Цветок забвения

Глава 10

Ему определили долгий срок. Чересчур для его целей и способностей. Но глава своих решений не менял, поэтому Илаю пришлось торчать в пустыне до восемнадцати лет. Своё несогласие он мог выразить только соответствующим Старцу образом.

Однажды он развёл чернила и нарисовал на своей правой руке печать, которая покрывала её от кончиков пальцев до плеча. Илай поставил всё на один удар, поэтому не стал мелочиться. Его кулак, усиленный печатью, оказался прочнее камня. Это была долгожданная победа над старым противником и, чувствуя необъяснимое злорадство, Илай прошёл к водокачке, обхватил рычаг и набрал воды. Последнее он сделал демонстративно, беря пример с мастера, который некогда пил из его фляги. Наполнив какое-то корыто, Илай сделал вид, что это ванна с розовыми лепестками, и он не вылез из неё, пока вода полностью не высохла.

Ему было пятнадцать лет.

Тем вечером Эвер отправил птицу в последний полёт с посланием к главе. А на следующий день он ушёл во Внешний мир. Он не прощался и не оставлял после себя посланий, потому что всё самое главное он уже сделал и сказал. Последующие три года молчания и одиночества нужны были Илаю для осмысления и совершенствования мастерства. Полная изоляция — важный этап в его жизни. Последняя проверка на прочность. Финальная стадия закалки, самая мучительная, как и полагается, перед тем, как он сможет называться хорошим отшельником.

Но хорошим ли человеком?

Илай не видел, но чувствовал — он слишком изменился. Семья, отрёкшаяся от него давным-давно, теперь его точно не признает. Да и нужен ли он там? Не принесёт ли он своим появлением больше бед, чем пользы? Не разбередит ли старые раны? Но его долг перед матерью вынудил его оставить пески, чтобы хотя бы достойно с ней попрощаться, прежде чем затеряться во Внешнем мире.

Тогда он даже не подозревал, как именно прощаться ему придётся.

Илай добирался до родного города за несколько дней, в течение которых доказывал правоту слов Эвера о гостеприимстве людей по отношению к Старцам: его принимали везде, зазывали даже в кабаки и бордели, и все ворота были перед ним открыты… Все, кроме ворот собственного дома. Он оказался перед ними вечером и, давя в себе сентиментальные воспоминания, сказал страже доложить о нём Маяру.

— А ты кто? Калека?

— Старец.

— Не, я видел Старцев. Высушенные сухари.

— А я слышал, среди вас даже девки попадаются, правда, редко, — сказал другой. — Но разницы там никакой.

— Я вообще не понимаю, какой толк становиться непобедимым, если победу праздновать всё равно нельзя. Грабёж не устроишь, бабу не изнасилуешь, с братками не выпьешь. Как по мне, так отшельником быть отстойно.

Они не торопились выполнять его вежливую просьбу, хотя он стал выглядеть куда внушительнее, чем раньше, когда ему — сопляку — все кланялись. Даже скажи ему кто-то прямо, что он здесь больше не хозяин, это было бы не так очевидно, как теперь, когда он просто слушал трёп этой швали.

Странно, что отец их вообще нанял. Его охрана всегда состояла из элитных бойцов, знающих своё дело и место. Эти же чувствовали себя безнаказанными, не боялись ни людей, ни отшельников, ни богов.

— Я видел город, — перебил их Илай. — Времена сейчас неспокойные. Этому дому не помешает мастер печатей.

— Твоя правда. Вот только хозяин не любит евнухов и трезвенников. Начнёшь перед ним выделываться, он тебя прихлопнет. Нрав у него крутой.

— Раз уж у него такой крутой нрав, он точно привык сам принимать решения.

— Это да. Но хозяина сейчас нету.

— Тогда доложи госпоже.

— Не. Она абы кому не показывается и не любит тратить денег на новых слуг.

— Мне не нужно платить.

— А? Как это?

— Отшельники ищут господина и служат ему, «отдавая долг». — Илай изо всех сил демонстрировал хвалёное терпение Старцев. — Скажи ей, что я жил в песках и привык обходиться малым.

Солдат ушёл, а Илай остался ждать за воротами, предвкушая. Но мать не вышла ему навстречу, хотя должна была понять, кто именно пришёл к ней из пустыни.

