Цветок забвения

Мята вытерла мои щёки, провела кончиками пальцев по векам. В прошлом Чили никому бы не позволила коснуться даже моих влажных ресниц. А я не могла оттолкнуть свою наставницу.

— Сколько ещё слёз ты собираешься пролить по этому мужчине? Взгляни, скоро в чаше не останется места для вина.

— Если в чаше нет вина, естественно, там будут слёзы. В любом случае, и для того, и для другого она мелковата. — Я выронила её из руки, и что-то в этом жесте заставило Мяту улыбнуться.

— Завтра я найду побольше, — пообещала она, явно не собираясь отдавать мне кувшин.

Я поднялась, чувствуя головокружение. Это было зыбкое, промежуточное состояние, блаженное равновесие между давящей реальностью и полным беспамятством. Боль никуда не делась, но она не терзала, а стала словно частью этого тела, как незрячий глаз.

Я пошла в сторону леса, и Мята вскочила на ноги.

— Что это ты делаешь?!

Я не сразу поняла причину её тревоги.

— Думаешь, я буду мстить Чили тем же образом, что и Виола? Теперь в этом нет никакого смысла. Чили не узнает об этом никогда, а если бы даже узнала, её бы это не задело. Меня отвергли. Она ясно дала понять, что я не нужна ей ни в какой роли, а ты даже не представляешь, в каких я себя предлагала.

Она поднесла ладонь к лицу, будто желая отмахнуться от этих слов.

— Говорить такое… Ты явно не в себе.

— Да. А в тот раз я была абсолютно трезва. — Я не стирала слёзы. — Это самое страшное. Всё было по-настоящему. Я готова была умереть ради неё, а она бросила меня. Она ушла и даже не оглянулась. И знаешь что? Я люблю её ещё сильнее, чем прежде. С каждым днём всё сильнее.

— Тебе так только кажется.

— Кажется?! — Я сжала ткань платья на груди.

— Даже понимая, что Чили не вернётся, ты ещё не смирилась с этим, — пояснила она. — Тебе нужно время.

— Да? Так вот что мне нужно?

— Лет десять, — предположила она.

— Лет?..

— Примерно столько длится пора Скорби.

— Меришь моё горе человеческими летами?!

— Так проще. Ты не чувствуешь время и не видишь его здесь, но оно идёт. Если хочешь, я научу тебя понимать его ход по ночному небу. По луне и звёздам.

Я не слушала её.

— Раз, два, три… — Я досчитала до десяти. — Хочешь сказать, что я забуду её раньше, чем протрезвею?!

— Время Внешнего мира не течёт так быстро, — возразила Мята.

— Разве? Все говорят, что так и течёт.

— Десять лет — это половина жизни Старца…

— Мне нет до них никакого дела! Здесь этого не хватит даже юным Девам, если они захотят сыграть в прятки! То, в чём мы клялись друг другу, должно было длиться вечно! Вечно! Знаешь, что это значит? Что никто не сосчитает столько! Такой цифры не существует!

Я убежала от неё, скорее напуганная, чем обиженная. Напуганная тем, каким это оказалось облегчением: выразить свою боль криком после стольких дней молчания. Чувствовать злость на фоне беспросветного отчаянья было почти наслаждением. Поэтому, забравшись глубоко в лес, я кричала так же, как в день казни. И как в день казни ко мне вышла чёрная мифь, животное, чьё утешение я предпочитала утешению наставницы.

Я млела, зарываясь лицом в её мех, комкая в пальцах, чувствуя его скольжение всем телом. Его прикосновения были почти таким же нежным, как поцелуи моей пары.

— Чили, — шептала я, ластясь и плача, — Чили…

Я повторяла это имя так часто, что зверь начал на него откликаться.