Лягушка Алхимическая

— Сегодня приёма нет, — крикнула я.

Шанс того, что к нам отправили гонца из штаба, был крайней мал, поскольку официально нам был предоставлен отпуск до шестого июня, а на дворе было только третье. Вернуться из своего вояжа мы намеревались четвёртого-пятого, так что, на всякий случай, Франкен дал объявление, что наша практика возобновит приём вообще с двенадцатого. Так что никаких гостей мы здесь принимать не собирались.

— Это Лайен Лорни, — отозвались из-за двери. — Мне нужно с вами поговорить.

— Поговорили уже, — гавкнула я. — Задняя дверь.

Прошло несколько минут, которые я посвятила раскладыванию писем на две кучки — для меня и для Франкена. Это же сколько целлюлозы и графита тут было… В гостиную вошли Франкенштейн и Лайен Лорни. При виде собрания сочинений эпистолярного жанра у нас на полу у «брата» глаза полезли на лоб, а журналист несколько нервно поправил воротник.

— Полагаю, я должен извиниться за это, — тихо произнёс Лайен. — Я не думал, что будет такой эффект.

— А какой, вы думали, будет? — вздохнула я, откладывая ещё один конверт. — Вы вообще что здесь сегодня делаете?

— О, я… Просто… Понимаете… — он явно немного нервничал. — После выхода моей статьи о вас — я, к слову, писал, что вы не расположены к браку, но редактор это вырезал: сказал, что… Не важно. В общем, пару недель всё было спокойно, а потом в редакцию стали приходить письма. Одни нужно было передать вам, а в других спрашивали, почему вы не отвечаете на их письма и почему не открываете. Хотя в «Ведомостях» было объявление, что практика закрыта… Кажется, статья создала вам некоторые проблемы.

— Не кажется, — выдохнул Франкенштейн. — Довольно большие, я бы сказал, проблемы. Почему вы не дали опровержение? По письмам в редакцию ведь можно было понять, что что-то пошло не так.

— Просто… Дело в том, что тираж со статьёй о вас впервые раскуплен полностью и даже допечатан, — признал Лайен. — Главный редактор считает, что такой ваш образ…

— Сделает ему больше денег, — перебила я. — И что вы хотите? Взять ещё интервью о том, как мы вернулись домой, а тут вот это? — я жестом обвела завал.

— Мне ужасно неловко из-за всего этого, — признал Лайен. — Может, мы могли бы хотя бы выпустить заметку о том, что вы находились в отпуске и только теперь получили все письма.

— А вы прямо думаете, что мы на всё это будем отвечать? — изогнул бровь Франкен. — У нас, по-вашему, никаких дел нет?

— Если позволите, я мог бы предложить такой текст.

Журналист протянул Франкену лист бумаги. Он внимательно, чуть хмурясь, прочёл и отдал мне.

«Как всякому человеку после тяжёлого труда, героям Аместриса после событий в Бриггсе нужен был отдых. Чтобы отвлечься от впечатлений о ледяных горах, доктор Фреди и доктор Френки отправились посетить известные развалины Ксеркса. Разумеется, во время своего путешествия они не получали писем, в том числе тех, которые были отправлены в нашу редакцию. Конечно, каждому было бы приятно получить ответ на своё письмо, однако нет никаких сомнений в том, что эти государственные алхимики ведут очень важные исследования, которые, как можно убедиться, имеют большое значение для всех жителей страны. Поэтому стоит подождать их новой работы и статьи о ней, к которой «Ведомости» непременно приложат интервью».

— А откуда вы знаете, что мы были именно там? — я нахмурилась.

— По письмам от читателей, — отозвался он.

— По логике вашего редактора, это выпускать не следует — снизится доход почты, — фыркнула я. — У вас вообще какой-то сильно романтизированный образ вышел. Прямо две цветущие розы, ждущие, кто бы их поливать пришёл.

— А… Но разве… Разве человеку не нужен другой человек? — удивился Лайен.

— Сестра не совсем это имеет в виду, — усмехнулся Франкенштейн. — Вы как будто показали красивый цветок, но не уточнили, что у него шипы, и вот они-то как раз и являются основной частью цветка. Допишите в конце «А если вам хочется выразить поддержку или доброе отношение доктору Френки и доктору Фреди — просто постарайтесь не болеть». Может, писем станет меньше.

— Да, возможно, — согласился журналист. — Я пойду.

Он развернулся к двери, но завал всё ещё был там, и ему пришлось уйти через заднюю дверь. Когда «собрание сочинений» удалось разобрать настолько, чтобы можно было попасть в коридор, Франкен ушёл в подвал, откуда принёс несколько ящиков. Я понимала, что прочитать придётся все письма, потому что среди километров текста действительно могло быть что-то важное. А могло и не быть. Так что надо было, по крайней мере, разделить почту.

Франкенштейн оставил меня с этим наедине, когда долбёжка в дверь не прекратилась даже после троекратного повторения, что сегодня мы никого не принимаем. Его не было довольно долго, а затем пришла Катрина.

— Я займусь обедом, — тихо, будто стараясь не отвлечь меня, произнесла она. — Господин Франкен просил передать, что поможет разобрать повозки и потом придёт.

