегда.

Он отошёл от микрофона и опустил голову. Повисла гробовая тишина. Даже фотограф перестал делать снимки. Было слышно только тиканье больших напольных часов, и какая-то муха издавала неуместный стук в стекло. Спустя минуту Франкен кивнул и направился прочь со сцены. Я поспешила следом. Откровенно говоря, мне казалось, что сейчас самый подходящий момент, чтобы уйти, но перед нами как из-под земли вырос журналист.

— Интервью для «Ведомостей», — произнёс он. — Могу я занять немного вашего времени?

— М, — Франкенштейн нахмурился. — Погодите.

Он подхватил меня под локоть и потащил в самый тихий и тёмный угол. Я не сопротивлялась этому, хотя и не знала, что там обсуждать: я лично никакого интервью давать не хотела. Потому что следовало ожидать только самых неудобных вопросов, а никак не милой беседы. Впрочем, милая беседа о вооружённом конфликте тот ещё нонсенс.

— Что думаешь? — зашипел Франкен. — Стоит?

— Я не хочу, — призналась я.

— Но ты ведь понимаешь, что об этом надо поговорить, — он свёл брови.

— Разумеется, — я вздохнула. — Только я не горю желанием делать это публично. К тому же я уверена, что это даже отдалённо сеанс психотерапии напоминать не будет.

— Но если мы не станем говорить с журналистом, он может надёргать какой-нибудь ереси из контекста, — скривился Франкенштейн.

— Куда ни кинь, — скорчила кислую мину я. — Ладно, давай.

Я бы не сказала, что Франкенштейн уговаривал меня — больше похоже было, что нас обоих. Но это действительно было так: или мы сами говорим за себя, или читаем потом журналистские произвольные допущения. Что уже было очень не очень, как правило. Поэтому мы вернулись к журналисту, пытаясь выдавить доброжелательное выражение лица.

— Давайте только найдём, где сесть, — обозначил согласие Франкен.