Цветок забвения

Глава 5

Эта абсолютно голая, демонстрирующая всеми возможными способами, что не боится его, женщина держала его за волосы, требуя ответить, не насиловал ли он её. И Илаю было интересно: солги он, она бы решила отплатить ему той же монетой? Он был закован и так чертовски возбуждён, что возиться с ним долго не пришлось бы. Если близость с ней поставлялась только на таких условиях? Он согласен.

Но шутки в сторону.

Её испуганное, заплаканное лицо в тот момент, когда она догадалась, о чём именно он её спрашивал, убивало.

Датэ выбрал именно её, теперь это стало очевидным. Илай до последнего не хотел в это верить, хотя ещё когда слушал воплощённые в жизнь эротические фантазии ублюдка, каким-то мистическим образом догадался, что речь идёт именно о ней. А потом, когда он снял печать с ящика, реакция предводителя Калек подтвердила его опасения. Датэ не просто почувствовал Деву, он почувствовал ту самую Деву, лучшую из них, которую он определил себе и которая от него сбежала.

И которую Илай ему принёс обратно.

Да, ладно, если рассуждать в таком ключе, его никак нельзя назвать спасителем. Но его дальнейшее поведение — прямая противоположность той самонадеянности и неосторожности. Тот случай многому его научил. Например, что с Датэ бесполезно иметь дело, пока не освоишь все техники Мудреца.

Однако когда он представлял, как ублюдок касался этого самого тела, он забывал даже о том, что прикован. Ему хотелось добраться до него. Искупаться в его крови. И Дева совершенно точно захочет к нему присоединиться, если учесть выражение её лица…

— Ты не можешь использовать Высшее мастерство, — сказал Илай, только теперь всё сопоставив, — из-за печати, которая поставлена прямо на твою сущность. На сердце.

— Это ты её поставил?

— Нет! — отрезал Илай. — Я никогда не видел техники подобного уровня. Не думал, что такое вообще возможно. Понимаю, как это звучит, но поверь…

— Верю. — В её голосе звучало отнюдь не доверие. Пренебрежение, скорее.

— Я кажусь тебе слабаком?

— Тебя притащил сюда и заковал ребёнок.

Вообще-то это были женщины. В смысле… он сдался с самого начала, но они сделали вид, что этого не заметили, и врезали ему пару раз в качестве профилактики.

— Раз это тоже техника, то почему она работает даже здесь? — Она всё ещё держала руки на голове и глядела в пол. — Дитя сказало, что эти стены должны подавлять любую силу отшельника.

— Любую им противоположную, — согласился Илай, оглядываясь. — Здесь на каждом камне блокирующая печать того же свойства, что и у тебя в груди.

— И кто это сделал?

У него на уме было только два имени. Лишь эти люди на тот момент были сильнее него в технике печатей. Его собственный учитель, которого он убил, и…

— Датэ.

Она снова вздрогнула, будто он её ударил, хотя ответ казался очевидным.

— Зачем ему так стараться ради меня?

Чёрт, для кого-то очевидным, а для кого-то нет. Но он не осуждал её за то, что она до сих пор отрицала правду. Насилие даже для обычной женщины — жуткая травма, которой она бы стыдилась, прятала, всеми силами старалась забыть. Для Девы? Илай предпочёл бы убедить её в обратном, успокоить, даже лучше просто промолчать, чем озвучивать эти уже никому не нужные выводы.

— Он старался не ради тебя, а ради себя. Твоя сущность убила бы его в процессе. — Он выдавливал из себя ответ через силу. — Давным-давно он намекнул мне на это, но я был так взбешён, что не придал его трёпу значения. Он сказал, что сущность Девы убьёт любого мужчину, который попытается взять её силой. Эта паскуда догадалась поставить печать, прежде чем перейти к основному делу, ради которого туда припёрлась.

