Цветок забвения

Глава 27

Да, только этого не хватало. Но, несмотря на то, что идея казалась катастрофой, я так делала при каждой нашей ссоре. Мята тут была вообще ни при чём, мне нужен был лишь её ткацкий станок. Этот собранный наставницей монстр был настолько требовательным к рукодельнице, что справиться с ним в одиночку могла только сама Мята. Те тончайшие кружевные ткани, из которых впоследствии шились лучшие платья, были созданы именно на нём.

Этому мастерству наставница обучала только лучших своих воспитанниц… но, так как все её любимицы потом погибали на последнем испытании, станок считали проклятым. И в этом был смысл ещё и потому, что сама работа на нём могла закончиться смертью. Серьёзно. Чтобы быстро приучить рукодельницу быть в должной мере аккуратной и внимательной, Мята расположила пару острых приспособлений (она не просто так подбирала мужское оружие, гуляя по лесу) в раме. Это ограничивало свободу движений и не позволяло драгоценной нити порваться: любая неловкость или спешка заканчивались травмой рук, но не порчей изделия. В конце концов, с порезом справилась бы любая Дева, а вернуть безупречность полотну не смогла бы даже Мята.

Процесс был трудоёмким и мучительным настолько, что мог бы стать отличной альтернативой последнему испытанию. В хорошем настроении садиться за станок не стоило, а вот во время разлада это был лучший способ обрести душевное равновесие.

Мы с Чили могли молчать и не глядеть друг на друга, но при этом действовать слажено, будто две приводящие друг друга в движение детали, без которых весь механизм ломался. Я готова была бесконечно смотреть на сплетающиеся нити, чувствуя, как при этом крепнут и наши с Чили узы. К тому моменту, как платье будет готово, мы точно достигнем гармонии… Чем уже могли похвастаться Виола и Зира, кстати.

Я не придала этому особого значения вчера, но сейчас, сидя рядом с Чили, не могла перестать думать об этом. Виола махнула ей рукой… Точнее, голая Виола махнула ей рукой. Что бы это значило? В том неуклюжем жесте было столько непосредственности и… власти. Да, власти, потому что только она могла себе такое позволить: жестоко отвергнуть человека, а потом опять с ним заигрывать. Она решила, что раз это сработало у Чили со мной, то и у неё получится?

Может, она просто хотела извиниться, не знаю, но добилась обратного, лишь разбередив старые раны. Их отношения остались в прошлом, Чили не раз повторяла это, но теперь мне так не казалось. Этот спонтанный, бессмысленный поступок всё испортил.

Мне не терпелось поговорить об этом, но мешал шум станка. И тема была опасная. Ну и место тоже. В доме Мяты Чили всегда нервничала, поэтому я побоялась заикаться ещё и о её бывшей подруге. И всё-таки интересно было бы узнать, что она думает о Виоле… Точнее, о голой Виоле.

С другой стороны, спроси я её, и вот тогда она точно будет о ней думать.

Я отвлеклась, и на полотно брызнула кровь. Яркие пятна расцвели на тонком кружеве, и я вскрикнула, предвосхищая боль. Но её не было.

— Чили!

Я не могла поверить. Пусть моё платье и создавалось в ссорах, кровь на него ещё не проливалась. Тем более, кровь Чили. За всё время работы за станком она ни разу даже не оцарапалась, а теперь два её пальца были рассечены до самой кости. Порезы медленно затягивались, и от их вида у меня сами собой потекли слёзы.

— Твоя кровь, Чили…

Несмотря на то, что всё выглядело ужасно, она, по крайней мере, пришла в себя. Боль отрезвила её.

— Знаю, не реви. Проклятье! Мы вырежем эту часть, ладно? Сошьём так, что ничего не будет видно, — пообещала Чили, решив, что причина моей истерики — испачканные кружева.

— Это самая красивая часть, мы ничего не станем вырезать, — зачастила я. — Мы просто всё перекрасим в алый. Мне же идёт алый? Ты обещала украсить меня алым, Чили, хотя, знаешь, мне вообще не нужно платье такой ценой.

— Нет уж, больше ты голой расхаживать не будешь.

