Лягушка Алхимическая

— Меня зовут Лайен Лорни, — представился журналист. — Фотограф — Алекс Гров.

— Очень приятно, Лайен, — я постаралась скривить своё лицо в улыбающейся гримасе, и мы пожали руки. — О чём вы хотели поговорить?

— О вас, — оживился он. — И об армии, конечно.

Я глубоко вздохнула. Мы нашли целый свободный стол у окна, выходящего на плац. Не в том плане, что остальные столы целостность утратили, а потому что за остальными хоть один человек, но сидел. Сначала фотограф сделал наши портретные снимки, и я почему-то подумала, что лицо моё, как и Франкена, окажется не только в «Ведомостях». Мы наконец расселись, и Лайен приготовил блокнот и диктофон — такую здоровенную штуковину с пустой и полной бобинами плёнки, которая заняла почти весь стол. И судя по количеству этой самой плёнки, журналист планировал обширный допрос с пристрастием.

— Итак, давайте начнём, — улыбнулся Лайен. — О вас мало что известно, однако ваши имена в последние полгода постоянно на слуху. Где же такие, не побоюсь этого выражения, бриллианты Аместриса скрывались прежде?

— Странно, что прежде вы о нас не слышали, Лайен, — коварно улыбнулся Франкен. — Доктор Фреди, Фредерика Штейн, и до поступления на военную службу была весьма известным хирургом. Со всей страны к ней приезжали пациенты.

— Как и доктор Френки, — я поджала губы и бросила на него взгляд, говоря «ты не спихнёшь всё на меня». — Нет в Аместрисе такого уголка, где бы не знали его как кудесника автоброни и протезирования.

— Да, я знаю об этом, — закивал журналист. — Но о вас самих, о вашей жизни ничего не известно. Уверен, наши читатели хотели бы знать своих героев.

— Что ж… — Франкенштейн благородно взял на себя роль рупора нашей истории. — Мы родились второго февраля тысяча восемьсот восемьдесят второго года в семье алхимика и врача в Метсо. У нас были старший и младший брат, — он нахмурился. — Редко бывает так, чтобы близнецы оказывались одинаково одарёнными, но с нами именно так и вышло — способности к алхимии мы проявили в шесть лет, а в семь нас отправили в пансион на обучение. Через год в Метсо разразилась эпидемия и унесла множество жизней. Когда мы вернулись домой, братьев уже не было, матери тоже. Отец умирал. Нам захотелось отыскать способ вернуть их. Или хотя бы найти лекарство, которое могло бы справиться с подобной болезнью.

— Вы сказали, вы хотели найти способ вернуть их, — зацепился Лайен. — Вы искали способ провести человеческое преобразование?

— Нам было восемь, — я мрачно посмотрела на него. — И наши родители умерли. Вы бы не хотели вернуть их на нашем месте?

— И ваши труды увенчались?..

— Ничем, — Франкен вздохнул и откинулся на спинку стула. — Однако мы приняли решение посвятить жизнь медицине, и в двенадцать поступили в медицинскую Академию Метсо. В двадцать лет мы оба уже имели звания доктора медицины. Я уехал в Долину Раш, чтобы обучиться механике автоброни, потом жил какое-то время в Нефкауме, Айзепе, Меббо и Лиоре. Осенью пошлого года я вернулся домой, к сестре.

— После отъезда Франкена я открыла практику и пару лет преподавала в Академии, хотя последнее было довольно затруднительно — мои студенты были старше меня, — я вздохнула. — А потом я уже работала только у себя. После диверсии в Ризенбурге я отправилась работать в полевом госпитале в Ишваре. Вернулась домой после окончания кампании и возобновила старую практику. Собственно, всё.

— Биографично, — улыбнулся Лайен. — И очень сухо. Может быть, что-то о вашей личной жизни?

— А это что, о публичной было? — изогнул бровь Франкен.

— Я имею в виду… Эм… Вы состоите в браке, например?

— С алхимией, — хмыкнул «брат».