Хотя Илай до сих пор не понимал, как можно поставить печать на что-то скрытое, настолько интимное, отрицающее всё мужское. Очевидно, чтобы это понять, нужно освоить техники всех четырёх кланов, а потом чокнуться, в конец свихнуться, стать самым большим психом на свете.

— Но ты… ты ведь не видел этого. Ты не можешь быть в этом уверен.

— Да, не видел, будь всё проклято, я тогда вообще не торопился! Но год спустя я увидел Датэ, а теперь смотрю на тебя, так что я абсолютно уверен! — выдал со злостью Илай, услышав в ответ совершенно обескураживающее:

— Я рада.

— Ты… что?

— Мне нужно было точно знать, что он не тронул Чили.

— Это ещё что за… — Он замолчал, догадавшись. — Почему? Разве это важно теперь?.. Ты что, улыбаешься?

Она подняла лицо, устремив взгляд за его спину, туда, где стояла статуя Девы.

— Ты не понимаешь. Я была испорченной всегда. Я пришла в их мир осквернённой. Тогда как Чили была истиной Девой. Лучшей из нас. Такой красивой. — Ага, просто святой, которой необходима была такая же святая смерть, он понял. — Ей все завидовали. Она могла бы выбрать любую, но выбрала меня. И только теперь я смогла достойно её утешить. — Она прижала руку к груди, словно там невыносимо жгло. — Хорошо, что ты уверен.

Илай и не представлял, что можно так безумно ревновать к мёртвой женщине. Свои собственные слёзы, унижение и боль, она называла «достойным её утешением»?

— Ты так беспечна только потому, что не помнишь, что именно Датэ с тобой сделал, — убеждённо произнёс Илай. — Радуйся, конечно, твоя крошка-Чили легко отделалась, в отличие от тебя. Для неё всё закончилось давным-давно, а для тебя не закончится никогда, если ты и дальше будешь страдать ерундой вместе с Дитя. Или почему, думаешь, Датэ поставил печать на сердце, а не на тело?

Её взгляд изменился, из него пропала всякая мечтательность. Думая о своей подружке, она становилась похожей на сироп — такая томная и сладкая. Когда же речь заходила о Датэ, её взгляд метал молнии почти буквально.

— С тела печать можно срезать, — ответила она. — Его мечом, например.

— Моим мечом. — Её решительность не стоило недооценивать, поэтому он добавил: — Держись от него подальше.

— Я не стану убивать себя, тем более твоим мечом. В конце концов, печать может снять тот, кто её поставил.

— От него ты должна держаться ещё дальше, чем от меча! — Илай выругался. — О каком ещё зверстве тебе нужно узнать, чтобы понять, что встреча с ним — плохая идея? Вчера ты узнала о том, что он перебил всю твою семью. Сегодня о том, что изнасиловал тебя. Этого мало? Тогда как насчёт этого: закончив с тобой, он искупался в крови твоих сестёр!

Судя по взгляду, этим он лишь сильнее её вдохновил. Даже Датэ не ждал так их встречи, как она теперь. Смотреть на неё — голую и думающую об этом ублюдке — было невыносимо.

Ревновать к врагу — это ещё хуже, чем к мёртвой женщине.

— Так вот почему он может пользоваться нашими техниками. — Она сразу догадалась, как именно может передаться сущность Девы Калеке. Насилие, убийство, кровавые ванны. Но откуда об этом мог знать Датэ? Что если в их клане, действительно, был предатель?

— Расскажи мне о своей подружке, — попросил Илай, но на этот раз упоминание о ней заставило Деву лишь сильнее замкнуться в себе.

— Я выколю ему глаза и отрежу язык, оскверняющие наши техники. А потом я скормлю его мифям. Его убьёт животное, не человек. Он перешёл грань человеческого уже давно, это подходящая для него смерть, — прошептала она, но Илай решил добавить ещё один грех в итак уже бесконечный список:

— Не выйдет, мифи вымерли.

Ей хватило секунды, чтобы придумать ему новую участь.

— Тогда я сама его сожру.

Ого.