— Прости, Чили, ты так стараешься ради меня. — Я взяла её за руку и поднесла к своему лицу. — Это всё моя вина.

— Нет, это всё вина твоей Мяты. Очевидно, даже её вещи хотят меня убить.

— Я так испугалась.

— Надо же, а сегодня утром ты была такой смелой.

— Чили, пожалуйста, не умирай.

— Какая же ты плакса.

Тем не менее, она нуждалась в утешении больше меня.

Я осторожно провела по порезам языком. И ещё раз, жалея. Металлический вкус её боли… Вот от чего могло затошнить. Сглотнув, я посмотрела на Чили, опасаясь, что она снова захочет оттолкнуть меня, как и сегодня утром. Слишком уж похожая ситуация. Но она следила, не отнимая руки.

— Тебе уже не больно? — спросила я, целуя кончики её пальцев.

— А тебе всё ещё страшно?

— Нет. Не знаю. Если только ты до сих пор сердишься на меня.

— Сержусь? Я не умею сердиться на тебя. Даже моя злость — проявление любви к тебе. — Чили погладила мои влажные губы, размазывая по ним кровь, а потом медленно скользнула между ними пальцами. — А вот что подумает твоя Мята, если увидит тебя такой? Представляешь? Ха… Она прочила тебе судьбу великой отшельницы, даже не представляя, что ты создана совсем для другого.

Я отстранилась, недоумевая, но она схватила меня за подбородок.

— Чили…

— Что такое? Ты какая-то нерешительная, не похоже на тебя. Всё дело в том, что это мастерская Мяты, и нам здесь положено заниматься совсем другими вещами?

Да. Пусть по моей задумке этот станок и должен был сближать, но не до такой степени. Может, Чили хотела чем-то компенсировать пролитую кровь? Или ей было важно заявить на меня права именно здесь? В любом случае это выглядело неправильным.

— Пойдём домой.

— Предлагаешь мне выйти в таком виде?

— Виде? — Я опустила взгляд, догадываясь, о чём идёт речь.

— Это только ты можешь разгуливать голой, никого не смущаясь. Мне же в некоторых случаях не помогает даже одежда.

— Так творить бесстыдства в доме наставницы тебя вынуждает стыд?

— Бесстыдства? Ещё не так давно это называлось иначе.

— Но ты всё равно останавливала меня, хотя мы были в заброшенном саду одни.

— И ты меня не послушала, — напомнила Чили. — Что-то более бесстыдное трудно придумать.

— Можно, если вспомнить прошлый вечер. — Хотела бы я её этим смутить, но ведь тот урок верховой езды тоже был моей инициативой, так что краснеть пришлось именно мне. Что Чили растолковала по-своему.

— Да? — Она понимающе усмехнулась. — Хорошо. Тогда именно этим и займёмся.

— Ну и кто из нас сумасшедший?

Чили надавила на мои губы, заставляя открыть рот. Я подчинилась, наблюдая за ней исподлобья.

— Не кусайся больше, идёт? — Она провела уже зажившими пальцами по моему языку, а потом выскользнула… чтобы повторить снова. — Не задевай зубами… Вот так. Видишь? Это то, чему ты на самом деле хочешь учиться. Тебе не терпится стать моей женщиной, а не Плачущей Девой. — Её голос стал тише, а движения — плавными. — Просто будь со мной, и тебе не нужно будет плакать, даже чтобы продемонстрировать силу. Так что давай в совершенстве овладеем более полезными техниками? Когда настанет время Песни и Танца, мы должны будем в полной мере насладиться друг другом, и к этому моменту я собираюсь узнать всё о том, где тебе приятно меня чувствовать.

Этих слов было достаточно, чтобы уже наслаждаться друг другом так, как не дано никому в этом мире. Она предлагала мне в качестве альтернативы скорбному плачу стоны удовольствия? В этом и была заключена вся прелесть отступничества, от которого меня предостерегала Мята.

— Я хочу уйти… — Я отклонилась, говоря шёпотом. Здесь я привыкла соблюдать осторожность буквально во всём.

— Здорово. В другой ситуации меня бы это порадовало.