Солдат обмолвился, что она старается не показываться. Такое бывало, если она попадала под горячую руку отца, и потом, радеющая за честь семьи, не выходила из дома до тех пор, пока синяки не сойдут. А раз она не встретила сына, дело не только во внешности, но и в здоровье.

Тревога и злость росли в нём с каждым шагом, Илай знал, что если увидит следы на её лице, то не сможет сдержаться… Но следов он не увидел. Вообще ничего. Женщина, которой его представили, была самозванкой. Обвешенная золотом, наряженная по последней моде, молодая, в окружении стареющей прислуги.

Илай осмотрелся, выискивая.

— Кланяйся! — шипел на него провожатый.

— Где она?

— Прямо перед тобой! Глаза разуй!

— Где моя мать?

Одна из служанок, до этого даже не взглянувшая на него, вздрогнула. Она узнала не лицо, а голос — голос Маяра и спокойная манера речи её прежней хозяйки. Это была та самая женщина, покормившая его в ночь перед отъездом.

— Молодой господин, — заскулила она, падая на колени и подползая. — Вы живы. Я… я не верю… не верю своим глазам. Скажите, что это правда.

— Это правда. — В его голосе не было радости. В её тоже.

— Я гладила эти волосы когда-то, — выла она. — Я смотрела в эти глаза. Что стало с вами? Какое пламя могло сотворить такое?

— Где она? Где моя мать? — повторил Илай.

Служанка всхлипнула.

— Моя госпожа ушла вслед за вами. Вы оба покинули этот дом почти в одно время.

Всё в нём цеплялось за эвфемизмы, пытаясь отыскать в них повод облегчённо вздохнуть. Покинула? Ушла? Но Илай уже знал, куда именно. В большую пустыню, чем он. В пустоту.

— Покажи мне.

К счастью служанка не стала уточнять, что именно. Её новая госпожа недовольно заголосила, как будто имела право раскрывать рот, когда истинная хозяйка дома умолкла навсегда.

— Это молодой хозяин, Ясноликая госпожа. Простите, Ясноликая госпожа. Я должна проводить его, Ясноликая госпожа.

Она пыталась растолковать разодетой игрушке отца, что он по положению выше неё в этом доме. Как мужчина. Как наследник крови, пусть даже на деле это было не так. Десять лет под солнцем выжгли из него всё благородство, он навсегда останется нищим, мечтающим о капле воды.

Его отвели к могиле матери, и, сидя перед ней, Илай не понимал. Он видел смерть многократно, он видел мёртвых и видел, как умирают. Он убивал. Но встретить смерть здесь, дома, в этом саду, он был совершенно не готов. Ему не сообщили обстоятельства её гибели. Зная её желание до конца оставаться безупречной, слуги побоялись опозорить её. А значит, это было самоубийство, хотя в самоубийства Илай не верил. Пусть даже человек вешался или глотал яд, виноват в этом был кто-то другой.

Навязчивый шум не давал ему сосредоточиться.

Лай собак? Нет, псы наоборот присмирели, когда он прошёл мимо.

Кони? Возможно, Маяр вернулся.

Ор пьяной солдатни, оккупировавшей поместье? Как низко пал этот дом…

— Ты ещё смеешь игнорировать меня? — Перед ним мелькнуло платье, терзающее взгляд пестротой. Женщина, желая добиться ответа, встала напротив, наступая на могилу. — Командовать у меня дома? Ты выродок и Старец, а я госпожа и Дева! Ты не смог бы соперничать со мной даже…

Она не закончила, хотя явно приготовила впечатляющую речь. Но когда Илай выпрямился и схватил её за горло, женщина решила, что дыхание всё же важнее. Хлопая ртом и хрипя, она изо всех сил царапала его руку наточенными узкими ноготками, ломая их, но не оставляя даже следов.

Охране жалование не зря платили. Пусть те и были отморозками и гуляками, среагировали они за секунды. Послышался лязг вынимаемого оружия, крики прислуги и брань солдат.

Оттолкнув от себя женщину, Илай встретил атаку с готовностью, следя за тем, чтобы ублюдки не наступали на могилу. Чёрт возьми, ему нужно вынести весь этот мусор из дома. Он не был чистоплюем, но такую грязь даже он не мог терпеть.

