Завораш

ПОХИТИТЕЛЬ ВСЕГО

Нельзя сказать, чтобы Энсадум обладал незаурядной внешностью. Скорее наоборот. Высокий, широкоплечий, но одновременно слишком худой, чтобы выглядеть внушительно. Лицо в обрамлении черных волос казалось чрезмерно бледным в любое время года. К тому же простой и удобной одежде, которую носили другие практики, он предпочитал плащ, такой же тёмный, как и цвет его глаз. Удивительным образом его детские представления о, том, как должен выглядеть практик, отразились на его собственной внешности. Словно он пытался соответствовать созданному им же образу.

Сколько всего было практиков? Когда Энсадум только начинал, он пробовал сосчитать их. Видел кого-то у Распределительной щели и запоминал лицо, мысленно добавляя единицу к уже порядочному списку. Всего набралось то ли двадцать, то ли двадцать пять человек. Затем Энсадум стал считать только тех, кого видел повторно, а таких было меньше. Наконец он стал считать тех, кого встречал у Распределителей в третий, четвёртый раз. Их было меньше десятка, и все — гораздо старше его самого. Последнее натолкнуло Энсадума на мысль, что на этой работе мало кто задерживался надолго.

И все же трудно было встретить в городе бывшего практика, который хвалился бы этим. Их профессия не вызывала ни восторгов, ни зависти. Как раз, узнав, что перед ними практик, люди начинали относиться с опаской, недоверием, а иногда и с плохо скрываемой враждебностью.

Несмотря на то, что Курсор был огромен, а постоянных практиков — около двух десятков, являлись они отнюдь не ко всем умершим или умирающим.

Это называлось Лотереей. Карточка просто появлялась из Распределительной щели. В первое время Энсадум пытался понять, каким образом происходил отбор, но так и не смог ничего уразуметь. Практики шли к бедным, к богатым. В город, и за его пределы. Даже в Пустоши, хотя формально эти земли считались дикими и малонаселёнными.

Иногда карточек не было неделями, иногда щель выбрасывала их без остановки, одну за другой — только успевай выхватывать.

Никто не знал, каким именно образом происходит отбор, и почему практики приходят к одним и не являются к другим. Возможно, ответ крылся в простом: практики просто не могли знать обо всех смертях.

Энсадум не знал, почему это стали называть Лотереей. Видимо, люди считали, что все дело в случайном выборе, как будто происходит некий розыгрыш, в котором шанс выпадает лишь немногочисленным счастливчикам. И, как и в любой лотерее, — в этой есть проигравшие. Или проигравшими были все без исключения?

***

Не было никакой черты, отмечающей границу города.

Энсадум уловил плывущие по воздуху запахи: пота людей и животных, специй, готовящейся на огне еды. Вместе с запахами новый порыв ветра принёс звуки: лязг металла, крики погонщиков — извечный шум любого города, так не похожий на глас вопиющего в пустыне.

Крохотные фигурки снующих туда-сюда людей были едва различимы с такого расстояния и Энсадуму показалось, будто он рассматривает сквозь окуляр микроскопа жизнь некого доселе неведомого, странного мира. Чуть-чуть больше резкости, отрегулировать фокус… Не маячит ли за крохотными фигурками тень исполина как в одном из тех театров в коробке?

Впрочем, жизнь — это не театр, а люди вокруг — не персонажи пьесы: хороший, плохой. От обитателей города в Пустоши можно было ожидать чего угодно, и судя по виденному ранее, потрошили они не только рыбу.

Впервые Энсадум пожалел, что с собой у него нет оружия. Подошёл бы и обычный нож: с ним он чувствовал бы себя уверенней. Он попытался вообразить в руке твёрдую рукоять, тяжесть металла, блеск лезвия, но сколько не говори «сахар», во рту слаще не станет. Вот если бы с ним по-прежнему был его саквояж… Среди прочих инструментов там имелся острый нож, скальпель… И все же некая толика уверенности к нему вернулась.

В конце концов караван гхуров скрылся из виду, и он ещё некоторое время брёл к городу, постепенно замедляя шаг, чтобы получше рассмотреть, что ждёт его впереди.

У шатров и палаток люди сидели и просто курили, провожая его долгими взглядами. Некоторые не скрываясь жевали белую смолу, как до этого лодочник, что казалось бы немыслимым в городе вроде Аскеррона. Чуть поодаль находились постройки, которые выглядели куда более старыми и ветхими. Наверняка почти все они были построены до Разрушения и служили мастерскими и складами. Сейчас здесь располагалось нечто вроде рынка: за прилавками из фанеры и ржавых бочек стояли люди, торгующие всякой всячиной: от съестных припасов до рыболовных снастей. Невозможно было сказать, кому все это могло понадобиться в таком месте, ведь других «покупателей» кроме самого Энсадума, видно не было.

Решив изучить ассортимент, Энсадум приблизился к одной из лавок. Приблизился настолько, насколько хватило сил выдержать ужасный запах. Он так и не понял, что издавало смрад на самом деле — десяток подвешенных к потолку кусков мяса или огромное немытое тело торговца, восседающего на грубо сколоченной скамье.

Следом располагалась скобяная лавка, в которой продавались гвозди, замки, цепи, крючки. Последних было особенно много, всех форм и размеров. Некоторые были слишком крупными, чтобы использовать их в рыболовных снастях. Скорее уж, решил Энсадум, они отдалённо напоминали крюки, которые носил он сам, в саквояже. Что ж, те крючки были неотъемлемой частью инструментов практика.

Размышляя об этом, Энсадум перешёл к следующей лавке, и здесь на глаза ему попался саквояж. Распахнутые в голодном оскале сверкающие челюсти невозможно было не узнать. Энсадум сбился со счета, сколько раз заглядывал внутрь.

Саквояж практика.

Кожа, сталь. Вот он, стоит перед ним, широко распахнув черный зёв.

Сердце Энсадума упало, дыхание перехватило. Но… нет. Это был не его саквояж.

На самом деле одно это уже настораживало. Инструменты были не просто оружием ремесла, но и своеобразным символом профессии. Никто из известных Энсадуму практиков не позволил бы себе просто так расстаться с саквояжем, тем более не продал бы и не заложил их. Даже самые отчаянные игроки из тех, кто постоянно нуждался в деньгах, руководствовались на этот счёт определённым кодексом. Чем больше Энсадум думал об этом, тем тревожней ему становилось. Он не слышал, чтобы кто-то из практиков терял инструмент.

И все же… Поскольку никто не жаловался на отсутствие саквояжа, оставалось всего два варианта: либо похищение случилось сегодня или вчера, что маловероятно, либо поблизости находился другой практик. Которого, так же как и самого Энсадума, недавно ограбили. Это автоматически означало, что поблизости случилась очередная смерть, ведь чтобы практик оказался в такой глуши, для него должна была найтись работа.

Обуреваемый эмоциями, Энсадум приблизился к прилавку и протянул руку, намереваясь взять саквояж, однако забыл, что не один. Раздался громкий крик. Он поднял голову и увидел продавца.

Перед ним был парень лет шестнадцати. Он оттолкнул руку Энсадума, а сам отступил вглубь лавки. Ещё мгновение, и мальчишка побежал. Позади лавки был выход — простая тканевая занавеска прикрывала дверной проем. Именно за ней и скрылся мальчишка.

— Эй, погоди! — бесполезные слова.

Недолго думая, Энсадум одним прыжком перемахнул прилавок и ринулся следом.

— А, пропади все пропадом, — прибавил он, врезаясь в занавеску, за которой была неизвестность и темнота.