Завораш

ТЯЖЕЛЕЕ ТЫСЯЧИ НАКОВАЛЕН

Знание превыше всего, говорит Бригадир, опираясь на один из механизмов. Корпус механизма покрыт копотью и следами времени; когда грубая одежда Бригадира трётся об него, вниз с тихим шелестом сыплются хлопья ржавчины.

Да уж, ржавчины здесь сколько угодно, Кенобия бы порадовался.

Тисонга вздрагивает от этого звука, ведь он ещё не привык к тишине. Удивительно, но спустя долгое время они смогли наконец, отыскать место, где грохот машин не разрывал бы им барабанные перепонки.

Наверняка Бригадир думает, что ангел вздрагивает от его слов, и добавляет: да, знание превыше всего. Кто бы ни утверждал иное.

По ощущениям, они глубоко во чреве острова. Глубже к низу, чем к поверхности. Ангел, глядя на свои ноги, представляет, как твердь под ним крошится словно сухое печенье, а сам он летит в бездну… Кто знает, насколько тонкий слой земли отделяет их от ветров и пустоты снаружи?

Знание прежде всего, повторяет Бригадир в третий раз.

В Башне учили, что превыше всего чувства и эмоции. Знания не помогут управлять снами, зато воображение, подкреплённое переживаниями — сколько угодно.

Тем временем Бригадир не останавливается: он рассказывает о катастрофе, и не об одной.

Оказалось, сначала мир развалился на части.

***

Тисонга, который все ещё думает о неустойчивой тверди под ногами, представляет себе момент распада. Может быть, у истории есть метафорическое значение?

Неподалёку кто-то крадётся: в абсолютной тишине грохочет по камню металл, словно части механизма отваливались. Не это ли имел в виду Бригадир, когда говорил о распаде?

Но — нет. Конечно, нет.

Первый катаклизм, говорит он, произошёл слишком давно, чтобы об этом у кого-то сохранились подробные воспоминания.

И все же кое-что было известно. Например, что суша некогда представляла собой одно целое. Затем в результате падения метеорита или другого небесного тела, материк раскололся, и некоторые его части оказались выброшенными в атмосферу, где стали небесными островами.

Так выглядел Первый катаклизм, и он не принёс особых бед — все произошло до появления разумной жизни.

Позже Небесные острова заселили ангелы. Неизвестно откуда они прибыли. До сих пор многие крылатые верили, что их первоначальный дом находится на ближайшем к этом миру спутнике, а прародина — и вовсе на других планетах, среди звёзд.

В нижнем мире, на материке, в то же самое время жили люди. Они были бескрылыми, и поначалу находились на самой низшей ступени развития. Именно стремление выжить подталкивало их к освоению новых территорий. В результате они заселили весь материк, построили укреплённые города, проложили дороги. Позже между ними пролегли железнодорожные пути, рукотворные каналы и телеграфные линии на высоких, похожих на обгорелые персты, столбах. А когда земля и вода вокруг были покорены, люди, уже не такие примитивные, как раньше, обратили свой взгляд на небо. Это и стало причиной Второго катаклизма.

Несмотря на успехи людей, ангелы не относились к ним ни достаточно внимательно, ни достаточно серьёзно, говорит Бригадир, и Тисонга думает, что это так похоже на его сородичей.

Он по-прежнему не верит ничему из услышанного, но вынужден признать, что история его увлекает.

Тем временем Бригадир продолжает.

Второй катаклизм в отличие от первого, был рукотворным. Живущие на нижней земле, хоть и не имели крыльев — в точности как не-ангелы здесь, на Небесных островах, — все же нашли способ путешествовать по воздуху.

Здесь надо сказать, что сами ангелы почти никогда не спускались, поскольку не считали человечество чем-то достойным внимания. Веками они снисходительно смотрели на то, что происходит внизу, и не сказать, чтобы сильно приглядывались. Наконец у людей появились их машины, но и это не могло заинтересовать крылатых, понимаешь?

Тисонга качает головой. В полумраке глаза Бригадира сверкают — возможно, от отражённого в них света, проникающего из коридоров, но в этот момент ангелу почему-то кажется, что этот свет навсегда поселился в глазах не-ангела… Их лихорадочный блеск напоминает блеск металла, и одновременно — разряды молний, как те, что иногда бьют высоко в атмосфере.

