Цветок забвения

Глава 9

Его разбудил скрежет. Монотонный металлический звук, такой знакомый, навевающий воспоминания о тренировках. Ему только недавно разрешили фехтовать настоящим мечом, на этом настоял отец, и наставник затачивал оружие, чтобы научить его разрубать свёрнутую циновку, чья плотность соответствовала человеческой плоти.

Неужели сон? А эта боль во всём теле — последствия вчерашних двадцати подходов?

Приоткрыв воспалённые глаза, Илай захрипел. Его окружал блаженный полумрак. Свет проникал внутрь пещеры через щели в валунах, которые сложил в каком-то дьявольском порядке тот, кто жил на земле до людей. Илай чувствовал под головой что-то мягкое… его собственная свёрнутая одежда. Его кожа горела под засохшей коркой какой-то вонючей мази.

Повернув голову, он заметил человека, сидящего неподалёку.

— Я нашёл… нашёл Внутренний мир?

— Ага, почти нашёл. Если бы я тебя не спас, уже был бы там. — Мужчина усмехнулся. Его голос был хриплым, неприятным, мало отличающимся от звука, с которым он вырезал что-то на стене ножом.

— Ты Старец?

Незнакомец отвернулся от своего занятия и взглянул на него. Его седые, грязные волосы были собраны на затылке, чёрные глаза казались выгоревшими, смуглая кожа — промасленной и задубелой. Будучи сыном генерала, Илай видел разных солдат, но такого как он — впервые. Казалось, его тело состояло из одних костей и мышц, такое не взял бы ни один меч, несмотря на обманчивую худобу.

Потянувшись куда-то, мужчина в итоге поставил перед ним деревянную чашу. Размер «комнаты» позволял ему дотягиваться до чего угодно, не вставая.

— Ешь.

Илаю не требовалось приглашение, он выпил содержимое через край, проглатывая крошечные щепотки мяса не жуя. Не солёно. Горько. Скользко.

— А ты привередливый, — заметил Старец, когда Илай зажал рот рукой. — Из богатых, я сразу это понял. По твоей одежде и вот этому. — Он подкинул в руке нож. — Ты отстал от каравана торговцев? Я могу отвести тебя к ближайшему святилищу, когда окрепнешь. Может, найдёшь ещё своих.

От воспоминаний о доме глаза сами наполнились слезами. Отучивший его хныкать раз и навсегда отец был бы сейчас им недоволен. Вполовину не так, как оказался недоволен хозяин дома. Услышав, как он шмыгнул носом, Старец кинул нож, и лезвие вошло в камень рядом с его головой словно в дерево.

— Даже думать не смей, иначе я сам тебя прикончу. Тратить воду на слёзы? Такую роскошь себе могут позволить лишь Девы. А нам даже поссать лишний раз жалко.

— У меня просто… глаза болят… — оправдался Илай. — Но ваша мазь уже помогает.

— Мазь? Ага. Не вздумай её только в рот тянуть.

— Почему? — Он и не собирался, хотя голод тем супчиком не утолил.

— Потому что это птичий помёт.

— Помёт… — Теперь Илай чувствовал себя ещё более неловко, чем если бы был просто голым.

— Что? Раньше тебя в дерьме не валяли? Избалованный наследник, не иначе. Вот уж кого я не ожидал встретить в своих угодьях.

— В ваших? — Илай вспомнил солнце. Странно, что кто-то может оспаривать здесь власть жестокого бога пустыни.

— Ну да. Как тебе у меня в гостях? Чего-то не хватает? — Старец осмотрел своё жилище. — Рабынь и танцовщиц.

Странно, что, обмазав его дерьмом, он презирал в нём именно богатство.

— Что-то мне подсказывает, — продолжил он, — что ты привык к женскому вниманию. Небось, и невесту тебе уже подобрали, но в таком виде тебе не светит…

— Я хочу стать Старцем.

— Беру свои слова назад — светит. По сравнению с любым Старцем ты сейчас просто красавчик.

— Мне нужно обучиться высшему мастерству.

— Ты должен был сказать мне это раньше, тогда я бы не стал тебя подбирать.

