Лето, бывший, я

***

Ложка какао, ложка молотых кофейных зёрен, бережно охраняемый как раз для этого случая стручок ванили, корица, сахар… Сотейник и сливки. Руки работают автоматически, пока мысли где-то в семи с половиной тысячах километров отсюда, где Карл уже миновал паспортный контроль и садится в самолёт. Через несколько дней он будет здесь.

Чувствую запах гари. Чёрт! Забыла налить сливки и поставила на огонь пустой сотейник с горкой сухих ингредиентов в центре. Конечно, оно горит… и пахнет. Хватаюсь за горячую металлическую ручку и, обжигая ладонь, с грохотом перебрасываю несостоявшееся какао в алюминиевую мойку. Подставляю ожог под холодную воду. Чёрт! Чёрт! Чёрт!

На звуки моей суеты сонным ленивым кошаком выползает Лёша. Заснул часа два назад- работал. У них с Власовым горят сроки, и оба кодят, как не в себя.

— Прости-прости, что разбудила, — сдвигаю брови домиком, продолжая держать кисть под водой. Уже не печёт, но пользуюсь возможностью оттянуть разговор.

Лёшка подходит сзади, вытаскивает потерпевшую конечность из-под воды, убеждается, что не умру, и обнимает, залезая наглыми лапами под футболку. Кладёт подбородок на плечо, размеренно дышит в шею. Досыпает. Рукам это, правда, не мешает начать стягивать бельё. Если бы это было вчера, то я бы прогнулась в талии, чтобы ему было удобнее, переступила через упавшее кружева и с наслаждением приняла пожелание доброго утра в Нечаевской интерпретации.

Но сейчас возникает чувство, что молчанием его обманываю. Нас на кухне не двое, а трое.

Даю себе несколько прерывистых вдохов. Закрываю кран. Поворачиваюсь в его руках и, опираясь на столешницу, произношу:

— Карл приезжает.

На Лёше из одежды только домашние спортивные штаны, поэтому мне хорошо видно, как тает расслабленность в мышцах рельефного торса. Не двигаясь, он каменеет, и лишь бьющаяся венка на шее свидетельствует о том, его сердце всё ещё функционирует. Моё, кажется, нет.

— Когда? — уточняет, хрипя со сна.

Сообщаю дату. Лёша отстраняется, забирая с собой тепло своего тела и ставший уже таким близким еле уловимый запах бергамота и лимона. Сосредоточенно смотрит вниз сквозь упавшую чёлку. На мои ступни, на рисунок плитки, на рассыпанный кофе и брызги воды. Старательно изучает картинку, пытаясь побороть рассеянность. Набирает воздуха в грудь, чтобы что-то сказать, но весь выдыхает обратно, закусив губу.

Боги, как бы хотелось узнать, что у него в голове. Мы дружно избегали тему будущего, словно “здесь и сейчас” продлится вечно. И вот когда пришло время поговорить, просто стоим и генерируем густое молчание, сквозь которое не продирается наша привычная телепатия.

Чувствую слабость в коленях. И тошноту. И ожог возобновляет горение. Проносится мысль, что неплохо было б его побрызгать пенным спреем, но все усилия мозга сосредоточены на поиске правильного вопроса. У меня их миллион — о нём и о нас, а почему-то кажется, что нужно выбрать один. Тщательно перебираю варианты, но своевольно вырывается самый неправильный. Или правильный. Зависит от ответа.

— Что будет дальше? — спрашиваю не своим голосом.

Лёшка заметно вздрагивает, будто очнулся. Прочёсывает пятернёй светлую чёлку, задерживая пальцы на шее, и вроде бы переспрашивает, но без вопросительной интонации:

— Дальше…

Нехотя поворачивается и на тяжёлых ногах уходит в прихожую. Клацает металлический замок на его сумке, провоцируя выброс острой горечи предчувствия.

Заходит обратно и разжимает ладонь, выкладывая на кухонный остров мой “метеорит”, который всё это время жил у него дома.

— Дальше свадьба. Твоя.