— Мы не созданы для семейной жизни от слова совсем, — улыбнулась я.

— Может, вам просто ещё не встретился тот самый человек, — Лайен улыбнулся мне так, что моё лицо невольно растянула жабья морда.

— Наш ритм жизни не устроит никакого человека, — снова заговорил Франкенштейн. — Сначала — может быть, но спустя пару месяцев начнут всплывать вопросы и претензии «Тебе пациенты дороже меня?» или «Ты проводишь с книгами больше времени, чем со мной». И да — пациенты мне всегда дороже, а с книгами я провожу всё своё время.

— Что ж, я понимаю, — кивнул он. — О себе вы мне вряд ли что-то ещё расскажете. Давайте поговорим об армии. Как вы считаете, армия Аместриса показала в Бриггсе свою мощь?

— Это предельно странный вопрос, — скривилась я. — Мы находились там как военные врачи и имели дело с ранеными аместрийцами. То есть с результатами атак Драхмы. Если вам хочется сравнить мощь армии по потерям среди раненых — можете обратиться к официальным сводкам. У кого число потерь меньше, та армия и сильнее.

— Очень грубое приближение, — заметил Франкен.

— Разумеется, — кивнула я. — Но по нашей работе другой объективной оценки нет.

— Вы знаете что-нибудь о причинах конфликта? Это действительно была провокация Драхмы? — продолжил Лайен. А вот и стрёмные вопросики пошли.

— Расследование, насколько мне известно, этого не подтвердило, — отозвался Франкенштейн.

— На территории Драхмы какое-то время говорили, что провокация была со стороны Аместриса, — добавил журналист.

— Этого расследование тоже не подтвердило, — заметила я.

— А что вы сами думаете?

— Я думаю, что это была большая трагедия, которая унесла много жизней. И мне не интересно, почему это произошло, — отрезал Франкен.

— Но неужели вам не хотелось бы знать, что на самом деле случилось? — не поверил Лайен.

— Нет, — я вздохнула. — Что мне действительно хотелось бы знать, так это насколько я смогу расширить применение алхимии в медицине как в части протезирования, так и донорства.

— Ты не говорила об этом, — заметил Франкен.

— К слову не пришлось, — я пожала плечами. — Хотя испытания термоустойчивой брони мы обсуждали с генерал-майором.

— А точно, — он кивнул и повернулся к журналисту. — Что-нибудь ещё?

— Пожалуй, нет, — Лайен поднялся и выключил диктофон. — Спасибо.

На фуршет всё-таки пришлось остаться — при попытке побега мы были перехвачены полковником Кессером. Разговор оказался менее неприятным, чем я ожидала, однако всё равно достал из памяти прошлые два месяца. Из-за них хотелось надраться до зелёных соплей, но на это память услужливо подсунула воспоминания о первом января, и желание как рукой сняло. Фуршет, в общем, тоже оказался мероприятием довольно унылым. По крайней мере, в те полтора часа, когда мы приличествующе присутствовали. Может, потом градус алкоголя повысился, и им там стало веселее, но этого мы уже не застали. В этот раз мне не пришлось канючить, чтобы мы поехали домой — Франкенштейн согласился, не дав мне закончить предложение. И ведь вроде бы мы ничего такого эдакого не делали, а я лично устала.

На подготовку к поездке у нас ушло ещё два дня. Я взяла на себя закупку продуктов и всякого разного вместе с Катриной, а Франкенштейн озаботился второй повозкой. В штабе и правда нашлась списанная, почти такая же как наша — на две скамьи-койки. Это решало вопрос с ночлегом, хотя меня как-то не радовала перспектива ночевать в чистом поле. Не знаю почему. Они с Хараем до самого отъезда «доводили эти колымаги до ума», практически спихнув нам всё остальное. Из-за закупок пришлось ехать в банк за наличностью. Бес меня попутал узнать о состоянии счёта, после чего я твёрдо решила полностью переложить это на плечи Франкенштейна. Если считать по привычным мне ценам, то сумма была не такая уж заоблачная, но во времени, где курица стоила в двести раз меньше, это была совсем другая история.