— Я шёл от святилища целый день, чтобы добраться до Внутреннего мира.

— Я не единственный Старец здесь.

— Но я нашёл именно вас.

— Это я тебя нашёл. В смысле… — Он вздохнул. — Мне не нужны ученики. Ясно? Я стал отшельником даже среди отшельников именно затем, чтобы мне однажды не всучили ребёнка, вынудив с ним нянчиться.

— Со мной не нужно нянчиться. Только обучать.

— Если я не буду с тобой нянчиться во время обучения, ты умрёшь.

Такие тренировки существуют? То, чему его подвергали учителя, было суровой муштрой, но его безопасность ставилась во главу угла любого урока.

— Старик в святилище сказал, что я слишком взрослый. Вы говорите, что слишком маленький. Меня выгнали из собственного дома, а теперь выгоняют из пустыни. Куда мне идти тогда?

— Не беси меня, — проворчал мужчина. — Чёртовы богачи, вас даже дерьмом не отмыть от этой мерзкой манерности. Ещё раз услышу, как ты философствуешь, я тебя придушу.

— Простите, мастер.

— Боги, — сказал он так, словно выругался. — Знаешь? Плевать. Вытащишь нож, и я подумаю.

Поднявшись, Илай схватился за рукоятку и повозился минут пять, пока не признал, что в нынешнем состоянии с задачей не справится.

— Можно мне помыться? — спросил он, и, судя по тому, как Старец на него глянул, этот вопрос должен был стать последним в его жизни.

— Снаружи есть водокачка, — ответил он неожиданно. — Сколько воды добудешь — вся твоя.

Его щедрость таковой, конечно, не являлась. Выбравшись из пещеры, вверх по высеченным в камне ступеням, Илай огляделся. Жилище Старца напоминало винный погреб, какой был в их поместье, хотя это худшее сравнение, учитывая, что здесь вино было под запретом.

Снаружи пекло. Ожоги на лице, руках и груди засаднило, но Илай представил, как омывает их прохладной водой. Это придало ему сил — тех, что не хватило на нож, но точно хватит на водокачку. Подойдя к ней, он налёг всем телом на рычаг, как делали слуги в его доме. Это было похоже на обычные физические упражнения, поэтому он вёл себя с новым для него тренажёром чересчур самоуверенно. Первое время. Рычаг шёл туго, с каждым жимом опускать его становилось тяжелее. В итоге ожоги появились ещё и на его ладонях.

Выбравшийся понаблюдать за ним Старец довольно улыбнулся, будто Илай справился именно так, как он и рассчитывал. Живя в одиночестве и нищете, он нашёл развлечение себе по душе. Унижать богача.

Не собираясь ему помогать, мужчина пронзительно свистнул, и уже через минуту Илай услышал хлопанье крыльев. Крупная, похожая на орла птица, спикировала к хозяину, бросая ему под ноги выпотрошенную тушку. Она склевала лишь внутренности зверька, не тронув мяса.

У Маяра были охотничьи собаки. Охотничьих птиц Илай видел впервые. Он понял, кто обеспечил их ингредиентами для мази и мясом для супчика.

— Суры летают выше, чем любые другие птицы. Они любят солнце. Даже их неоперившиеся птенцы с лёгкостью переносят жару, ожоги им не страшны. Но охотиться они предпочитают ночью, — произнёс Старец, когда птица, выпустив когти, устроилась на протянутой к ней руке. — В конце концов, именно ночью здесь начинается веселье. Вылезают всякие докучливые твари.

— А.

— Я это про тебя.

— Значит, меня заметил он?

— Да.

Илай посмотрел на выпотрошенную тушку.

— Он не ест людей?

— Нет, он на них только гадит.

— Хватит уже.

Старец рассмеялся.

— Это более подходящая для песков «одежда», она замаскирует твой запах и увеличит шансы на сегодняшней охоте. Так что походи пока так.

— Охоте?

— Ты же сам просил, чтобы я тебя обучал, не нянчась. Добывать еду и воду будешь себе сам. Но для этого тебе нужно сначала вытащить нож.

Привязав к птичьей лапке свёрнутое послание, он качнул рукой. Сура взлетела, не оставив на его коже следов от когтей.

