Цветок забвения

Глава 18

Если закрыть глаза и прижаться вот так, всем телом, то можно услышать дыхание и сердцебиение дерева. По сравнению с животными и людьми оно кажется мёртвым, но эта неподвижность и безмолвие обманчивы. Оно переполнено жизнью, в полной мере впитавшее в себя сущность этого мира, познавшее его так, как не сможет никто из людей.

Я стояла, обняв ствол, под «дождём» из нежных лепестков. Мои израненные руки гладили шершавую кору. Казалось бы, я тоже вступала в свою лучшую пору, но всё равно выглядела бледно по сравнению с пышно цветущей королевой нашего сада.

Великолепный персик — то, что осталось от единой моей мати — Девы, опекающей меня. На фоне уже завязавших плоды сестёр это дерево выглядело праздной соблазнительницей. Так и есть, основная ценность его заключалась именно в торжественном виде. Не во вкусе. Мати никого не угощала его плодами. Не позволяла гнездиться на нём птицам. Соприкасаться его ветвям с погребёнными рядом сёстрами…

Я жила в окружении могил.

Да, смерть случается с Девами. Скорее даже, она обязательное условие обретения мастерства.

Пусть люди и другие отшельники считают, что мы живём в раю, не ведая голода, болезней, старости и лишений, скорбь — часть нашей жизни. Нас называют Плачущими не из-за чувствительной натуры, а потому что слёзы необходимы нам, чтобы «прозреть» и сделать глаза пригодными для использования техник.

Наше обучение делится на несколько стадий: Время Обретения Гармонии, Время Песни и Танца, Время Скорби. Мы выбираем себе пару и проходим этот путь с ней. Мы срастаемся сущностями, а потом одна из нас погибает, не выдержав последнего испытания, и горе от потери единой почти анатомически меняет наши сердца. Такова наша жертва Мудрецу. Такова его воля.

Калекам вечно страдать от боли.

Старцам вечно страдать от жажды.

Детям вечно страдать от зла Внешнего мира.

Девам вечно страдать от разлуки с единой.

Но смерть никогда не воспринималась нами как что-то окончательное. Нашему клану чуждо увядание. Наши кладбища — прекрасные и живые. Вечно зелёные, благоухающие сады — предмет нашей любви и особого почитания.

Земля, воздух, вода — всё вокруг пропитано сущностью Дев, поэтому девочки, живя здесь, вырастают в прекрасных женщин. Свет здесь кажется почти материальным. Любвеобильный солнечный или робкий лунный. Тень, которая падала на меня сейчас от ветвей, усыпанных махровыми цветами, чувствовалась заботливым прикосновением. Объятьем. Я разомлела…

Тем неожиданнее было почувствовать боль: бесшумно подобравшаяся ко мне Имбирь схватила меня за ухо, оттаскивая от дерева.

Вообще-то Девам запрещено причинять боль руками, но наш случай исключительный: мати не использовала техники, она даже разговаривала неохотно, а я была порченным ребёнком, слепым на один глаз, так что мою левую «скверную» сторону она никогда не жалела.

Все изъяны в теле, даже родинки, считали проявлением мужской сущности, достойной презрения. Что ещё презиралось в нашем радужном мире? Чёрный цвет. Такой, например, как у моих волос.

— Не трогай её. Сколько раз повторять, — сказала Имбирь без особой ненависти, хотя даже самая жгучая ненависть растворилась бы в сладком звучании голоса Девы.

— Прости. Она такая красивая. Я хотела помолиться, чтобы однажды «расцвести», как самое красивое из твоих деревьев.

— Твоё обучение начинается сегодня? — Что-то вроде замешательства тронуло совершенные черты её лица. На мгновение. В своём неувядающем саду она постоянно теряла счёт времени.

— Да. — Я смотрела на неё исподлобья, накручивая длинный локон на палец. — Ты заплетёшь мне волосы?

— Это работа для твоей единой, а не для меня. Найди себе кого-нибудь, кто будет с радостью этим заниматься. Кажется, в этом весь смысл обряда?