— Хо-ро-шо, — протянула я. — Там толпа разошлась?

— Похоже на то, — отозвалась Катрина и ушла.

Пока я раскладывала почту, мои мысли вернулись к Ксерксу — спасибо Лайену, что напомнил. Поездка получилась не очень, откровенно говоря: ничего действительно полезного узнать не удалось, а сам процесс… даже по моим меркам это пробивало шкалу экстрима. В общем, я была недовольна собой. Хотя, надо заметить, что пока мы ехали, у меня в голове примерно сложился способ преобразования крови. Однако мне следовало, прежде чем углубиться в детальные расчёты, найти материалы по группам крови, потому что они были открыты после того — или почти во время — как Фреди и Френки отучились. Вот только к моей исходной цели, сиречь пространственной алхимии, это никак не относилось.

Однако надо было признать и факт другой проблемы — где-то в Аместрисе был гомункул. И, возможно, не один. Столько вопросов и ни одного ответа…

Я собирала последние конверты под самой дверью, когда в неё постучали. Опять. Я вызверилась и резко распахнула дверь.

— Что вам… надо? — сама не знаю, почему осеклась.

Перед дверью стоял высокий широкоплечий мужчина с жёстким прямоугольным лицом, которое ещё сильнее вытягивала квадратная борода. На вид ему можно было дать где-то, наверное, сорок пять-пятьдесят. У него были длинные золотистые волосы, собранные в тонкий хвост, а за очками можно было увидеть глаза редкого янтарного оттенка. Он был одет в добротный костюм-тройку цвета хорошего чая и белую рубашку. И от него было странное ощущение. Чем-то мне Франкенштейна напоминал. Франкенштейна в его родном мире.

— Меня зовут Ван Хоэнхайм, — представился он. — Я читал о вашей практике и подумал, вы сможете уделить мне немного времени.

— В связи с чем? — я нахмурилась.

— Я алхимик, — отозвался он. — И хотел бы поговорить с вами и вашим братом об алхимии.

— Вот как… — держать его на пороге было странно, а пригласить войти… — Мы только сегодня вернулись из… поездки и немного не в кондиции, — я вздохнула. — Может, в другой день?

— Мне неловко говорить, но я пришёл к вам прямо с вокзала и… — Хоэнхайм как будто смутился.

— Фреди, — донеслось из гостиной. — Сколько там ещё завалов? — Франкенштейн вышел в прихожую, увидел человека на пороге и нахмурился. — Кто вы?

Хоэнхайм повторил всё то, что сказал мне, и к моему удивлению Франкен пригласил его остаться на ночь. Он сам проводил его наверх, где были гостевые спальни, а затем спустился вниз. Я как раз засовывала последние письма в ящики на столе, когда «брат» остановился рядом со мной. Он некоторое время хмурился и молчал.

— От него какое-то странное ощущение, тебе не показалось? — задумчиво произнёс он.

— Оно странное, — согласилась я. — И хотя можно списать всё на расшатанные нервы — кстати, не помешает пропить чего-нибудь — но я подумала, что он похож на тебя с Копьём.

— Ты так думаешь? — переспросил Франкен.

— А за мной была замечена привычка говорить не то, что думаю? — скептически поинтересовалась я. — Почему ты разрешил ему остаться?

— А ты почему его не прогнала? — нахмурился он. Я пожала плечами. — Вот и я не знаю.

После ужина я постирала все наши вещи из поездки. И получила небольшую горку песка из пустыни. Можно было пересыпать в какую-нибудь баночку, как сувенир в память о поездке, но вот как-то не очень мне хотелось всё о ней помнить. Некоторые вещи вообще хотелось забыть. Я бы сказала, что как страшный сон, но кошмары временами возвращаются, так что — как канон при попадании, собственно, в него. А потом я взялась за чтение писем. Тут как бы… Быстрее начнёшь — быстрее закончишь. Всё равно ничего другого — более полезного и созидательного — я делать была не в состоянии. Хоэнхайм присоединился к нам за ужином, а затем ушёл к себе, спросив разрешения воспользоваться ванной. Странный какой-то человек. Вот прямо от слова совсем. Не то чтобы он казался каким-то невменяемым, просто как будто что-то с ним было не так. Хотя кому об это говорить вообще.

Письма — по крайней мере, те, на которые мне хватило времени и сил до полуночи — не содержали ровным счётом ничего важного или полезного. То есть вообще. Если им верить, то моё фото из газеты висело у каждого, кому пришла в голову идея мне написать. Кто-то рассказывал, какой он весь такой замечательный, кто-то писал стихи, кто-то разливался «комплиментами»… В общем, это было нечто на проорать своим «Чё?!» бумажный пакет насквозь. Нет, я понимаю, что комплименты должны быть мне, по идее, приятны, но только это были не они. Это были розово-сиропные сопли про мой внешний вид. В котором я, по факту, даже не участвовала никак. И только одно или два письма были не от этих, а просто с благодарностью за Бриггс и препараты. А, да, и ещё было одно письмо с угрозой. Куда без этого. И это я разобрала едва ли четверть.