— Искупаться в его крови будет недостаточно, — продолжила она тихо. — Я поглощу его плоть и верну то, что должно принадлежать только Девам.

А ведь им запрещено есть любую живность. Каннибализм? Это всё сказало о её ненависти.

— Девочка, — позвал Илай, приводя её в чувства шёпотом, будто в её кровожадных мыслях не было места ничему настолько противоестественно нежному. — Я не считаю тебя осквернённой, но если сделаешь это, то осквернишь себя так, как Датэ бы никогда не смог.

Он задел её. Но, как оказалось, не тем, что её план пришёлся ему не по вкусу.

— Меня госпожой называет сам император.

— Не сомневаюсь. — Лично он считает, что этот храм стал таковым, только когда она в нём появилась. Без этой женщины само понятие святости оскудело бы наполовину. В какой бы грязи Датэ её ни купал, она становилась лишь чище, тогда как самому ублюдку не очиститься от скверны, даже омывшись в крови сотни Дев. — Может, тогда назовёшь мне своё имя?

— Я не помню его, Старик.

— Моё имя ты тоже постоянно забываешь.

— Нет, хотя стоило бы, учитывая, как много куда более важных вещей я забыла.

— Но не свою крошку-Чили.

— Не говори о ней, иначе я заткну тебе рот.

Будь проклято его скудное воображение, но, смотря на неё, он мог думать лишь о её лоне поверх своего рта. Только на таких условиях он согласен заткнуться.

— Ты так рьяно её оберегаешь, что не позволяешь мужчине даже произносить её имя?

— Я слышу, как ты произносишь её имя.

— Не так, что это становится равноценно насилию, так что успокойся.

— Но и без должного почтения.

Илай подкупающе улыбнулся.

— Я не могу почитать её сильнее тебя, а твоего имени я вообще не знаю.

Похоже, он смутил её своим ответом: его очевидное желание «осквернить» её с почтением никак не вязалось. Тогда как для Илая это «осквернение» было лучшим способом своё почтение выразить. Он бы занимался этим ночью и днём, благоговейно и обстоятельно, превращая любую подворотню в святилище и каждую минуту в торжество.

— Моё имя тебе ни к чему. Ты, кажется, забыл, кого именно тут допрашивают, — сказала она, вытягиваясь на ложе из белых одежд, будто это могло помочь допросу. — Лучше расскажи об этой печати.

Когда он смотрел на её грудь, думать о печати получалось меньше всего.

— Если бы ты позволила мне её как следует изучить…

— Десяти лет на это не хватило?

— Нет, ведь я понял, с чем имею дело, только когда ты сказала, что не можешь использовать техники. Всё это время я чувствовал твою сущность, одно лишь твоё присутствие исцеляло меня, не говоря уже о тебе — ты ни на день не постарела. О том, что на тебя поставлена печать, я вообще не догадывался.

Она вздохнула, подперев голову рукой.

— Здесь даже Дитя не нужно, чтобы понять, что ты лжёшь.

Нет, не нужно, Илай был с этим согласен, но назойливый малец всё-таки припёрся.

Двери распахнулись, и Илай дёрнулся в инстинктивном порыве загородить женщину, тогда как сама женщина даже не обернулась. Она ясно дала ему понять, что смотреть на неё — не его исключительное право. А может, ей просто было всё равно. К тому, что Илай считал своим сокровищем, она относилась без должных церемоний, почти пренебрежительно. Она никогда не ценила своё тело должным образом? Или возненавидела его, когда узнала о том, что с этим телом сделал Датэ?

— Ты предпочла восторженному вниманию своей благородной свиты общество отступника? — спросил ребёнок, оставляя стражу за порогом. — Это первые красавицы двора, они не привыкли быть отвергнутыми, поэтому они теперь рыдают и стыдливо прячут свои лица.

— Я их утешу, — улыбнулась она, и Илаю захотелось зарычать, особенно, когда этот вечно сующий свой нос в чужие дела малец подошёл к ней совсем близко.