— Наверное, все придут такими нарядными…

— Лучший наряд Девы — её тело, — заявила Имбирь авторитетно. — Одежда не украшает нас, а наоборот — прячет самое красивое. Одеваются только те, кому есть чего стесняться. Всё, чего ты должна стесняться у тебя и так на виду, поэтому советую компенсировать свои изъяны своими достоинствами. — Она осмотрела меня, отмечая: — Ты правильно формируешься. Не все в твоём возрасте уже обладают столь женственной фигурой. Так что сними это тряпьё и распусти волосы, так ты произведёшь нужное впечатление. А если учесть, что обряд происходит у священной ивы? Там все будут голыми.

Я попыталась это представить.

— Ладно. Тогда залечишь мои руки?

— Они у тебя просто грязные. — Мати села под деревом, устало прислоняясь к стволу. — Поторопись и помой их, тебе ещё брать ими священную косточку. И не расстраивайся, если ничего не получится. Все те, кому не суждено стать хорошими Девами, становятся хорошими деревьями в наших садах.

Уверена, при таком исходе она будет заботиться обо мне с большим усердием, чем сейчас.

— Спасибо за утешение.

Имбирь отмахнулась от меня, и это было лаской по сравнению с тем, как она выражала досаду обычно. Я ушла «переодеваться». Скинув испачканную рабочую одежду, я облачилась в полупрозрачную тунику, которую обычно надевала во время полнолуния. Таким образом, я последовала совету мати, но в то же время нарядилась. Думаю, появись я на церемонии обнажённой, это выглядело бы просто жалкой халтурой. Хватит и того, что в качестве украшений я оставила персиковые лепестки, запутавшиеся в волосах.

Спеша к священной иве, у которой нас собирала наставница, я пыталась «отмыть» руки, стёртые лопатой. Обдирала кусочки слезшей кожи, чистила ногти. Я подозревала, что для самого важного дня в своей жизни подготовилась недостаточно. И, появившись в назначенном месте, убедилась в этом окончательно.

Под огромным шатром из гибких ветвей, будто слетевшие с них цветы, собрались мои ровесницы. Многие уже знали друг друга, а те, которые не знали, уже успели перезнакомиться. Там было так оживлённо, что я, привыкшая к обществу мёртвых Дев, растерялась.

Ученицы хвастались цветом глаз, вышивкой и покроем нарядов, сложными причёсками, украшениями, вплетёнными в волосы. Глядя на них, я невольно завела руки за спину, хотя должна была загородить этими руками кое-что более вызывающее и заметное, хотя и не настолько заметное, чтобы произвести нужное впечатление, о котором говорила мати, боги…

Я попятилась назад.

— Узнаю эту ткань, — раздался женский голос, звуча мелодией на фоне девчачьей пискотни. Я подняла голову, до конца не веря, что Дева обратилась именно ко мне. — Туманный шёлк. С плетением столь тонкой нити может справиться лишь мой станок.

Наставница стала первой Ясноликой после мати, обратившей на меня внимание. Уже только это превратило её в моих глазах в богиню. Белокурую, зеленоглазую, юную. Светлое кружевное платье, отлично демонстрирующее её мастерство и прилежание, дополняло образ. Один её вид давал понять, что мы попали в надёжные, очень талантливые руки.

— Тебе очень идёт. Отлично подчёркивает оттенок и нежность твоей кожи. Хотя туника тебе явно… великовата, — добавила наставница, глядя на мою грудь, и я призналась:

— Это самая красивая моя вещь. И я счастлива узнать, что уже давно нахожусь под вашим «покровительством».

Она напряжённо улыбнулась, будто пытаясь не выказывать свою симпатию так очевидно. Ей запрещалось заводить любимчиков. Она не собиралась их заводить…

Окинув взглядом своих учениц, она предложила:

— Не хочешь познакомиться с кем-нибудь, пока ещё есть время?