Мы выехали рано утром во вторник. Я правила первой повозкой, на козлах второй сидел Харай. Ехать нам нужно было на северо-восток, и по вполне пристойным дорогам мы могли добраться до Постерима, а уже оттуда дороги не было вообще. А ещё в пустыне нужен был проводник, но его как раз и можно было найти в этом самом городе. На дорогу туда мы заложили пять дней, в расчёте, правда, на хорошую погоду. Травка зеленела, солнышко блестело, лёгкий ветерок трепал гриву лошади, и мне в голову полезли дурацкие мысли. Никак не могла перестать думать о тех словах Лайена про провокацию. Что-то во всём этом вызывало у меня зуд в мозгу. И мне почему-то казалось, что Ксеркс мог меня от этой чесотки избавить.

— Ты говорила про донорство, — напомнил из повозки Франкен. — Ты действительно думала об этом?

— Да, — я непонятно зачем кивнула. — Представь, что было бы, будь в нашем распоряжении, например, кровь для переливания. Или если бы мы могли преобразовать отдельно от тела необратимо повреждённый орган и пересадить его.

— Это… очень сложные расчёты, — он выбрался на козлы и сел рядом со мной. — Огромный пласт работы.

— Меньше, чем кажется, — я пожала плечами. — Проблема только в том, что это высокоуровневая алхимия, и с ней справится не каждый.

— Ты хотела сказать, высокоуровневая медицинская алхимия, — поправил Франкен. — Надо думать.

— Всё может упереться в то, что это сможем делать только мы, — я нахмурилась. — Чтобы это с нами не умерло, нам надо брать учеников. И много.

— Или искать способ упрощения, — он вздохнул.

— Ну, с кровью довольно просто выходит. Вроде, — улыбнулась я. — С органами сложно. И конечностями. С конечностями вообще мрак.

— Почему? — удивлённо спросил Франкен.

— Потому что практически невозможно хирургически пришить конечность, а алхимически… Мрак полный.

— А как автоброню нельзя?

— Нет, это другое совсем, — я поморщилась. — Но, думаю, надо с крови начать.

— У нас ещё обещанный генерал-майору проект автоброни, — напомнил он.

— Угх… Я знаю, какая на моём надгробии будет эпитафия, — криво усмехнулась я. — «Она планировала написать ещё одну работу».

Франкенштейн сначала улыбнулся, а потом рассмеялся в голос. А я вроде ничего такого сильно смешного не говорила.

По пути до Постерима никаких происшествий с нами не случилось. Дни были похожи один на другой и отличались разве что едой. И то не всегда. Погода радовала — было солнечно, но не жарко. С проводником тоже повезло — его Франкенштейн нашёл буквально за час. Никаких причин тянуть время у нас не было, так что в пустыню мы попали, в общем-то, как и планировали — на шестой день. И через два часа песок был везде: в носу, во рту, в ушах, в одежде… В волосах. Лошади заметно сбавили шаг и теперь, я бы сказала, плелись, а не шли. Впрочем, никто их и не торопил. Потому что стоило им хоть немного ускориться, как из-под колёс поднималась пыль столбом, от которой бы и зорб(13) не помог. А пыль была хуже песка — она была мелкой и проникала вообще везде. Минута в ней, и можно было почувствовать себя коробкой хлама на чердаке. Ну или забытой там картиной, это уж кому как.

До развалин было почти два дня пути, зато когда они показались, не осталось никаких сомнений, что мы на месте. Белые, вычищенные песком и ветром остовы строений торчали из земли как зубы. Проводник указал нам место, где могли свободно в тени встать две повозки. Я устала сидеть, так что ринулась делать всё и сразу. Энергия так и била во все стороны. Причём, не только из меня. Харай и Катрина выглядели измученными дорогой, и им явно нужно было немного передохнуть, а вот Франкенштейн прямо кипел. В четыре руки мы быстро устроили навес и походную печку, выдали всем воды, сообразили дрова и умчались в развалины.