Уклоняясь, выбивая из рук оружие, ломая кости, отшвыривая людей со своего пути и сталкиваясь с новыми, Илай осознал, что впервые чувствует такое бешенство. Незнакомую жажду. Жажду убийства, которую утоляла кровь, а не вода.

— Не смей обижать госпожу Руи! — пропищал кто-то, и Илай обернулся, хватая направленный на него меч рукой.

Детские глаза распахнулись, встретившись с его взглядом. Стискивая рукоять дрожащими ладошками, девочка посмотрела на мужскую ладонь, сжимающую лезвие. Она попыталась протолкнуть меч, навалившись всем телом. Потом рванула его на себя, желая высвободить лезвие, будто застрявшее в камне.

Наблюдая за этими упрямыми, жалкими попытками, Илай втянул воздуха в грудь. Остывая. Смотря на неё, он не мог не вспомнить другую девочку. Ту, которую убил в песках.

Забрав у неё меч, он воткнул его в землю. После чего осмотрелся.

Ну разве он не отлично защищает это семейство? Дом остался без охраны вовсе: мужчины лежали на земле, харкая кровью, держась за бока и баюкая сломанные руки. Вернувшемуся хозяину даже сразу ворота не открыли, хотя на радостную встречу Илай и так не рассчитывал.

— Какого хера?! Что себе позволяют эти два придурка в моё отсутствие? Где они? Зови их сюда! — донёсся хриплый голос. Знакомый. От которого вздрагивали все, и он когда-то.

— Господин! — громко, насколько позволяло травмированное горло, завопила женщина. — Он там! Посмотри, что он сделал со мной! Он хотел меня убить!

Маяр что-то проворчал в ответ и вошёл в сад, обнажая на ходу меч — их семейную реликвию.

— Ушли с дороги! Я сам! Я сам его… — Он остановился. Моргнул. Если бы Маяр не узнал его и напал, у Илая был бы повод избить старика до полусмерти. — Ты?

Выронив меч, он пошёл к нему, перешагивая через своих людей. Годы брали своё, Маяр усох. Когда он приблизился вплотную, Илай с удивлением вспомнил, что раньше боялся этого человека, над которым возвышался теперь.

— Илай, — прохрипел отец. Его поднятые руки дрожали, будто он хотел обнять его, но не решался. — Ты идеальный сын. Твои волосы тоже поседели, ты так стремишься быть похожим на меня. И посмотри, как ты заявил о своём появлении. Я бы сделал точно так же. Эти придурки не узнали тебя? Да я сам их убью! Весь город… весь чёртов город должен знать о том, что ты вернулся. Особенно Дитя и император. Эти недоумки смеются надо мной. Они верят, что раз я им подчиняюсь, то я их боюсь.

Делая это семейное воссоединение ещё более «трогательным», прибежали наследники, одинаково одетые и с одинаковыми шрамами на лицах. Казалось, братья всегда ходили по двое, и всё делали вместе, хотя это были уже взрослые мужчины. От Маяра они унаследовали крепкое тело. Характер — от своей матери, а она, как видно, была кроткой женщиной. Она зачала их в страхе. И растила в страхе. И жили они теперь тоже в страхе, не зная, что ждать от старого самодура.

— Чего надо? — проворчал Маяр.

— Вы звали, господин.

— Звал? Вы, ублюдки, намекаете на то, что очень нужны мне тут?

— Простите, господин, — исправился второй. — Мы просто вышли вас встретить.

— Тебе кто разрешал разговаривать со мной? Может, вашей шлюхе-матери было плевать, кто из вас старший, но я не собираюсь оказывать вам двойной почёт просто потому, что её чрево с особой любовью лелеяло моё семя и выносило не одного сына, а двух. Но одинаково бесполезных! — Он не различал их. Никто не различал, если только их мать, но Маяр не взял её в свой дом. Он согласился лишь на сыновей, и то лишь потому, что женщина сказала, что не знает, кто из них родился первым. — Вы ни на что не годны! Я уверен, что жену вы тоже вдвоём трахаете, но родила она в итоге девчонку!