— С вами.

— Мята. А твоё имя? — Когда я ответила, она заключила: — Выходит, ты самая уместная из учениц здесь. Так почему ведёшь себя так несмело? Пойди представься кому-нибудь, многие захотят с тобой подружиться.

— Правда? — Ха-ха, кого она обманывает? Мне даже к некоторым деревьям запрещалось приставать.

— Конечно. Ведь я захотела.

— Станете моей единой?

Она рассмеялась.

— Мне бы очень этого хотелось, но я не могу. Я уже овладела высшим мастерством, поэтому мне и позволено обучать ему тебя.

— Это и значит быть единой, да?

— Тебе нужна ровесница.

А может всё-таки дерево?

— Та девочка привела с собой взрослую подругу. — Я указала на Деву, что стояла поодаль, рядом с той, кого невозможно было разглядеть из-за обступившей её толпы учениц.

— Эта женщина просто сопровождает её.

— Сопровождает?

— Прислуживает, — пояснила Мята, и я снова переспросила, но вовсе не потому, что не расслышала.

Разве Дева может быть чьей-то служанкой?

— Этот ребёнок — плод, выращенный нашей Метрессой, — тихо объявила наставница, абсолютно меня шокировав.

Я знала легенду, согласно которой Девы раньше росли на ивовых ветвях, но моя мати никогда не облекала правду моего происхождения и появления здесь в красивую историю. Ни «благословение» молнии, ни цвет моих глаз, ни имя не давали мне права на хоть какое-то особое отношение с её стороны.

— Я слежу за садом, — сказала я. — Помогаю мати выращивать деревья из самых разных косточек и собирать их плоды. Я знаю каждое дерево. Ни на одном из них до сих пор не созрела Дева.

Наставница опять рассмеялась.

— Она вырастила её не на дереве, а в своём животе.

— Из косточки?!

— Нет, — ответила она, внезапно помрачнев. — Из семени, которое никто бы из Дев не додумался принять в себя.

— Из какого? Из какого? — Как садовница я должна была знать.

— Жгучего перца.

Я поджала губы.

Только глава нашего клана могла вырастить прекрасную Деву из самого непригодного для этого семечка.

— Понятно, почему госпожа так дорожит ей. Как её зовут?

— Если так хочешь знать, сама спроси у неё.

Надо бы занять очередь.

Я повернула голову в ту сторону, где суетились девочки, и только теперь заметила, что всё стихло. Дочь Метрессы, на которую я до сих пор указывала, смотрела на меня и её многочисленные подруги тоже. Я поняла, что не могу опустить руку, будто что-то нагло заявляющую, даже требующую. Или отвести взгляд, который вкупе с этим жестом, подтверждал мои преступные намерения.

Солнце.

Указывать на неё было таким… естественным. Это уже выходило за рамки этикета и получалось само собой. С ярко-красными волосами и облачением в цвет, она была как редкое явление природы. С совершенно непривычной моему взгляду, но потрясающей внешностью и аурой безусловного превосходства она олицетворяла собой закат в горах. Её наряженные приятельницы служили для неё достойным фоном, не более.

Живорождённая Дева во втором поколении и должна быть такой.

— Чего тебе? — спросила стоящая рядом с ней подруга, демонстративно хватая её за руку.

Я выдала какой-то неопределённый возглас, и Мята, преисполнившись жалости ко мне, бодро произнесла:

— Ну вот у тебя и появился шанс со всеми познакомиться.

Познакомиться? Мне пришлось вспоминать собственное имя.

— Ива…

Дочь Метрессы обернулась на дерево.

— Да, я знаю.

Её поддержали смехом, и я тоже неловко улыбнулась.

— Так меня зовут.

— Надо же, ты вспомнила о вежливости. По твоему «наряду» никак не скажешь, что ты знакома с приличиями.

— Тебе не нравится? — спросила я, искренне не понимая, о каких приличиях идёт речь. Наверное, у жительниц скалистого дворца всё особенное, даже мода.