Илай снова повернулся к водокачке. Это не было обучением, всего лишь вступлением к нему. Повседневностью, которая не должна была его утомлять, но даже это оказалось ему не по силам. Налегая на рычаг, он предсказуемо терял жидкости больше, чем получал, усугубляя жажду и состояние ожогов.

Оставив водокачку, Илай побродил по округе, но потом окончательно сдался и спрятался от солнца в «винном погребе». Сев перед стеной, он взялся за рукоять ножа, но теперь уже не вытягивая его, а расшатывая.

— Ты сказал, что тебя выгнали из дома, — вспомнил мужчина. — Что это значит? Твоё право первородства оспорили?

Илай промычал.

— Ты третий?

— Первый в семье. Но у отца… не знаю.

— Ха, сделать из тебя импотента так справедливо с его стороны.

— Так решило Дитя.

— Дитя, — повторил Старец так, будто сплюнул, и только этим он напомнил Илаю Маяра.

— Вы их презираете, мастер?

Он не стал отвечать прямо.

— Знаешь, почему наш клан считается слабейшим среди отшельников?

А он считается слабейшим? Этот застрявший намертво в камне нож это опровергал.

— Почему, мастер?

— Потому что Детей не победить.

— С ними вообще нельзя драться, мастер.

— С ними невозможно драться. Они посмотрят на тебя, залезут тебе в башку, и ты будешь у них как на ладони. Твои страхи, желания, цели. А если ты решишь с ними заговорить, они сразу же узнают, лжёшь ты или нет, и ты сам не заметишь, как начнёшь перед ними исповедоваться.

— Вы встречались с ними?

— Было дело.

— Вы им поклонились?

— Им все кланяются. И богачи, и отшельники.

Илай вспомнил, как сам не воспользовался случаем, но теперь он этим не гордился.

— Даже Девы?

— Девы. — Стало ясно, что их он презирает даже больше, чем Детей. — Вряд ли. Их сущность сильнее. Самая сильная среди отшельников.

— Значит, Дети не могут проникнуть к Девам в голову?

— Не знаю. На Дев даже смотреть нельзя, а Дети же такие законопослушные.

— А Калеки?

— Что Калеки?

— Вы смогли бы победить одного из них?

Мастер хмыкнул.

— Сам всё время об этом думаю.

Илай хотел было ляпнуть, что, конечно, победит, потому что он не встречал людей сильнее. Но ведь он собирался превзойти мастера. Стать сильнее, чем предоставленные отцом учителя. Сильнее, чем отшельники. И хотя у Старца не было ни книг, ни свитков, а сам он был невежественен и груб, только такой человек мог помочь ему осуществить мечту.

Но пока что голод, жажда, боль и чёртов нож угнетали его настолько, что Илай чувствовал себя немощным. Нищим, у которого нет даже капли воды. Обернувшись, он хотел было попросить напиться.

Старец сидел перед плоским камнем — импровизированным столом, скрестив ноги. Он что-то писал, но не каллиграфической кистью, а остро заточенным пером той самой птицы.

Приблизившись, Илай заглянул ему через плечо. Язык, на котором писал мастер, был ему незнаком. Такой замысловатый, причудливый, поистине магический… А потом Илай пригляделся и понял, что магическим его сделал небрежный почерк мужчины. Поэтому Илай не узнал родные буквы при первом взгляде.

Его бы отец за такое убил. Даже не стал бы довозить до пустыни.

— Что это?

— Дневник, который вёл мой мастер.

Представив, о чём можно писать в пустыне, Илай пришёл к выводу, что дело тут не в насыщенности жизни, а как раз наоборот. Им это было необходимо, чтобы следить за временем. Поэтому в тетради оказалось больше цифр, чем букв: если ничего примечательного не происходило, он просто обозначал день. Старцы мерили жизнь не годами.

— Вот смотри. — Мастер открыл первые страницы тетради. — Я появляюсь здесь. Мне тогда и тысячи ночей не было, хотя обучение начинают с тысячи. А тут мои волосы поседели. Здесь начал меняться цвет глаз.