Вспышки этих молний грозят поразить все вокруг — включая ангела, который даже отступает на шаг, но после краткого замешательства возвращается.

Помещение вокруг вдруг начинает казаться ему слишком узким, слишком темным, слишком душным. Фигура Бригадира увеличивается в размерах и даже его тень становится как будто больше. Прислушавшись, Тисонга ощущает гул механизмов где-то в глубине острова. Кажется, он тоже меняется, становясь другим, более настойчивым. Единственное, что остаётся неизменным — это запах. Пахнет землёй и мазутом. И Тисонга думает, что, вполне возможно, эти два запаха существовали здесь всегда — задолго до появления на свет его самого, и за много лет до того, как в эти коридоры вообще ступили первые люди. Тогда, когда эта часть суши ещё была частью нижнего мира…

Здесь крылатый вынужден прервать размышления.

Нижнего мира?

Нет никакого нижнего мира. Нет и никогда не было, все это не более чем фантазии, выдумки, бред сумасшедшего… А все они, включая Бригадира — диссиденты, предатели и заговорщики.

Ангел чувствует, как темнеет в глазах. Или это меркнет электрический свет? Электрический… Похоже, не-ангелы были не такими примитивными, глупыми и ленивыми существами, как их вечно изображали. Вполне возможно, его учителя просто ошибались. Ещё несколько дней назад подобное открытие стало бы для Тисонги равносильным удару, однако сейчас эта мысль приходит спокойно, осознанно, и, кажется, сама по себе.

Ангел вдруг осознает, как жарко здесь, внизу. Возможно, горячий воздух исходит от машин и механизмов острова, но почему-то ангелу чудится, что это сам остров пламенеет изнутри, и, подгоняемый этим пламенем, движется в небесах.

Голос Бригадира звучит как будто издалека.

Тисонга трясёт головой, будто это и в самом деле способно отвести морок, но, разумеется, ничего подобного не происходит. Вместо этого ему кажется, что его мозг бьётся о стенки черепа, и от этого становится только хуже.

Внезапно из помещения позади ангела проникает луч света, и за спиной Бригадира расцветает огненный веер, похожий на пару крыльев. Ржавый корпус машины, куда падает свет, отражает его, попутно окрашивая в красный, жёлтый, изумрудный, нефритовый, бледно-голубой. Сквозь внезапно застилавшую глаза пелену Тисонга видит каждый изгиб этих крыльев, каждое перо, каждый волосок в нем…

Все заканчивается так же внезапно, как началось. Свет меркнет, уступая место серому и грязному, будто помои, сумраку. Остаётся лишь запах сырой земли и мазута, гул машин и тихий, вкрадчивый голос Бригадира. Однако теперь Тисонга не особенно прислушивается. До его слуха доносятся лишь отрывочные фразы.

Они, говорит не-ангел, и раньше пробовали оторваться от земной тверди, и каждый опыт был все более удачным. Парусиновые крылья (как у того летуна, который пытался облететь остров), воздушные шары и летающие змеи, различные аппараты, способные пробыть в воздухе достаточно долго и даже подняться на приличную высоту — каждый опыт заканчивался в той или иной степени удачно или наоборот — неудачно, но все равно с каким-то результатом. И все же небо по-прежнему принадлежало ангелам, которые упорно не хотели обращать на суету внизу никакого внимания. У них даже не было летательных аппаратов. И зачем, спрашивается, что-то подобное тем, у кого пара крыльев за спиной? Представляешь, им даже не приходило в голову, что кто-то может превзойти их в искусстве летать.

Бригадир замолкает. Тисонга смотрит на него, пытаясь понять, что происходит, а затем замечает, как тело бескрылого начинает сотрясаться. Тот беззвучно смеётся, крепко сжав зубы, однако, кажется, что его смех вот-вот вырвется наружу. Так оно и происходит — минуту спустя. Бригадир смеётся в голос, и его смех разносится по тоннелям и переходам Небесного острова, по его узким лазам и укромным местам, по загруженным механизмами помещениям и огромным пустым залам, где могли бы поместиться несколько этажей Башни ремесленников сна. Он несётся — этот громогласный хохот, — пока не перерастает в рокот, навсегда утратив все человеческое. Смех все ещё звучит в ушах Тисонги, когда тот вдруг осознает, что смеётся и сам. Смеётся, и не может остановиться.