— Мята вернётся с минуты на минуту. Не только она, кто угодно может зайти.

— Тебя это пугает? — поинтересовалась Чили. И я поняла, что она хочет отомстить не наставнице, а мне.

— Разве не ты постоянно повторяла, что никто не должен узнать об «этом»?

— А ты постоянно повторяла, что нам нечего бояться, потому что происходящее между нами — самая естественная вещь на свете. И знаешь, твоё сегодняшнее доказательство было таким убедительным. — Она наклонилась к моему лицу. — Ты поверишь, если я скажу, что из-за твоей сегодняшней выходки моя жизнь изменилась навсегда? Когда ты ласкала меня, мне казалось, что этого наслаждения хватит на всю жизнь, что оно будет переполнять меня вечность. Но прошло всего несколько мгновений, как мне захотелось ещё сильнее. Я уже ни о чём другом думать не могу. Особенно сидя за этим станком. Эти возвратно-поступательные движения сводят меня с ума. Понимаешь?

Да. Ведь я теперь тоже не смогу спокойно за ним работать.

— Подними юбку, — попросила Чили, едва касаясь моих губ своими.

Я усмехнулась, смирившись с тем, что она добьётся своего. Как всегда.

— Чили, ты предлагаешь мне раздеться в мастерской, где делаешь платье, чтобы добавить мне «скромности».

— Не раздеться, нет. Я не хочу, чтобы какая-нибудь нагрянувшая сюда сука пялилась на то, что могу видеть лишь я.

Она сказала это так, что я невольно обернулась на полог, закрывающий вход в комнату.

— Я думала, тебя это уже перестало заботить.

— Вовсе нет. Подними, — настаивала тихо Чили, вовлекая меня в дразнящий, намекающий на большее поцелуй. — Не бойся, я услышу, если Мята придёт.

— Ты не услышала, даже как плакали дети вчера.

— Это другое.

— Разве?

— Я никогда не прислушиваюсь к детскому плачу, а к шагам Дев — постоянно. Подними.

— Если мы уйдём, прислушиваться не придётся.

— Но придётся долго идти. — Она намекала на Внешний мир, несомненно.

— Не шути так.

— Знаешь, для чего это? — спросила неожиданно Чили, сжимая в кулаке нашу общую косу. — Думаешь, она нужна, чтобы не дать мне сбежать? Нет, она нужна, чтобы от меня никуда не сбежала ты. Чтобы ты была со мной и именно там, где я захочу. А я хочу здесь.

В этом был смысл, если вспомнить, с какой лёгкостью Чили могла переносить меня с места на место. Наша связь уже давно её не ограничивала.

— Здорово, — повторила я её слова, — в другой ситуации меня бы это порадовало.

— Тебя и в этой порадует, — пообещала Чили. — Подними юбку. Не торопись, я могу соблазнять тебя вечность. Мне это даже нравится.

Мне тоже, вот только… Что всё это значило? За этим точно стояло нечто большее, чем спонтанное желание юного тела, пусть я и знала, что с ней такое могло случиться когда угодно и где угодно, даже во сне.

Я улыбнулась, вспомнив. Она точно решила отыграться за то, что я довела её до такого плачевного состояния. Но при этом Чили не стала завязывать мне глаза или вообще как-то ограничивать. У неё был пунктик насчёт места, но даже это можно было растолковать, как её попытку освободить меня. От влияния Мяты, перед которой я до сих пор робела и заискивала.

— Медленно, медленно, медленно, — шептала Чили, глядя на то, как я поднимаю ткань вверх по икрам, коленям, бёдрам… Она отвела мою ногу в сторону и запустила ладонь под юбку. Пальцы, с которых я только что слизывала кровь, прикоснулись к нежнейшей коже. — Ты такая лгунья. Хочешь уйти? А что тогда вот это? Просто признай, что тебе это нравится не меньше. Конечно, нравится. Когда ты успела стать такой влажной? Пока держала их во рту? Или ещё раньше? Работая над этим платьем, ты думаешь о том, как я буду снимать его с тебя? Как оно повторит все изгибы твоего тела, ляжет второй кожей так, что ты не сможешь придумать ничего нежнее.